Воронье живучее

10

Никто не знает, когда Мулло Хокирох спит, когда отдыхает.

Поднимаясь с рассветом, он совершает первый из предписанных на день пяти намазов, причем от усердия вместо двух положенных при утренней молитве ракъатов[25] делает четыре, а затем усаживается близ двери, ведущей во внутренние покои, с четками в руках и с книгой жизнеописаний потомков пророка на коленях. Уставившись в книгу, Мулло Хокирох припоминает все, чем предстоит заниматься в течение дня, и мысленно намечает детальный план действий. Он пребывает в раздумье до тех пор, пока в раз и навсегда установленный час жена не подает ему большую чашу с жирным ширчаем[26] и мягкой лепешкой.

После завтрака он отдает жене распоряжения по дому и переходит во внешний двор, где в хлеву или в сарае уже возится Ахмад, для людей — племянник Мулло, а на деле — его работник. Понаблюдав за его работой, Мулло Хокирох минут десять — пятнадцать читает ему нотации, затем нагружает его делами и выходит на улицу.

Но сегодня Мулло Хокироху не до Ахмада. Появившись на внешнем дворе в тот момент, когда Ахмад выводил из хлева корову, он спросил, не встал ли Дадоджон, и услышал в ответ короткое «спит».

— Тогда будь потише, пусть поспит! — сказал Мулло Хокирох и торопливо направился за ворота.

На улицах кишлака уже было людно. В эти дни сборщики хлопка поднимались до восхода солнца и спешили в поле. По тому, как быстро и с каким озабоченным лицом шагал Мулло Хокирох, люди думали, что и он во власти колхозных дел. Приветствуя его, многие поздравляли Мулло Хокироха с возвращением брата.

— Спасибо, — отвечал он, прикладывая руку к сердцу. — Пусть радость посетит и ваш дом, да не знает он бед и несчастий!..

Мулло Хокирох свернул в переулок, где жил Бобо Амон, подошел к калитке и толкнул ее. Калитка оказалась незапертой, он вошел во двор. Рядом с цветочной клумбой лежала старая черная дворняжка. Увидев Мулло Хокироха, она медленно, как бы нехотя, встала, тявкнула несколько раз и вновь улеглась, однако глаз не спускала и рычала, словно недовольная тем, что ее лишают покоя, не дают подремать.

На голос собаки вышла Наргис. Девушка сперва изумилась и растерялась, на мгновение застыла, но потом смутилась и, потупившись, ответила на приветствие. Она пригласила Мулло Хокироха в дом и позвала отца.

Бобо Амон, как всегда угрюмый, сделал два-три шага навстречу, сдержанно поздоровался, односложно ответил на традиционные расспросы о самочувствии и благополучии.

Проведя Мулло Хокироха в комнату, он велел дочери заварить и подать чай.

Опустившись на курпачу, Мулло Хокирох воздел руки и произнес:

— Аминь! Да будет благословенным этот дом, да отведет творец от него глаза нечестивцев и сбережет его от несчастий!

— Добро пожаловать! — глухо вымолвил Бобо Амон, проведя ладонями по лицу, и уставился на Мулло Хокироха.

Они сидели друг против друга, Мулло Хокирох — в верхнем углу, Бобо Амон — близ порога.

— Тысячу извинений, усто, за то, что тревожу в столь ранний час, — заговорил Мулло Хокирох воркующим голосом. — Но я торопился застать вас дома. Мне хотелось бы, с вашего позволения, поговорить с вами здесь, а не в кузнице. Ведь там, уважаемый, толком не переговорить, хе-хе… — Смешок выплеснулся у него из горла. — Шумно там, да и люди мешают. Много ходит к вам людей, хе-хе…

— Хорошо сделали, — ответил Бобо Амон, скрывая досаду. Он понимал, что эта змея, этот лис пришел неспроста. И, беспокоясь о судьбе дочери, хотел поскорее узнать суть дела. — Чем обязан? — спросил он и прибавил: — Я к вашим услугам.

— Премного благодарен, усто, — склонил Мулло Хокирох голову, приложив обе руки, ладонь на ладонь, к груди, а потом многозначительно поглядел на дверь и, понизив голос, произнес: — Наргис не услышит нас?

— Нет, она, наверно, на кухне, не стесняйтесь.

— Ох-хо-хо, — вздохнул Мулло Хокирох, — не знаю, с чего и начать. Маленькие дети — маленькие заботы, большие дети — большие заботы…

В груди Бобо Амона шевельнулось недоброе предчувствие. Он хотел было сказать: «Да, это так», но пересохший язык не повиновался ему.

— Вы ведь знаете, что Дадоджон мне и брат и сын, один он у меня остался. И растил я его с доброй надеждой, ничего не жалел. Когда он покинул меня и ушел добровольцем на фронт, я будто лишился половины жизни. Я в страхе ложился и в страхе пробуждался. Потерял надежду на то, что вернется… Слава всевышнему, создатель услышал мои молитвы и обрадовал меня на старости лет, возвратил, милостивый, единственного брата живым и здоровым. Как узнали, что он приезжает, собрались у меня родные и близкие, посоветовались мы и надумали, что надо будет парня побыстрее женить. Да, женить хотим…

Мулло Хокирох говорил все это, искусно играя голосом, то словно бы в задумчивости, как бы делясь сокровенным, то ликуя и призывая разделить радость. Произнеся последнюю фразу, он поднял голову и пристально посмотрел на Бобо Амона, желая узнать, как отнесется к услышанному. Но Бобо Амон даже не шелохнулся, ни один мускул не дрогнул на его лице, которое показалось высеченным из камня. Мулло Хокирох обругал в душе кузнеца и решил не тянуть, ударить в печенку и сердце.

— Да, — сказал он, — думаем, что не стоит откладывать это дело, надо поскорее женить, благо и невеста готова, из хорошей семьи, всем нравится… — Тут он сделал рассчитанную паузу и затем произнес: — Это сестра прокурора района, вы, конечно, знаете его, да?

Бобо Амон промолчал. Хоть он и почувствовал, что его словно бы чем-то ударили, что в сердце закипает ярость, однако постарался не выдать своих чувств. Но Мулло Хокирох уловил и вспышку смятения, и искры гнева, промелькнувшие в глазах кузнеца, и испугался: прибьет, ей-богу, может прибить. Надо быть осторожным, нельзя так ретиво, нужно тихо, исподволь, чтобы не вывести проклятого из себя, иначе все испортишь.

— Мы-то решили, и Бурихон с матерью дали согласие, да вот Дадоджон… — Мулло Хокирох сокрушенно вздохнул, страдальчески сдвинул брови и, чуть-чуть помолчав, промолвил болезненным голосом: — Огорчил меня Дадоджон.

Мулло Хокирох опять сделал паузу. Он подходил к тому главному, во имя чего заявился сюда, преодолев темный страх перед Бобо Амоном: добиться, чтобы кузнец и его дочь и близко не подпускали Дадоджона к своему порогу. Если удастся — Дадоджон наполовину в руках, а дальше пойдет легче. Там возьмется за него сестра Бурихона и окрутит его, и все, даст бог, образуется. «Бисмиллох!» — мысленно произнес Мулло Хокирох.

— Да, огорчил меня Дадоджон, — повторил он. — Говорит, что не женится. Спрашиваю, почему, может быть, ты сам выбрал девушку и хочешь привести в наш дом только ее, так скажи, мы не пойдем против, хоть и грех отказываться от сговора. А он, наглец, посмеивается. Да, да, совсем не узнаю его, будто подменили!.. Смеется, паршивец. Есть, говорит, девушка, и захотел бы — привел, вас не спросил. Теперь я не прежний дурак Дадоджон, полмира прошел, кое-что повидал. Бабой хотите привязать к дому? Нет, расскажите свой сон воде. Повидал я этих баб да девок, все они, какую ни попробуешь, одинаковы, так что пока ни на ком не желаю жениться. Понадобится женщина — на ночь найду, тысячи сохнут безмужних, вон сколько вдов развелось, а я не урод, ни одна не откажет.

— Ну и ну! — слетело с губ Бобо Амона, не сумевшего скрыть своего изумления. Он был поражен тем, что Мулло Хокирох мешает с грязью родного брата, да еще перед ним, в его доме, будто он ему самый близкий друг. Он терпеть не может этого лиса, эту змею подколодную, и всю его гнусную семейку и только ради дочери, ради Наргис, заставлял себя думать, что Дадоджон получше, чем его брат, глядишь, и выйдет из него человек. Но раз уж брат, сам подлец, выставляет его негодяем, значит, он был прав, не веря в Дадоджона и предостерегая Наргис. Нет, пусть лучше Наргис теперь и не просит, он скорее умрет, чем согласится на ее брак с мерзавцем.

— Да, таким вот скоромным языком он со мной разговаривал, не постеснялся моих седин, — сказал Мулло Хокирох и полез за платком. Однако внутреннее ликование помешало ему выдавить слезу. Тогда он просто шмыгнул носом.

Бобо Амон поморщился и подумал, зачем же Мулло Хокирох притащился искать утешений у него, пусть сам разбирается со своим братцем или ищет других утешителей, а тот, словно прочитав его мысли, снова шмыгнул носом и сказал:

— Куда мне пойти? Кому будешь жаловаться? Вы у нас в кишлаке человек уважаемый, рассудительный. Знаю, примете боль моего сердца как свою. Тем более, мне сказали… вчера лишь узнал…

Мулло Хокирох замялся, его взяла оторопь — так тяжел был взгляд Бобо Амона. В это мгновение Мулло Хокирох уподобился человеку, прыгающему в бурлящий, грозно ревущий горный поток.

— Джон, устоджон, дорогой вы наш мастер! — воскликнул он. — Знайте, я беспредельно уважаю вас и вашу дочь. Да-да, беспредельно! Каждому бы иметь такую дочь! Ну и что же, что она у вас одна-единственная? Глупцы чернят ее этим. Не знают, в чем еще обвинить, и хватаются за это, видят в этом грех. Но на все божья воля. Кому-то создатель дарит десять детей, кому-то — одну-единственную дочь, а бывает, что и никого. Так что не обращайте на это внимания, устоджон. От зависти чернят, от зав…

— Кто чернит мою Наргис? — не выдержав, вскипел Бобо Амон.

Мулло Хокирох вздрогнул. Он понял, что пересолил, и замахал руками, словно отгоняя нечистую силу.

— Да невежды, невежды толкуют, темные люди! — вскричал он. — Говорю же, не обращайте внимания. Чужой рот на замок не запрешь, вот и злословят. А ваша дочь, слава богу, без изъяна, она умна и бесподобно красива. Прямо скажу, я гордился бы, если бы мы с вами породнились. Если бы мой брат, негодяй, захотел, я бы завтра же прислал сватов…

— А я переломал бы им руки-ноги! — проревел Бобо Амон. — Моя дочь не осталась на улице, чтобы выходить за вашего негодяя!

— Ой-ей, ради бога, тише, Наргис услышит, — сказал Мулло Хокирох, округлив глаза. — Вы не так меня поняли, я не пошлю сватов, нет! Я пришел как к другу, предупредить…

— О чем предупредить?

— Наргис и Дадоджон, как я узнал, встречались, договаривались, оказывается, пожениться. Вот я и хочу, чтобы вы дали ей понять — он не тот, каким был, вернулся негодяем, недостоин ее. Наргис ведь у вас доверчивая, как бы не обманул, подлец, не опозорил…

Наргис простояла часть разговора за дверью. Она несла в комнату скатерть, чайник с чаем и пиалки, но, услышав, как Мулло Хокирох поносит брата, затаила дыхание и в кровь искусала губы. При последних словах Мулло силы покинули ее: вскрикнув, она лишилась чувств и с грохотом упала.

Бобо Амон, а за ним Мулло Хокирох выбежали на шум. Отец быстро поднял Наргис, отнес на руках в комнату и уложил на курпачу. Мулло Хокирох, вытащив четки, стал бормотать заклинания. Бобо Амон, позабыв о нем, сбегал на кухню, принес в глиняной косе — большой чашке — холодную воду и обрызгал лицо дочери. Когда через несколько минут Наргис, простонав, открыла глаза, отец склонился над нею.

— Что с тобой, доченька? — произнес он дрожащим голосом. — Приди в себя, милая, не пугай меня… Доченька, родная, не надо, не убивайся. Все эти сволочи не стоят ни одной твоей слезинки. Выродки они, сучье племя!..