Воронье живучее

— Ай-яй-яй-яй, — тихо произнес Мулло Хокирох, напомнив о себе.

Лучше бы он этого не делал, ушел бы лучше потихоньку, незаметно. Потому что, услышав его голос, Бобо Амон резко выпрямился, схватил его своей могучей рукой за шиворот, легко, как щенка, поднял, вынес из комнаты, а затем проволочил по земле через весь двор и вышвырнул, будто тряпку, за калитку.

— Проваливай, гад! — гаркнул он и, хлопнув калиткой, запер ее на цепочку.

Мулло Хокирох, онемевший от ужаса, перекатился на спину, тело его изогнулось дугой и распласталось. Он громко икнул, раз и другой, потом шевельнулся, пришел в себя и вскочил на ноги, завертел головой, осматриваясь. Слава богу, в переулке не оказалось ни единой души, никто не увидел, как обошелся с ним проклятый кузнец, иначе живо разнесли бы по всему кишлаку… Торопливо отряхнувшись, Мулло Хокирох еще раз возблагодарил всевышнего за то, что позволил ему отделаться легким испугом и утаил его позор и унижение от людских глаз, затем снова обругал Бобо Амона и, озираясь, зашагал прочь.

Нет, никак он не может понять, почему кузнец относится к нему, как к врагу. В сотый, в тысячный раз спрашивал себя Мулло Хокирох, что он сделал Бобо Амону плохого, чем обидел его, и в ответ лишь разводил руками. «Вот сейчас, например, на что кузнец рассердился? Ведь участвуй в разговоре кто-то третий, он наверняка бы поддержал меня. Ведь я родного брата представил негодяем, а дочь славил. Предостерегал, чтобы уберег ее от бесчестия. Другой бы спасибо сказал, а он — за шиворот и за калитку. Враг он мне, непримиримый враг. Но почему?» — опять подумал Мулло Хокирох и снова, как всегда, когда пытался осмыслить свои отношения с Бобо Амоном, поймал себя на том, что ломает голову над непостижимым.

На этот раз чувство страха приглушала жажда мести. Но Мулло Хокирох не стал размышлять над тем, как лучше всего отомстить, — всему свое время, свой час. Одного он уже добился: теперь Дадоджону в дом кузнеца путь заказан, теперь не видать ему Наргис, пусть знает, сопляк, свое место!.. Вот после того, как Дадоджон женится на той, на которую ему указано, и приступит к работе, которая ему предназначена, можно будет взяться за проклятого кузнеца и придумать такую месть, что невзвидит белого света!..

…Мулло Хокирох не застал Дадоджона дома. Ахмад успел навести порядок в хлеву и теперь подметал двор. Он сказал, что Дадоджон поднялся вскоре после ухода ака Мулло, умылся, почистил сапоги, наспех проглотил кусок лепешки и, запив его глотком чая, вышел за ворота.

— Ничего не передавал? — спросил Мулло Хокирох. — Нет.

— Так, так, — процедил Мулло Хокирох сквозь зубы. — Почему не спросил, куда идет?

Ахмад потупил голову и переступил с ноги на ногу.

— Кто-нибудь приходил?

— Нуруллобек-ака приходили. Велели передать, что будут сегодня в городе на совещании и к нам не придут.

— Ладно, занимайся своим делом, — сказал Мулло Хокирох, немного помолчав. — Если кто-нибудь придет, прибеги за мной, я буду в правлении.

— Хорошо, — ответил Ахмад.

Дадоджон был на берегу речки, на заветном месте, у их камня, окруженного плакучими ивами, и не сводил глаз с тропинки. Он надеялся, что Наргис придет сюда и сегодня, придет хотя бы для того, чтобы высказать ему свое презрение. Она имеет на это право. В ее глазах он, конечно же, низко пал, хотя, если разобраться, он в общем-то не виноват. Еще неизвестно, как скоро они с Туйчи сумели бы вылезти из сая без посторонней помощи, а оставить Туйчи Дадоджон не мог. Не смог он избавиться и от Бурихона. Если бы в машине был один секретарь, Дадоджон, наверное, попросил бы остановиться на околице и, извинившись, сошел бы и примчался сюда. Но Бурихон, черт его подери, заговорил и заморочил голову, и не заметил, как подкатили к дому, а дома — ака Мулло, набежали люди — соседи, гости… кто только не перебывал вчера… Разве можно было плюнуть на всех и сбежать?

Секретарь, припомнил Дадоджон, в дом не вошел, распрощался у ворот, не внял просьбам и уговорам ака Мулло, сослался на отсутствие времени. Почему он так поступил? Не зашел даже на минутку, на пиалку чая! В чем дело?

— Мы с вами еще не раз увидимся, — сказал он Дадоджону.

Бурихон же попросил разрешения остаться. Его гонора с избытком хватило бы на десятерых. Еще бы: прокурор, главный законник района!.. Однако водку и вино хлещет дай боже. На радостях ака Мулло изменил себе. Сколько Дадоджон помнит, в доме не держали и капли спиртного. А вчера лилось рекой. Сам ака Мулло, как всегда, воротил нос, но гостям не жалел. Назвал Бурихона виночерпием, тот и старался: гостям подливал и себя не забывал. Подсмеивался над Дадоджоном: «Тоже мне вояка, пить не умеешь…» Хорошо, вмешался ака Мулло, велел Бурихону не приставать. Дадоджон сидел между ними, так что уйти не мог. Даже когда выходил во двор, кто-то следовал за ним и удерживал своей болтовней.

Да, много причин, помешавших свиданию. Но разве от этого легче? Сто бурихонов и тысяча гостей не стоят одной минуты, потраченной Наргис на ожидание. Надо было извиниться перед всеми и прибежать хоть на секунду. Но он не сделал этого, он оказался безвольным, как последний тюфяк, изменником, не сдержавшим слова, трусливым мальчишкой!

Всю жизнь машет он кулаками после драки, сперва что-нибудь натворит, а потом казнится. Стыдится и смущается, где не нужно, молчит, когда нужно кричать, подчиняется всем и вся, позволяет вить из себя веревки. Да, он виноват, кругом виноват! Ему бы ответить вчера ака Мулло как подобает мужчине, а он распустил сопли. Если он и впредь будет вести себя так безвольно, то ака Мулло добьется своего, не позволит жениться на Наргис. Но почему ака Мулло против Наргис? Неужели только потому, что она единственный ребенок в семье и якобы поэтому будет бесплодной? Но это же несерьезно. Глупость это, собачий вздор! Нужно быть идиотом, чтобы поверить в подобные бредни.

Размышляя, Дадоджон то сидел с опущенной головой, то вскакивал и нервно ходил вперед-назад, спотыкаясь о камни, то стоял, устремив взор на тропинку, на которой должна была появиться и, увы, не появлялась Наргис.

Солнце поднялось уже высоко, с хлопкового поля доносились веселые голоса сборщиков. «Может быть, Наргис там?» — вдруг подумал Дадоджон и тут же перемахнул через речку. Он пошел прямо, продираясь сквозь густой кустарник, скрывавший поле, и, когда оставалось сделать несколько последних шагов, услышал девичий голос:

— Гульнор, Гульнор! Ты слышишь меня? Куда запропастилась Наргис? Второй день уже не вижу.

— Заболела Наргис, — отвечала Гульнор. — Сегодня доктора вызвали.

— Как заболела? — прозвучал третий голос. — Вчера вечером видела, здоровой была.

— Не знаю. Сбегаю в перерыв…

Дадоджон был ошеломлен. Девушки заговорили о чем-то другом, а он, придя в себя, ужаснулся. Наргис заболела! Вчера вечером ее видели здоровой, а сейчас плохо, вызвали врача… Что случилось? Бежать, скорее бежать к ней!

Ломая кусты, Дадоджон повернул назад, перепрыгнул через речку, быстро поднялся и побежал по тропе в гору. Выбрался на дорогу садами. На улицах кишлака попадались знакомые, здоровались с ним, пытались вступить в разговор, но он ни с кем не задерживался, отвечал кивками и, провожаемый изумленными взглядами, прибавлял шаг. «Скорее! Быстрее!» — подгонял он себя и, только свернув в переулок и увидев мальчишек, игравших возле дома Наргис в бабки, остановился перевести дух. Его сердце гулко стучало, ноги вдруг отяжелели.

Мальчишки, увлеченные игрой, не обратили на него никакого внимания. Дадоджон медленно подошел к ним и спросил, не видели ли они Наргис. Ребячье любопытство победило азарт. Тараща глазенки, мальчишки наперебой отвечали, что нет, Наргис не видели, а доктор в доме Бобо Амона был, приехал и уехал на лошади.

— Давно?

— Нет, недавно.

— Он долго сидел, целый час!

— Сказал, еще вечером приедет.

— Его Бобо Амон провожал…

Услышав все это, Дадоджон решительным шагом направился к дому кузнеца. Наплевать на условности! К черту! Он должен увидеть Наргис, узнать, что случилось… Но едва Дадоджон отворил калитку, как оказался лицом к лицу с Бобо Амоном. Он не успел и рта открыть — почувствовал сильный толчок в грудь и, едва удержавшись на ногах, поспешно отступил. Перед ним стоял Бобо Амон и зазвеневшим от ярости голосом спросил:

— Зачем пожаловал, гад?

Дадоджон лишился языка. На лбу у него выступила холодная испарина, к горлу подкатил горячий ком. Он едва выговорил дрожащими губами:

— Я… я… п-п-проведать Наргис…

— Наргис не нужны подлецы! Проваливай! Чтоб духу твоего не было больше на этой улице! Увижу — пересчитаю ребра!

— Усто, да вы что? — вскричал Дадоджон, придя немного в себя. — Вы меня с кем-то путаете. Я вчера только вернулся из армии…

— Вернулся, так к себе домой. Тут тебе делать нечего. Я его с кем-то путаю, а?.. Выродок! — Бобо Амон угрожающе сжал пудовые кулаки. — Убирайся! На улице и без тебя тесно. Ну, кому говорю?! Живо!

Дадоджон отступил на шаг.

— Напрасно вы так, усто. Зря обижаете, — проговорил он и, круто развернувшись, ушел.

Он не хотел никого видеть: домой пробирался задами. Но у самых ворот столкнулся с братом. Мулло Хокирох в этот час всегда возвращался домой, чтобы, укрывшись от посторонних глаз, свершить полдневный намаз. Увидев Дадоджона, он испугался и, всплеснув руками, спросил:

— Что с тобой? Почему ты такой бледный? Где был?

— Оставьте меня в покое! — резко ответил Дадоджон.