Ювенилия Дюбуа

Тревожный человек

[впервые опубликован в журнале «Могучий Русский Динозавр» #4]

Памяти Лёши Здравствуй

Акт первый

Чёрный экран. Слышны нарастающие шаги. Позвякивание ключей. Щелчок отпираемого замка. Дверь захлопывается, не забыв, как следует скрипнуть. Зажигается свет в коридоре, и вот перед зрителем разувается молодой человек Миша.

Ванная комната. Вода льёт тонкой струйкой (Миша умывается). Зал. Миша включает телевизор, из которого диктор начинает вещать новости. Канал переключается. Теперь подборка страшных ДТП. Следующий. Эпидемия унесла миллионы жизней. Следующий. Играет дешёвая попса. Следующий. Сплетни о звёздах. Следующий. Блогеры зарабатывают миллионы крутя жопами.

Интенсивность переключения нарастает, попутно возрастает и градус несуразицы современных тенденций. На фоне развернувшейся какофонии накладывается громкий звук учащённого биения сердца.

Миша с силой вдавливает красную кнопку пульта. Звуки резко пропадают, заставляя тишину надолго повиснуть в воздухе. Грудная клетка Миши нервно пульсирует.

Раздаются отдалённые шаги. Дверь шумно открывается. С работы вернулась мама Миши.

МАМА: Привет, сынок.

МИША: Привет, мам.

Женщина подходит к сыну, забирая пульт из его рук, затем включая телевизор на канале, на котором идёт передача о дикой природе. Диктор рассказывает о выживании хищников Африки.

МАМА: Ты уже поужинал?

МИША: Ещё нет. Хотел тебя дождаться.

МАМА: Отлично. Тогда поставь разогреваться борщ из холодильника. Я колбасы купила. Сейчас могу целого слона проглотить, так наголодалась!

Мама удаляется в спальную комнату переодеться.

Кухня. Миша начинает выполнять просьбу. Открывается холодильник. Звон алюминиевой крышки кастрюли, слетевшей от неосторожности. Наполнение советских тарелок красной жидкостью с редкими кусками животной плоти. Гудение микроволновки. Всё разогрето. В тусклом свете сидит мать с сыном. Первые две минуты они молча дуют на еду, изредка её прихлёбывая.

МИША: Не сильно горячо разогрел?

МАМА: Нет, сейчас уже остынет.

МИША: Хорошо.

МАМА: Как твой день прошел?

МИША: Обычно. Что может произойти интересного на выдаче заказов?

МАМА: Ну, мало ли. Вдруг заходила очередная старая сумасшедшая, которая начала поднимать шумиху, хотя сама неправильно оформила заказ.

МИША: Да нет, ты ведь давно ничего не заказывала.

МАМА: Тут не поспоришь!

МИША: Лучше расскажи, как прошёл день у тебя?

МАМА: Ой, не спрашивай. Каждый день одна и та же песня. Пьяницы с разукрашенными лицами, переломанными пальцами и рёбрами. Переломанные дети, спортсмены. Сегодня вот ещё привезли в неотложку мотоциклиста. Весь разорванный, перебитый… целого места нет. Благо жив остался, уж это ли уже не чудо?

А Зинка вон, ну ты помнишь, тётя Зина, младшая медсестра, со мной работает. Пухленькая такая, помешанная на своём маникюре. Ты ещё как-то потом полвечера смеялся над её дельфинами, когда она приходила в гости. Вот она действительно не даёт покоя!

МИША: Понятно.

МАМА: Всё бегает от одного мужика к другому. Устраивает драму из своих интрижек. Ты представляешь, каково мне слушать каждый день её бредни?

МИША: Не представляю.

МАМА: То один хахаль зовет её под венец, то второй начал ревновать к каждому столбу. А потом она будто специально даёт лазейки этим бабуинам, чтобы они прознали друг про друга. И вот вечные стычки эти… разборки! А сама Зинка рассказывает обо всём возмущенно, но я-то вижу, она в восторге от происходящего хаоса вокруг себя.

МИША: Ох уж эта Зинка…

МАМА: И не говори! Подумываю уж прямо ей сказать, что не хочу больше слушать весь этот фарс, но разве она послушает меня? Тут только один выход: рассориться с ней вдрызг. Но я не могу себе такого позволить, понимаешь? В моём возрасте люди редко когда заводят новых друзей. Уж неприлично. Нужно пользоваться тем, что нажил…

МИША: Ага.

МАМА: Так что мой тебе совет: хватит сидеть вечно дома в свои выходные. Начни больше гулять, заводи новые знакомства, а то потом однажды проснёшься и поймёшь, что тебе глубоко за сорок, а ты один, как сыч!

МИША: Как ты перешла от тирады про тётю Зину до жизненных советов?

МАМА: А вот так и дошла, сынок. Учись у меня, пока жива твоя старушка.

МИША: Ты вовсе не старушка.

МАМА: Ага. А вот эти морщины под глазами тебе ни о чём не говорят?

МИША: Говорят только о том, что ты человек и всё, мам. Правда. Ты ещё вполне хороша собой.

МАМА: Не говори ерунды! Мне твоя лесть не нужна.

МИША: Я говорю правду.

МАМА: Мелкий хитрый паршивец.

МИША: Двадцать пять лет — возраст далеко не мелкого.

МАМА: Но всё же паршивца.

МИША: Спасибо. Посуду оставь. Я пойду, полежу немного и помою всё.

МАМА: Ой, герой нашелся. На здоровье. Иди уж, сама помою. Тут две тарелки. Ты завтра отдыхаешь?

МИША: Да.

МАМА: И у меня один выходной. Сходить в магазин со мной не хочешь после полудня? Купили бы тебе футболок. А то вон всё ходишь в одной и той же.

МИША: Я тебе говорил, у меня несколько одинаковых. Может и сходим…

МАМА: Ладно. Свободен.

Сцена в комнате Миши. Стоит кровать. Письменный стол у окна. В углу затаился советский гардероб. Миша ложится. Его лицо не выражает никаких эмоций. В каком-то смысле даже становится немного страшно, особенно при таком тусклом освещении с окна. Статичный взгляд уставился в потолок. Миша медленно засыпает.

Акт второй

Глубокая ночь. Перед взором зрителя появляется наружная часть окна с кирпичной стеной, в чьих внутренностях спит Миша. Нарастающий звук комара, который после обрывистого жужжания пропадает. Миша медленно приподнимается с кровати.

МИША: На часах полтретьего. Какая многословная тишина… Незнакомой мне кажется эта комната в первые секунды.

Снова снился пляж с кристальным морем. Солнце над головой приятно пекло, не обжигая. Вдали, ближе к горизонту, проплывал всё тот же грузовой корабль, но при таком отдалении сложно сказать, насколько он был большой, да и смысла в его размере нет. Так мне кажется каждый раз…

Беззаботное чувство наполняет тело, принадлежащее уму. Что я знаю о себе в этом повторяющемся сновидении? Пожалуй, ничего, что только добавляет прелести, иначе я не смог бы чувствовать лёгкость, если б знал о себе слишком много. Почему все приятные сны обрываются на одном и том же месте? Почему я не могу продолжить видеть желанное?

Несправедливость. Точнее, это та несправедливость, которую я сам выстроил высокой стеной, сознательно огородив внешнее сознание от чего-то большего, нежели чем владею в… Думается, именно «начальство сверху» не даёт желать большего; стремиться к этому большему. А все сны, — то маленькое, что ещё пытается прорваться ко мне, докричаться.

Заключённый в тюрьму. В одиночной камере сижу я. Тот другой «я», желающий свободы, но нынешняя версия уж больно хорошо выполняет свою работу. Каждый день я выстраиваю всё новые препятствия, а в довершении к предпринимаемым ухищрениям — умудряюсь «себе желанному» подкидывать кости в виде утешений, что скоро всё наладится; что срок заточения не вечен. Ты ведь не убийца. Ты не ел детей. Не насиловал годами, да и вообще, если посмотреть на себя со стороны, то вполне законопослушный адекватный человек.

Тогда что я делаю в тюрьме? Что забыл за толстыми решетками, не имеющими реальных стен? Просто так ты себя не осудил бы, нет. Ты заточён не по ложному обвинению. Есть основания полагать… точнее: предположить, что на твоей гипотетической душе есть серьёзный грешок! И кроется этот грех именно в добровольном заточении. Эта мысль не даёт мне покоя вот уже какую ночь. Каждый раз одно и то же.

«Счастливый я» выдёргивается, умирает в пиковый момент своего равновесия, оказываясь в новой-старой комнате.

Миша медленно встаёт с кровати. Подходит к окну. Глухой скрип открывшейся форточки. Где-то вдали проезжает машина, ещё дальше слышна приглушенная ругань. Что-то разбивается. Взгляд Миши устремляется в зрительный зал, внимательно начиная всматриваться в каждого присутствующего.

МИША: Как мне здесь душно. Тесно. Кто бы мог подумать, что я буду просыпаться каждую ночь не в силах провалиться в противопоставление.

Тонкая струйка свежего воздуха чарует. Я чувствую лицом прохладу, но от этого тело, словно ещё глубже проваливается в невыносимую духоту. А на улице такая тишина… Сейчас другие люди беззаботно спят в своих домах, на своих мягких (и не очень) кроватях. Интересно, что видят они?

Я просто уверен, очень многие видят сейчас кошмары. Ужасные пустоты в привычных формах пытаются сожрать их, а они кричат, убегают… но не просыпаются. Только на утро они как бы вскочат, осмотрятся по сторонам и вздохнут с облегчением. Скорее на их сонном лице будет играть искренняя улыбка. Они подумают: «Боже, это всего лишь сон». И обрадованные таким фактом, начнут свой насыщенный и удивительный день, полный радости.

А что же остаётся мне? Таким, как я? Просыпаясь, уходить от улыбки, погружаясь в неподдельный ужас и уже вопить: «Нет, боже! Это был всего лишь сон!». День ещё не настал. Ночь стоит тихая. Головы крепко спят. Некому написать. Никто не слышит мой жалкий стон. И к лучшему ли это? Думаю, к лучшему, но не для себя.

Почти невозможно быть сильным в одиночку. Это правда. Я говорю это в пустоту, пытаясь хоть с кем-то поговорить. И этот кто-то всё понимает. Пустоте тоже страшно, как и мне; как и кому-то ещё на этой Земле. Я успокаиваю себя, когда тело начинает дрожать; когда начинает погружаться в агонию за неимением удовлетворительного лживого спасения… я успокаиваю себя рассуждениями. Хотя, наверно, пока только нагнетаю.

Убеждать себя, что ты справишься — значит раздражать себя. Выбешивать банальной глупостью. Я ведь не автоответчик в телефоне. Вот и получается, для поиска равновесия нужен диалог. Даже разговор с пустотой, с самим собой. Это крайний случай, но зачастую другого и не представляется. Я мог бы поговорить с мамой. Мог бы даже поговорить с единственным другом, но собственная эмоциональная неполноценность приведёт только к медленному, но верному дистанцированию.

Иногда хочется просто взять, отбросить свою роль, сняв маску с лица. Зарыдать самыми горькими слезами, бросившись в мамины объятия. И только повторять: «Мама, мама… как же мне больно, мама». А она бы гладила по голове, убаюкивая как в детстве, и всё повторяла бы: «Ну что ты, что ты, сынок, не плачь. Всё хорошо. Что случилось? Расскажи мне. Ты можешь доверить мне самую страшную тайну».

И вот тут появляется главная загвоздка. Как объяснить близкому человеку… как сказать даже просто человеку, что у тебя нет настоящей причины плакать. Нет у тебя тех проблем, по которым обычно плачут «нормальные» люди.