Воронье живучее

— Вы правы, такой жизни я не знаю, — подчеркнул Дадоджон после долгой паузы. — Не успел узнать… Здесь что, другие законы? Другая Конституция?

— Нет, с чего ты взял? — вполне серьезно ответил Шерхон. — Законы везде одинаковые. Но все зависит от тебя самого. Хочешь жить по букве законов — пожалуйста, ходи чистеньким и не разгибай спины, чтоб свести концы с концами. Но закон, как коня, можно повернуть куда тебе нужно. Чтобы, как говорится, и рубин достался, и друг не огорчался, нашим чтобы было и вашим, но больше нашим. Уразумел?

— Теперь понял, — сказал Дадоджон и, не желая больше сидеть за этим столом, торопливо полез в карман за платком, вытер губы и руки, взглянул на часы. — Поезд сейчас подойдет. Где этот ваш Берды-ака?

— Не спеши, времени уйма, — махнул Шерхон рукой и, взяв бутылку, наполнил рюмки. — Давай бери теплое местечко и, даст бог, живи в свое удовольствие, только нас не забудь, дай нам, грешным, насладиться твоей щедростью. Ну, поднимай!

— Не могу больше…

— Ну, а я все равно выпью за твои успехи! — Шерхон залпом опустошил одну за другой обе рюмки, свою и Дадоджона, и запихнул в рот огромной ручищей изрядную порцию салата. Прожевав ее, вытер губы рукавом. — Приедешь домой, встретит тебя ака Мулло Хокирох с родней, налетят дружки-приятели, закатят пирушку на весь белый свет. Припрется, конечно, и наш Бурихон, полезет в передний угол…

— Кстати, кем он сейчас работает? — перебил Дадоджон.

— Шишка! Прокурор! Охраняет интересы народа. Стоит на страже законов. Все повылазили: Хайдар и Нуруллобек тоже тепленькие места заняли. Один я не послушался твоего мудрого брата, не захотел потерять свободу. Если не найдешь там дела по душе, дуй сюда, я устрою тебя, найду что-нибудь стоящее, не пыльное да доходное.

— Хорошо, — сказал Дадоджон, усмехнувшись в душе. — Но пора закругляться. Куда подевался Берды-ака?

— На кой черт он тебе?

— Хочу рассчитаться.

— За все уплачено! — осклабился Шерхон. — Нашел, о чем думать… Но если тебе не терпится, воля твоя, встаем! Узнаем, куда запропастился поезд.

У выхода перед ними вырос Берды-ака. Он словно караулил их за дверью.

— Куда вы? — всплеснул он своими короткими, пухлыми ручками. — Я заказал еще бутылочку, и манты уже готовы. Посидели б еще.

— Нет, спасибо, дорогой, — ответил ему Шерхон. — Братишка хочет подышать свежим воздухом и узнать, что с поездом.

— Поезд только пришел…

— Как?! — воскликнул Дадоджон. — А билет? Я побежал…

— Билет? — остановил его Шерхон, схватив за руку. — Не нужен билет. Идем, выбирай вагон — посажу в любой.

— Без билета?

— Ну зачем ты меня обижаешь?

— Да, но как же так?..

— Пойдем, увидишь!

Они вышли на перрон.

Поезд стоял на первом пути. Вдоль всего состава, у входа в каждый вагон, колыхалась возбужденно гудящая толпа. По возгласам и выкрикам Дадоджон понял, что некоторые проводники не сажают даже тех, у кого есть билеты:

— Мест нет, вагон не резиновый. Идите к тому, кто продал билет.

Но Шерхон — в пальто нараспашку, белозубо улыбаясь, — привел Дадоджона к вагону для военнослужащих, у которого было сравнительно мало народа. Здесь садились в порядке живой очереди, и молодые младшие офицеры любезно предлагали пройти вперед старшим по званию или по возрасту.

— Нравится этот вагон? — подмигнул Шерхон.

«Если бы удалось сесть», — молча, одним взглядом ответил Дадоджон, заметив, как тщательно и придирчиво проверяет билеты проводник, коренастый мужчина средних лет, судя по облику и по выговору — ташкентский узбек. Пропустив всех, кто был в очереди, он окинул Дадоджона хмурым взором и раздраженно спросил:

— Вы сюда? Ваш билет?

— Ассолому алейкум, Тухта-ака! — тут же вылез вперед Шархон. — Живы, здоровы, ни на что не жалуетесь, как всегда молодцом? Семья как, детишки, тоже здоровы?

— Слава богу, спасибо, вашими молитвами все живы-здоровы, — мгновенно преобразился, расплылся в приветливой улыбке проводник. — Не знать вам горестей, Шерхон, опять куда-нибудь едете?

— Нет, на этот раз не я. Вот мой братишка, любите и жалуйте, он отслужился, едет домой. Хотел брать, чудак человек, билет в кассе, я не пустил, привел прямо к вам. Я, говорю, тебе сам касса, а кассиры мои друзья.

— Правильно сделали, верно сказали. Куда ему, далеко?

— Близко, всего до Богистана, — ответил Шерхон и повернулся к Дадоджону: — Ну, что я тебе говорил? Одно удовольствие ехать с таким любезным человеком, как наш Тухта-ака. Не успеете распить чайник чая, доберешься до места. Всем родным и знакомым, нашим друзьям и соседям передашь мой привет. Если смогу, скоро сам приеду. Соскучился по Бурихону, увидеться хочется. А еще лучше, если через недельку-другую ты вернешься сюда, потом поехали б вместе. Ташкентом полюбуешься, в гостях у Тухта-ака побываем, поздравим его: недавно свадьбу они сыграли, сына женили…

Дадоджону не терпелось поскорее забраться в вагон, муторно было слушать болтовню Шерхона, и он удивлялся, что Тухта-ака внимает с умилением. К поезду, запыхавшись, подбежали двое военных. Проводник стал проверять билеты, и Дадоджон облегченно вздохнул: наконец-то Шерхон заткнулся!

— Ака, — сказал он ему, — давайте покороче, надо быстрее садиться, иначе останусь без места.

Шерхон засмеялся.

— Ну и занудой ты стал, братишка! На что тебе место?

— Как на что? Не стоя же ехать.

— Ой, ну совсем простофиля! — воскликнул Шерхон. — В купе ты поедешь, в отдельном служебном купе, на мягкой постели! Как в колыбели будешь качаться!

Дадоджон опять удивлялся: почему Тухта-ака провезет его без билета, уступит ему свое служебное купе и свою постель? Кто он такой, Шерхон? А Тухта-ака — он что ему, сват или брат? Или в благодарность за что-то? А может, Тухта-ака знает Шерхона с другой стороны, как порядочного, доброго, уважаемого человека? Так что же ты за личность, Шерхон? Каков ты на самом деле?

Но в то же мгновенье подумал: «Черт с ним, кто есть, тот и есть, лишь бы уехать», — и он сказал Шерхону:

— Остается только восхищаться вами.

— Да что ты видел, чтоб уже восхищаться?! — горделиво воскликнул Шерхон. — Вот вернешься сюда, тогда увидишь, что стоит твой брат в Ташкенте. Не зря ведь русские говорят: не имей сто рублей, а имей сто 54 друзей. Пока есть у меня друзья, я козырной туз. И в огне не сгорю, и в воде не утону…

Вновь вспыхнув неприязнью, Дадоджон, не сдержавшись, спросил:

— Но где все-таки вы работаете?

И сам вопрос, и тон, которым он был задан, видимо, задели Шерхона, ибо ответил он не сразу, ему как будто не стало хватать воздуха, несколько раз судорожно сглотнув, не глядя в лицо, он буркнул:

— Говорил же, в общепите… — Потом посмотрел вперед, туда, где пыхтел паровоз, и, вздохнув, сказал: — Ладно, садись, вон уже главный кондуктор замахал фонарем, сейчас свистнет. Будешь в Ташкенте, захочешь найти меня, иди в ресторан «Анхор», он в районе Урду, там тебе скажут, где я.

— Хорошо, хорошо, — торопливо произнес Дадоджон и, поднявшись в вагон, уже из тамбура поблагодарил за внимание и помощь, попрощался.

В это время к вагону подбежал тот самый капитан, с которым Дадоджон ходил к коменданту.

— Возьмите, товарищ проводник, позарез нужно ехать, прошу! — сказал он умоляющим тоном.

— Нет мест, — ответил Тухта-ака.

— Да не надо мне места, пристроюсь хоть в тамбуре…

— Отойдите, товарищ, не мешайте, — сказал Тухта-ака, отвернувшись, и, подняв фонарь, стал сигналить главному кондуктору, что вагон готов к отправлению.

— А, — махнул рукой капитан и побежал к другому вагону.

Дадоджон на миг остановился, хотел было попросить за него, но подумал, что и сам-то ведь едет на птичьих правах, и торопливо шагнул в коридор, словно испугавшись, как бы капитан не обратился к нему.

Тухта-ака действительно поместил его в служебном купе, а сам ушел заниматься своими делами. Оставшись один, Дадоджон уселся возле окна, за которым стояла кромешная тьма и лишь изредка мелькали огоньки — стремительно, как вспышки выстрелов. По стеклу стекали струи дождя, дробно тарахтели колеса, вагон раскачивало. Дадоджон поставил локти на дребезжащий столик, обхватил лицо ладонями и погрузился в раздумья и воспоминания…