Воронье живучее

31

Это было первое после многих лет, отнятых войной, годовое отчетно-выборное собрание, предусмотренное Уставом сельхозартели, и тетушка Нодира начала доклад с того, что поздравила вернувшихся в родной кишлак фронтовиков-победителей и предложила почтить вставанием память членов колхоза, павших смертью храбрых на полях сражений за свободу и независимость Родины.

Просторный зал колхозного клуба был набит битком, люди теснились и в проходах, и у дверей. Движок, запускавшийся в торжественных случаях, заливал клуб ярким электрическим светом. У многих на груди сверкали начищенные ордена и медали. Настроение у всех было приподнятым, праздничным, все слушали доклад с огромным вниманием. Тетушка Нодира построила его в основном на примерах и фактах минувшего года, и это подогревало интерес. Людей волновало и как будут распределяться доходы, оказавшиеся нынче ниже прежних, и сколько придется на трудодень деньгами, а сколько натурой, и какие бригады похвалят, а какие покритикуют, и каковы планы на полный год, и удержится ли председательница на своем посту…

В президиуме сидели первый секретарь райкома партии Аминджон Рахимов, секретарь колхозной партийно-комсомольской ячейки Сангинов, члены правления, Председатель ревизионной комиссии Набиев, старший чабан дядюшка Чорибой и еще несколько колхозников. Место тетушки Нодиры было по левую руку Рахимова, в самом центре длинного стола, покрытого кумачовой скатертью. Окончив доклад, она повела собрание дальше.

Вторым докладчиком был Набиев, председатель ревизионной комиссии. Одобрив отчет правления, он подчеркнул, что в финансово-политической работе никаких серьезных недостатков и „упущений не обнаружено. Только в течение прошлого года, сказал он, колхоз трижды ревизовали авторитетные комиссии из района и области. Они тщательно проверяли бухгалтерию и амбары, постановку учета, отчета и хранения материальных ценностей и существенных нарушений не нашли. За это надо поблагодарить и главного бухгалтера, и заведующего хозяйством Мулло Хокироха Остонова, чьи знания и богатый опыт помогают беречь колхозное добро.

Мулло Хокирох сидел тихо, забившись в угол, подальше от людских глаз. Он был в серой чалме, которую повязал больше и шире обычного, почти до самых бровей. Голова у него все еще трещала, ребра и руки болели, но он терпел, только кусал губы и стискивал зубы. Услышав похвалу в свой адрес, порадовался, однако виду не подал.

После председателя ревизионной комиссии на трибуну взошел саркор Мухаммеджанов — бригадир второй бригады. Он всегда привлекал внимание своей богатырской фигурой, огромным ростом и широкими плечами. Голос у него был густой, низкий.

— Братья колхозники! — рявкнул саркор, вцепившись обеими руками в трибуну. — Мы прослушали доклад нашей председательши, и должен сказать, что цифры и факты, которые тут нам приводили, мы знали и сами. Мы без доклада знаем, что провалились с позором и урожай остался под снегом. А иначе и быть не могло. Вот, — набычил он голову, — рубите, иначе быть не могло!

В зале засмеялись и задвигались, послышались возгласы удивления. Тетушка Нодира глянула на Аминджона, по губам которого пробежала легкая усмешка. Тетушка Нодира потрясла колокольчиком, зал притих, и она перевела взор на саркора.

— Спросите меня, почему? — сказал тот и подождал, пока кто-то из зала не выкрикнул это «почему?», и ухмыльнулся. — А потому, что правление и председательша не справляются!

По залу прошел шумок. Саркор продолжал, на этот раз без паузы:

— Я много раз твердил и говорю сейчас, что годы войны прошли, настало время работы! Планы стали другими, чтобы выполнять большие задачи, надо иметь силы и волю. Мы все уважаем нашу председательшу, преклоняемся перед ее усердием и смелостью. Она и вправду хорошо трудилась в трудные дни войны, честь ей и слава! Вот, я поклонюсь, — сказал саркор и, встав вполоборота к тетушке Нодире, согнул корпус. — Но теперь, — обратился он снова к собранию, — управлять таким колхозом, как наш, трудно. Какой бы смелой наша тетушка Нодира ни была, сердце у нее мягкое, да и семья у нее, детишки, а с ними хлопот полон рот. Нам нужна твердая рука, чтобы знала только дело и умела погонять и требовать. Как можно было затянуть сбор почти до сегодняшнего дня и оставить хлопок под дождем и снегом?! Раз дехканин, обливаясь потом, вырастил урожай, нельзя было не собрать. Нужно было выгнать на уборку всех мужчин и женщин, пойти по дворам, не хотели б добром — заставить силой! Но мы не сделали этого и поэтому сели в галошу, с чем и поздравляю…

— А что предлагаете? — крикнул кто-то из зала.

— Что предлагаю? — переспросил саркор и, шумно вдохнув и выдохнув, сказал: — Предлагаю начать думать о будущем годе сейчас, вот с этого часа. Надо укрепить правление колхоза и быстрее браться за работу, очистить поля, организовать зимний полив карт и готовиться к весеннему севу. А говорить о доходах и расходах я не хочу: какие были, такие были, это дело прошлое, а прошлого не воротишь. Я все сказал.

Саркор покинул трибуну. После него выступили еще несколько бригадиров и звеньевых, заведующий фермой крупного рогатого скота, активисты. Кое-кто поддержал саркора, но говорили намеками, так как чувствовалось, что симпатии большинства на стороне тетушки Нодиры.

Слово дали дядюшке Чорибою. Он заговорил по-таджикски. Сильный узбекский акцент придавал его речи особую выразительность.

— Товарищи, я приехал из степи, — сказал он. — Степь у нас вольная и спокойная, там, кроме шума ветра да блеянья овец, других звуков не услышишь. Колхозные овцы пасутся мирно, нагуливают курдюки и ягнятся, чем очень и очень радуют нас. Мы далеки от ваших скандалов. Но мы из той же семьи, что и вы, и, когда ветер доносит до нас эхо свар, которые вы тут устраиваете, мы не можем оставаться спокойными. Вы не думайте, что раз живем на отшибе, то не понимаем, из-за чего эти ссоры. У нас, слава богу, на плечах голова, а не черный чугунный котел. Позвольте прямо сказать, что нужно саркору, сыну Мухаммеджана, и всем другим, кто с ним…

— Позволяем!

— Скажите, дядюшка Чорибой!

Дядюшка Чорибой дождался тишины и сказал, что типы, подобные бригадиру второй бригады, болеют за себя, а не за колхозные дела. У них грязные помыслы, им нужны чины и посты, и они ради этого исподтишка мутили воду, вредили работе, из-за них колхоз и отстал.

— Они как волоски, что попали в глаз, — сказал дядюшка Чорибой и, распалившись, предложил отдавать подобных типов под суд за вредительство.

Потом на трибуну вышел Сангинов. Тихим, болезненным голосом, то и дело отхлебывая из пиалки чай, он сперва перечислил все положительное в работе правления, а затем стал критиковать.

— Да, — сказал он, — недостатков в нашей работе было немало, и результат мы все видели. Главное, что мешало нашей работе, это отсутствие единодушия у руководителей колхоза. Оно проявляется и здесь, на этом собрании. Каждому ясно, что часть членов правления недовольна председателем. Как секретарь ячейки должен сказать: у них есть основания. Многие важные вопросы колхозной жизни стали решаться своевольно, без совета с партийной организацией и даже без обсуждения на заседании правления. Разве это правильно? Нет, конечно. Это нарушение демократии. Такое руководство душит инициативу, принижает роль коллектива и унижает каждого его члена. Товарищ Набиев, председатель ревизионной комиссии, уже говорил, что за один отчетный год у нас трижды побывали ревизии. Трижды проверяли и трижды ничего не обнаружили. Но все это стоило нервов, отрывало людей от работы и тем самым наносило урон производству. Для чего нужны были три ревизии? Оказывается, их вызывала председатель правления. Сама, ни с кем не советуясь! Бдительность, конечно, нужна. Но такая бдительность все равно что перестраховка. А перестраховщики, как известно, только путаются в ногах и мешают работе. Нужно больше смелости в делах и больше доверия к подчиненным! В связи с этим можно сто раз сказать спасибо нашему завхозу и завскладом, уважаемому товарищу Остонову, за то, что с честью выдержал бесконечные ревизии и, не обижаясь, продолжал добросовестно работать.

Тетушку Нодиру эта часть выступления Сангинова изумила и возмутила. Она несколько раз порывалась перебить его и возразить, однако слова застревали в горле. Она и представить не могла, что Сангинов способен на такое. «Это… это ножом в спину», — подумала она и опять посмотрела на Аминджона, который по-прежнему оставался спокойным. Его невозмутимость сбивала с толку, но вместе с тем словно бы призывала к сдержанности, и тетушка Нодира постаралась взять себя в руки.

— Раз заговорил о товарище Остонове, — продолжал между тем Сангинов, — то хочу сказать, что Бобо Амон, несмотря на все наше уважение к нему, достоин самого сурового осуждения за свой поступок. Он по-хулигански избил Мулло Хокироха. Хотя сам Мулло Хокирох и простил его, мы простить не можем. Бобо Амон должен ответить по всей справедливой строгости советских законов.

Мулло Хокироха всего передернуло, бросило и в жар и в холод, он побелел от ярости и мысленно обругал Сангинова такими крепкими словами, что, произнеси он их вслух, покраснело бы и небо. Как только Сангинов сошел с трибуны, Мулло Хокирох попросил дать ему слово и начал с того, что у него нет никаких претензий к Бобо Амону, все разговоры об их ссорах и тем более драке — сплетни и ложь, а если что и есть между ними, то разберутся сами, без третьих лиц. Не может он согласиться, сказал Мулло Хокирох, и с суждениями уважаемого парторга о ревизиях. Это дело государственное, общественное. Без контроля и ревизий никак нельзя.

— Надо доверять, но проверять, — наставительным тоном произнес он.

Куда только подевалась боль! Он забыл про нее, маленькие глазки заблестели вдохновением, на трибуне стоял прежний, хорошо знакомый людям, энергичный и уверенный в себе Мулло Хокирох.

— Я не знаю, — говорил он, — почему обвиняют в перестраховках нашу председательницу. К ревизиям и комиссиям она не имеет никакого отношения, их присылают сверху, они работают по своим планам и заданиям. Но все это не суть важно. Главное в том, что всем нам, руководителям, нужно больше заботиться о рядовом колхознике, чтобы он мог сытно есть, хорошо одеваться и иметь все необходимое для жизни, вот тогда он будет работать от души, не считаясь со временем. Возьмет любые обязательства и справится с ними. Если колхозник будет нуждаться, если он ходит полуголодный, то нечего ждать от него хорошей работы, завалим все планы. К сожалению, сейчас мы не даем колхознику достойного вознаграждения. Трудодень не обеспечивает его потребностей, поэтому он больше внимания уделяет своему приусадебному участку, чем колхозному полю. Это плохо, и с этим надо бороться, но не забывать, что труженику нужно кормить себя и свою большую семью, своих малых детишек. Я призываю подумать как следует над этой стороной дела и предлагаю работу правления одобрить, признать ее, как принято, удовлетворительной.

Зал зааплодировал. Мулло Хокирох почувствовал себя победителем и, довольный, сошел с трибуны.