К причалу

* * *

Жозефин возвращалась в Касабланку, и мы с Жано провожали ее. Когда я вернулась с вокзала, дверь открыл мне Сергей Кириллович! Они с Вадимом стояли в передней. Сергей Кириллович, видно, собирался уходить не дождавшись меня.

— Сергей Кириллович, милый! Надолго?!

— На несколько дней.

Они вернулись в комнату. И, как раньше, мы сидели за нашим низким столиком, и на столе всё те же коричневые чашки, и в кофейнике еще не остывший кофе, и рюмки, и в пузатой бутылке кальвадос, — всё как раньше. И всё-таки нет, не совсем.

Я всматриваюсь в лицо Сергея Кирилловича: похудел? да, но что-то в нем появилось незнакомое.

— Трудно там? — спрашиваю я.

— Трудно, Марина. И самое трудное — отступать.

Он чуть отодвинул кресло и уселся поудобнее.

— Ну да не всё же отступают.

— Противник силен. Атакует механизированными силами,

— А у республиканцев? Нету? А Россия не помогает разве?

— Между Советским Союзом и Испанией лежит Европа, — говорит Вадим. — А теперь пролегли еще «комитеты по невмешательству».

— Которые все силы кладут на то, чтоб не мешать итальянским и испанским самолетам пролетать и над Средиземным морем и над Францией, — говорит Сергей Кириллович.

— Сергей Кириллович, скажите, а русских там много?

— Нет. Очень мало.

— А французские газеты пишут, что их там сотни тысяч.

— Это ложь. Их очень мало.

— И вы сними... Как они... к вам?..

— Первым моим генералом был советский генерал. Первый советский офицер, которого я увидел вблизи. — Он поднял глаза на Вадима. — Мало там советских людей, но зато какие! Мне они помогли. Очень помогли.

— В чем? — спросила я.

— Понять душевный строй советского человека, Марина.

Вадим встал, прошелся к окну, вернулся, раскрыл «Пари суар».

— Народная Армия переходит в наступление, — сказал, не поднимая глаз от газеты.

— Когда я в пять часов утра покидал Мадрид, тысячи две человек стояли в очереди у закрытого еще призывного пункта, — сказал Сергей Кириллович. — Энтузиазм охватил всю страну.

— Много героизма, Сергей Кириллович?

— Много и трусости. И того и другого.

— Троцкисты орудуют, — говорит Вадим.

— Там не только троцкисты, там кое-кого из испанских генералов не мешало бы стукнуть. Фашисты... явные. Сволочь!

Когда речь заходила о фашистах, на губах у него появлялась легкая брезгливая усмешка.

— Сволочь! — повторил он.

— Сергей Кириллович... Вы, с вашей воспитанностью... — Непривычно мне было слышать от него такое.

— Я свою воспитанность законсервировал до более спокойных времен.

— Тогда боюсь, что она вам еще долго не понадобится, — сказал Вадим. — По-вашему, всё настолько плохо?

— До хорошего далеко.

— Война — ненавистное дело, — говорит Вадим. — Не ушли еще из памяти годы нашей гражданской.

— Конечно, России в годы гражданской войны было куда горше, — сказал Сергей Кириллович. — Но главное — Россия узнала победу.

— Окончательную, — сказал Вадим.

— Испанцам, при всей тяжести их положения, всё же легче, чем в свое время было моей стране. Их не бросили. Всё честное к ним ринулось на помощь, — сказал Сергей Кириллович.

На смуглом его лице было выражение суровости. Я снова всмотрелась в него: новой в нем была уверенность в себе, как у человека, знающего, что ему делать в поворотные моменты жизни.

Сергей Кириллович закурил и, вскинув голову, с присущим ему изяществом выпустил кверху тонкую струю дыма. И мне вдруг вспомнился «чапаевский» поручик у карты. Может быть, потому, что недавно, возвращаясь из кинотеатра после «Чапаева», Вадим рассказал мне, что Сергей Кириллович был в том офицерском полку у полковника Каппеля? Может быть. Но, всматриваясь в усталое лицо Сергея Кирилловича, я думала о том, какая огромная внутренняя сила ему была нужна, чтобы так круто перестроить свое нутро. И пока я так думала, в передней раздался звонок: один долгий и два коротких!

— Ваня! — Я кинулась в переднюю.

— Ух ты, товарищ Осетров! Командировка?!

Ваня сиял. Сбил кепку на затылок, смотрит на Вадима.

— Ты что? — спросил его Вадим.

— Сматываемся.

— Это куда же?

— Туда, разумеется. Оттого, что Блюм закрыл границу, я сидеть тут не буду. Добрался до самого Вайяна...

Вадим посмотрел на Ваню с восхищением и завистью.

— Да-а? — Он покачал головой. — На днях и я ходил к нему...

Ваня хмыкнул и, слегка грассируя, сказал голосом Вайяна-Кутюрье:

— Мой молодой дгук Костгофф, боготься можно в любом уголке земного шага...

— Тем более что фронт в наше время растянулся довольно далеко, — сказал Сергей Кириллович.

— Однако вы предпочли фронт в Испании, — возразил ему Вадим.

— Военспец! — Сергей Кириллович усмехнулся непривычному слову.

— Юльку мы возьмем, — сказал Вадим. — Марина, ты поговори с консьержкой, может быть, согласится — на день у нее оставлять будем.

— Ни к чему, ребята. Я ее уже к бабушке отвез. С вами будет разговор о другом.

Вадим ушел вместе с Сергеем Кирилловичем — купить табаку.

— Маринка, кое о чем поговорить с тобой надо, — сказал Ваня.

Только теперь я заметила в руке у него пакет.

Когда Ваня развернул его, я увидела застекленную рамку черного дерева. Из рамки на меня смотрел Ленин.

— Марина, слушай внимательно. — Ваня отогнул зажимы на тыльной стороне рамки и вытащил свою фотографию.

— Видишь эту фотографию? Ее и портрет Ленина передашь Юльке, когда она вырастет. Мало ли что со мной случится...

— Ты с ума сошел!

— Да слушай ты, малявка!

— Я и слушать не буду.

— Ну постой же! На обратной стороне портрета я кое-что написал. Прочитает, когда вырастет. Раньше не давай. И тебе — не открывать и не читать! Слышишь? — Ваня посматривал на дверь. Он торопился. — Если со мной что случится, Юльку отправите в Ленинград, к сестре Татьяне. Вадим знает. Пусть Вадим при любых обстоятельствах переправит ее в Россию. Поняла?

— Поняла‑а, — сказала я растерянно.

Из передней послышались звуки отпираемой двери. Ваня торопливо завернул рамку в газету, отдал мне, и я положила ее в ящик письменного стола, в самый дальний угол.

— Сергея Кирилловича оставляют на границе, — сказал Вадим, входя в комнату. — Через несколько дней отправится в Пиренеи!

— Партию грузовиков перебросить? — подмигнул ему Ваня.

Я сразу поняла: оружие в Испанию! Через границу!

— Вадим, это же так опасно, — сказала я, — ведь если что, так сразу же вышлют из Франции, и Сергей Кириллович останется между небом и землей...

— Ничего, — спокойно отозвался Ваня.

— Ну что ты, Ваня! Апатрид же!

— Апатрид, — это не коммунист. Обойдется.

— Ваня, что́ ты говоришь, никакого же путного документа у человека нет!

— Ничего, — сказал Вадим, — зато кончились душевные муки.

Ваня вскинул на него глаза:

— Дошло наконец?

— Дошло.

Они посмотрели друг на друга. Оба улыбнулись.