Воронье живучее

18

Поезд на Сталинабад пришел вовремя, ровно в двадцать один час десять минут, и Дадоджон облегченно вздохнул. Ему не терпелось распрощаться с ака Мулло, Хайдаром и Саттором, которые прикатили вместе с ним на станцию — провожать и раздражали банальными напутствиями, слащавыми улыбками, плоскими шутками. Скорей бы избавиться от них, забраться в вагон и уехать!.. Сердце Дадоджона то сжималось от боли, то вскипало злостью; в мыслях царил хаос.

Вагон был мягким — билет доставал Хайдар, за это ему спасибо. Дадоджон давно не ездил с таким комфортом. Он вошел в купе, забросил чемодан на багажную полку и сразу же полез наверх, на свое место. Нижние полки занимали двое мужчин; один читал книгу, другой пил чай и, поглядев, как Дадоджон устраивается, с улыбкой сказал:

— Так рано спать? Спускайтесь, почаевничаем!

— Спасибо. Я очень устал, хочу отдохнуть.

— На здоровье! Сон, как и чай, прибавляет силы. Конечно же едете до самого Сталинабада?

— Да, в Сталинабад.

— Ну, тогда спите: все мы туда, разбудим, — продолжал улыбаться мужчина, видимо человек общительный и веселый.

Второй попутчик — лет сорока, интеллигентного вида — не поднимал головы от книги. Буркнул ответное «салом», и все. Что ж, дело, как говорится, его. Даже хорошо, что хоть один в купе молчаливый, а четвертого, глядишь, не подсадят — и можно будет наконец-то отдохнуть… Если бы знать, что дома будет так тяжело, не спешил бы с демобилизацией, а может, остался в армии навсегда. Теперь одна надежда на Сталинабад: займется делами, встретится с друзьями — хоть какое-то отвлечение!.. Может быть, ему предложат работу в самой столице. О, с какой бы радостью он согласился, лишь бы не возвращаться в Богистан.

Дадоджон уцепился за эту мысль. Может, и в самом деле ему предложат работу в Сталинабаде. Почему бы и нет? Он ушел на фронт комсомольцем, вернулся членом партии. Партийный билет ему вручали на передовой, в перерыве между боями. Он бился за Родину, не щадя жизни. У него боевые награды — ордена и медали, благодарности Верховного главнокомандующего. Осталось только получить диплом и написать заявление с просьбой предоставить работу по специальности. Юристы нужны везде, тем более проверенные в сражениях. Таким, как он, можно доверять. Не тыловым же крысам отдают предпочтение? Могут, очень даже могут оставить его в столице и предложить какую-нибудь ответственную должность. Может быть, вызовут прежде в ЦК, побеседуют с ним…

Отдавшись сладостным мечтаниям, Дадоджон забыл про все остальное и вскоре заснул. Но поезд вдруг резко затормозил, вагон дернулся. Дадоджону показалось, что он полетел в бездонную темную пропасть. Разом пробудившись, он поднял голову. Один из попутчиков — балагур и чаевник — сладко посапывал, второй укладывался спать.

— Наверное, машинист молодой и неопытный, не научился плавно тормозить, — сказал он.

— А я думал, что-то случилось.

— Нет, станция какая-то… Спокойной ночи!

Дадоджон отвернулся к стене и закрыл глаза. Свистнул паровоз, дернулся вагон, и поезд покатил, постепенно убыстряя ход. Беспрерывный мерный стук колес и ритмическое покачивание вагона, сухое тепло и темнота купе, — казалось бы, все располагало ко сну, однако на Дадоджона напала бессонница. Повертевшись с боку на бок, он наконец улегся на спину, заложил руки под голову и уставился в чуть белеющий потолок. Вот так же лежал он и вчера, оставшись один на один со своими горькими мыслями в темной мехмонхоне, и его сердце то терзалось виной, которую никому не постигнуть, то рвалось из груди от великой обиды. Двое назвали его вчера подлецом, два близких и милых ему человека, одного из которых он любил как себя, а другого готов был полюбить как лучшего друга. Это слово прозвенело пощечиной, обрушилось оглушающим ударом, потрясло так, как давно уже ничто не потрясало. Первой ударила его Наргис, потом добил Нуруллобек. Наргис бросила ему в лицо «подлец!» и умчалась домой. Значит, пока не увидела его возле клуба с другой, она не думала о нем плохо. Ведь если бы было иначе, она осталась бы безразличной. Или прошла мимо, сделав вид, что не замечает. Но Наргис замерла, это он отчетливо видел. В первое мгновение она словно бы не поверила своим глазам, и только потом, когда до ее сознания дошло, что он действительно с другой, она назвала его подлецом и убежала. Значит, он допустил глупость, он виноват во всем, только он! Вместо того чтобы увидеться с Наргис, покорился обстоятельствам, вбил себе в голову дурацкие, идиотские предположения, как индюк надулся и распустил свой хвост, полез в капкан Марджоны. Ну и девка эта Марджона! Продувная бестия, нахальная, бесстыжая искусительница! Даже услышав, как Наргис обозвала его, не отстала, наоборот, крепче вцепилась, силком затащила в клуб, прижималась, давила пальцы, что-то шептала в ухо, и на него опять напало бесовское наваждение…

Дадоджон заскрипел зубами, рывком повернулся со спины на живот, уперся лбом в холодное стекло вагонного окна, за которым была густая, совершенно непроглядная тьма. Будь Дадоджон в другом состоянии, он, наверное, сумел бы рассмотреть тонкую, точно лучившуюся из самого мрака, серебристую нить реки, вдоль которой несся поезд. Но глаза Дадоджона были затуманены, перед ними проплывали, выталкивая друг друга, исчезая и вновь возникая, лица Наргис, Марджоны, Нуруллобека, ака Мулло. Он снова лег на спину и опять уставился в потолок.

Наргис ударила его, а Нуруллобек добил. После концерта Дадоджон пошел провожать Марджону-Шаддоду и Мунаввар, дочь Шохина-саркора, Нуруллобек остановил их на темной улице и, дрожа от гнева, сказал: «Подлец! Ну, подлюга!» — и, сплюнув, ушел. Мунаввар разинула рот, а Шаддода расхохоталась и до самого дома Шохина-саркора высмеивала Нуруллобека, называла его влюбленным бараном, ослом-страдальцем, тюфяком и наглецом.

Ака Мулло, прослышав о выходке Нуруллобека, рассердился. Утешая утром Дадоджона, он сказал, что Нуруллобек — неблагодарный сопляк, не умеющий ценить доброе отношение. Он забыл то хорошее, что ака Мулло сделал для него, теперь пусть пеняет на себя!.. Да, ака Мулло не простит ему, сумеет отомстить, хотя, в сущности, за что? Во всем виноват он, Дадоджон. Все из-за него. Наргис снова свалилась… Бедная, нежная, любимая Наргис!

Когда ака Мулло сказал, что Нуруллобеку несдобровать, Дадоджон с криком: «Да катитесь вы все к черту!» — выбежал из мехмонхоны и помчался к дому Наргис, возле которого увидел лошадь участкового врача и машину «скорой помощи». Он рванулся в дом, но на пороге столкнулся с Бобо Амоном. Обезумевший от горя, отец Наргис схватил лом и накинулся с бранью, грозясь проломить череп. Дадоджон едва унес ноги. Он поджидал врачей на углу. Завидев автомашину, бросился ей чуть ли не под колеса, спросил, что с девушкой, и врач, высунувшись из кабины, сказал:

— В тяжелом состоянии, а что — трудно определить. Сделали пока успокаивающий укол, взяли анализы. В общем, ищем причину. — У врача, молодого веснушчатого паренька в очках, было недоуменное лицо.

Ищет причину! Он, Дадоджон, знает и причину, и виновника. Но разве об этом скажешь? Есть ли у них лекарства от любви и… и от подлости?

— Вы сердце, сердце ей лечите! — возбужденно произнес Дадоджон. — У нее нервы и сердце.

Врач снял очки, посмотрел на него, близоруко щурясь, и насмешливо поблагодарил за совет, но потом, видимо, сжалился и прибавил:

— Постараемся разобраться…

Дадоджон не знал, что делать, болтался по переулку как неприкаянный. То и дело поглядывал через ограду во двор, надеясь, что свершится чудо, Наргис выздоровеет и он хоть краешком глаза увидит ее. Но ее не было, лишь раза два или три появлялся Бобо Амон, и Дадоджон скрывался, точно вор. А затем откуда-то взялись Хайдар и Саттор, увели его, посоветовав сегодня же уезжать в Сталинабад за дипломом. Хайдар сказал, что он договорился насчет билета, это не проблема… Начались предотъездные хлопоты, Хайдар и Саттор крутились все время рядом, уговорили даже выпить несколько рюмок водки — вроде бы и правда полегчало, — ака Мулло появился минут за двадцать до того, как надо было ехать на станцию. О Наргис узнать ничего не удалось.

Да, перед нею он виноват, подлец перед нею, никуда от этого не деться. Ну, а за что Нуруллобек обозвал его подлюгой? Что он сделал ему? Если девушка сама вешается тебе на шею, липнет к тебе, хочет быть твоею, прикажете отказаться? Но он же не аскет, а Марджона красива, ласкова, какой дурак от нее откажется? Он думал, что Наргис отвергла его, и хотел забыться с Марджоной, она сама дала повод, и он пошел на ее зов. Разве он виноват в том, что Марджона не любит Нуруллобека и не желает быть его женой? Разве он отбивал ее у него? Нет! Он просто отдался воле случая. Так почему же Нуруллобек обозвал его подлецом?

Дадоджон заскрипел зубами и, повернувшись к стене, натянул одеяло на голову. Ну их всех к черту! Пусть сами разбираются между собой. Все осталось позади, он с каждой минутой удаляется от этих скандалов и интриг, ему наплевать на них. Хватит ныть, довольно плакаться! Надо взять себя в руки и думать о будущем, к которому мчит скорый поезд. Там, в Сталинабаде, может все измениться. А сейчас пора спать. Спать, спать!..