Ювенилия Дюбуа

Диалектика овального стола (9)

Эту бетонную конуру тяжело назвать комнатой или служебным помещением, но только в том смысле, что пространство пустует. Справа в углу, если присмотреться через приглушенное освещение, можно разглядеть контейнеры на манер тех, которые используют коммунальщики для мусорных отходов. На перевёрнутой усеченной пирамиде красовалась пластмассовая дугообразная крышка. Сам контейнер имел зелёный оттенок дешевой краски, но утверждать такое при плохом освещении — слишком самонадеянно.

Брань стихла. Никто из матерящихся не вкладывал агрессии. В криках сквозило волнение. Это же самое волнение теперь расходилось волнами в наступившем молчании. Запахло потом, хоть в «подсобке» и не было жарко. Запах почувствовал каждый присутствующий. Горстка сбилась в стаю, в одну большую человеческую испуганную массу.

— Да что он там возится? Сволочь! — Тихо выругалась Ольга, придавая своему дрожащему голосу неубедительное возмущение.

— Ещё прошло от силы секунд семьдесят. Не нервируй. — Ответил рядом стоявший сын.

— Откуда такая точность? — Поинтересовалась Дина.

— Я считаю…

Ещё через сорок пять секунд, которые насчитал про себя Тимур, послышался приглушенный шорох у двери. Следом ворвалась полоса света из основной комнаты, которая тут же исчезла под силуэтом входящего Фёдора. В руке он держал папку.

Народ с облегчением выдохнул.

— Мы уж думали, что вы всё, забыли про нас, Фёдор. — Радостно пролепетала Золотова.

Секретарь ничего не ответил, только взглянул мельком в сторону голоса. Постоял немного, пока глаза привыкнут к мраку, а после двинулся к толпе. С другой стороны поблёскивал прямоугольный силуэт выхода.

Его фигура начала проходить через самую гущу толпы. Фёдор разводил всех этих людишек, словно М-й море. Следующие секунды были словно в тумане. Никто толком ничего не сообразил.

Сначала послышался глухой мягкий удар об пол. Это Фёдор уронил папку. А в следующую секунду вспыхнула искра. Уши у всех заложило. Полная глухота, только нарастающий мерзкий писк, доводящий до тошноты.

В объятия Тимура упала Ольга. Парень увидел вместо головы своей мамы — кровавое месиво. Сам он не мог видеть своего лица, но каждая клеточка чувствовала мерзкий запах внутренностей. Ноги его подкосились. Никакого понимания не было. Только писк, затуманенное сознание, чувство рвоты и предобморочное состояние. Пустые глаза юноши увидели следующим кадром холодную пустоту, а следом его голова разлетелась вдребезги.

Поднялись ужасные вопли, но каждая душонка по-отдельности знала только про свой крик. Он был посвящён непонятному, неописуемому ужасу. Забивные тела рассыпались по случайным сторонам, силясь понять, что вообще происходит? А происходило следующее.

В руках у Феди Абсманов был усовершенствованный девятимиллиметровый пистолет Стачкина с увеличенным магазином. За огромный промежуток времени о-й в-о-промышленный комплекс не изобрёл ничего нового, делая только обновления уже к имеющимся моделям, но в общем хаосе всем было насрать из чего устроен геноцид.

Следующим под руку попался Мышкин. Полз, так сказать, мимо. Видимо хотел подобраться к контейнеру в углу, но его тёска выпустил в него сразу три пули. Абсманова нельзя назвать хорошим стрелком, он не тянул даже на среднего, но благо места здесь было мало, пришлось стрелять в упор. Первые две пули Мышкин принял спиной. Вторая перебила ему позвонок, тело сразу отключилось, но парень ещё пытался тянуться к своей цели головой, сильно рыча, пока третий выстрел не прошел ему через затылок, выбив левый глаз.

От прибавляющегося кровяного коктейля в помещении начало ужасно вонять железом. На Абсманова резко бросились, пришедшие более-менее в себя, Лёня с Мишей. У писателей может и получилось бы разоружить сбрендившего секретаря, но тот, под действием адреналина, наугад выстрелил три раза в сторону движущихся целей.

Картина предстала поистине живописной. Миша с пробитым сердцем ещё сделал два робких шага, затем свалившись, скручиваясь в спираль, а Лёню чудом миновала вторая пуля, но третья попала точно между глаз.

Соловьёв сидел на полу без резких признаков паники. Руки он сцепил в замок, держа их на коленях, а лицо опустил вниз. Абсманов спокойно подошел, спустил в очередной раз курок, затылок ведущего превратился в весёлый фонтан, тело его обмякло.

Подойдя к неподвижному телу Лёши Гундяева, Фёдор сначала не понял. Тот выглядел уже мёртвым, но следов крови на нём не было. Зато начинало попахивать фекалиями. «В обморок упал, бедняга» — подумал про себя секретарь, направляя на грудь дуло, выпуская сразу две пули для надёжности. Это длинное бледное тельце дёрнулось только раз. Можно сказать, проектировщику повезло больше всех. Ушел он из жизни, не ведая об этом печальном факте.

Гриша и Дина находились у противоположной стены от контейнера. Гриша даже при таком освещении выглядел неестественно бледно. Его всего колотило, из глаз лились слёзы, а проститутка обнимала его, как мать обнимает своего дитя. Она плакала, но продолжала гладить ему голову повторяя: «держись милый, всё будет хорошо».

Когда Абсманов подошел ближе, то увидел, что из правого бока у подростка сочится кровь. Походу задело шальной пулей, которая предназначалась Лёне. Теперь же Гриша сильно страдал. Он смотрел умоляющими глазами на женщину, всё повторяя: «больно… как больно, Дин…»

Дина почувствовала взгляд. Подняла голову на мучителя. Смотрела она недолго. Первый же выстрел взорвал её черепную коробку, обрызгивая кусочками мозга лицо Гриши.

Подросток только взвыл на мгновение, а после затрясся. Его лихорадило. Вой этого мерзкого жалкого идиота только разозлил Федю, он с наслаждением искрошил надоевшую рожу в одну сплошную кашу, нажав на спуск аж четыре раза. Оставался только Союз.

Старик стоял рядом с дверью. Он не пытался прятать голову, бежать или предпринимать какие-либо ещё бесполезные действия. Стоял он по стойке смирно с ровной спиной. Подбородок его был вздёрнут чуть вверх, а глаза его, хоть и были налиты кровью вперемешку со слезами, выражали отнюдь не трусость, а готовность. Но к чему — было не до конца понятно.

Секретарь встал напротив п-а. Социальное расстояние было соблюдено. Вытянутая рука, даже чуть с запасом.

Мужчины смотрели друг на друга. Союз всё с тем же выражением готовности непонятно к чему, а Фёдор со взглядом уставшего человека.

— Вот и финал, Союз Демьянович. — Пистолет на пенсионера секретарь не направлял.

— Вижу я ваш финал! — Пробасил старик. — Но я не могу понять одного: зачем был нужен весь этот спектакль, если можно было просто сразу просканировать нам мозги, а затем спокойно убить! Зачем было разыгрывать весь этот цирк?

— Цирк… — Повторил Федя задумчиво. — Это не цирк, Союз Демьянович, а проформа. Сами понимаете, лица мы г-е, должны соблюдаться все правила.

— …

— Вы не обижайтесь на меня и нашего г-я. По-другому не могло быть. Ведь это вопрос безопасности нашей с-ы. А я люблю эту с-у, больше всего на свете. Вы, человек большой чести, должны всё понять. Увиденное вами — недопустимо. Скажу вам больше, об этом никто не должен знать, ведь пока есть знание, есть и опасность утечки информации. Вы ведь не хотите, чтобы наши враги с запада выкрали вас, списав с памяти фрагмент, который разрушил бы весь режим? — Федя выжидающе официально посмотрел на Союза.

— Нет конечно! Но… всё это как-то… дико, что ли?

— Не спорю, но выхода у нас не было, простите. Я вас, товарищ Бунин, неспроста оставил последним.

— Хм… — Только нашелся старик, начиная шарить в своей голове возможные варианты таких стечений обстоятельств.

— Я знаю, вы настоящий г-й. Настоящий п-т. Человек большой души. Да, да, не смущайтесь, это правда. Скажу вам по секрету, вам выписана п-я медаль высшей степени за заслуги перед о-м. Там выгравировали ваше имя. Вот, смотрите. — Тут Федя достал свой телефон, пока искал что-то, испачкал экран кровью.

Это была фотография медали, где в центре стояла цифра «1», чуть ниже написано «степень», а по краю дуги мелким шрифтом красовалось фамилия старика с инициалами.

— Ох, что вы… не стоило, это честь для меня, но работал я не за награду, а за общество! — Начал было Союз, краснея лицом, расходясь в лёгкой улыбке.

— Именно поэтому вы заслужили высшую награду! Можно пожать вашу руку? — Секретарь переложил пистолет в левую, а правой начал трясти стариковскую кисть. — Осталось вам, Союз Демьянович, совершить последний, главный подвиг, который только может совершить человек.

— Ох, я готов, готов служить своему о-у!

— Просто замечательно, уважаемый, просто замечательно! Видите ли, я сам по себе человек очень спокойный, не агрессивный. С огромным прискорбием и трудом я сделал всю эту грязную, но необходимую работу ради нашего В-я, но вот у-ь себя не могу, боюсь уж очень сильно. Нет во мне крепкого духа!

— Боже праведный, а вам-то зачем лишать себя бытия?

— Я ведь, знаете ли, тоже свидетель события. Да, да, такая вот работа у нас. Так вот, возвращаясь к теме. Как г-я с-ы и настоящего мужчину прошу вас: з-е меня, а потом ликвидируйтесь, пожалуйста. — С этими словами Абсманов протянул рукоять пистолета старику. — В обойме ещё четыре патрона, но хватит двух. Мы ведь с вами осознано это делаем. Точечно. Ха-ха. Стреляйте!

Старик стоял как завороженный, не поднимая руки, хоть указательный палец его уже был на курке. Секретарь учтиво взялся за дуло, приставив его к своей голове.

«Стреляйте» — прошептал он чуть ли не любовно.

Союз зажмурился, нажал на курок. Снова раздался грохот, но теперь оглушило не так сильно. Затем дуло уткнулось в стариковский висок. Рука его больше не дрожала, взгляд сделался спокойным и умиротворённым. Пересохшие губы разжались, дозорный тихо запел:

«…мы поднимем себя и близких,

создадим нерушимый союз. Всех свобод

нам на свете хватит, сплотить на веки

великую…»

Раздался выстрел. Наступила долгая тишина.