К причалу

* * *

В доме стояла ночная тишина. По-ночному тускло светили лампочки в вестибюле и на лестнице. Уже давно наступило «завтра», а Вадим не шел.

Я сидела на ступеньках лестницы и слушала, как тяжело и по-ночному гулко хлопала в тишине чугунная дверь: кто-то входил, шел к лифту, и я пригибалась и заглядывала в лестничный пролет, но видела только небольшой квадрат, выложенный белыми и серыми плитками. Лифт полз вверх, тонко позвякивая на этажах. И когда, звякнув на третьем, полз к нашему, четвертому, у меня останавливалось дыхание и холодело внутри. Но лифт появлялся и, звякнув, уползал выше.

И тогда я вставала и ходила по площадке — до конца и обратно. И потом опять садилась на ступеньки и опять ждала, когда снова хлопнет внизу дверь.

Ничего на свете мне не надо. Ничего. Только пусть вернется Вадим. Пусть вернется какой угодно: без рук, без ног — это ничего. Только пусть вернется. Чтобы звякнуло на нашем этаже, и открылся лифт, и вышел Вадим. Чтобы Вадим... чтоб не убили... пусть без рук, без ног, пусть, только б не убили! Не убили... Вадим... не убили...

...Лифт миновал три этажа, позвякивая у каждого, потом звякнул и остановился.

— Маринка, ты что не спишь?

Нагнулся и, подхватив под мышки, поставил меня на ноги. И тогда схлынуло напряжение, и я заплакала.

— Ну что ты, как маленькая! Пойдем...

Мы вошли в переднюю, Вадим включил свет, снял с меня шубку.

— Ты был на Конкорд? А Ваня? Где Ваня?

— И Ваня. Все были. Судьба Франции висела на волоске.