Ювенилия Дюбуа

Ухоженный мужчина в белом костюме за стойкой с серьгами в обоих ушах, манит Куста к себе. Мужчина повинуется. Он подходит к стойке вплотную, хочет говорить первым, но администратор мрачнеет. Подносит указательный палец к губам гостя, а затем взглядом указывает куда идти.

Куст молча повинуется. Он идёт в единственное чёрное пятно, в это неосвящённое пространство, сам не зная, почему так легко повинуясь. Как только он отходит от полоски света на приличное расстояние, дверь за ним захлопывается, как и его разум. Глаза снова погружаются в первоначальную тьму рождения. Чувства обостряются. Эмоции. Да. Первоначальный страх, но только на неопределённое мгновение. Затем наступает привычное хладнокровие. Нос сам делает глубокий вдох, втягивая пространство, дабы разведать обстановку.

Пахнет ничем. Нейтральность. Безвкусие. Это хуже всего на свете. Уж лучше всю жизнь осязать фекалии, чем застыть плоской картинкой, только отдалённо имитируя основной принцип бытия. Куст не собирается стоять на месте, ему бояться нечего. Он сам себе святой, и сам себе мучитель. Сначала он просто продолжает идти прямо. Затем ноги его переходят в бег, так интереснее. Тяжело сказать, что под ногами, но цоканье каблуков эхом разносится при каждом ударе. К этому звуку присоединяется тяжелое дыхание. Куст изрядно запыхался. Под эгидой собственных звуков становится не так одиноко. Его действия начинают заново формировать пространство. Он сильно зажмуривает глаза, да так, что становится больно. И вот уже не тьма его окружает, а полный цветовой спектр круга. Зелёного и красного больше всего.

Откуда-то начинает доноситься голос, точнее фраза: «Просто попроси, и я помогу. Попроси, и я …» — слышит Куст. Голос в голове. Голос снаружи.

Мужчина сжимает свои зубы в капкан до хруста и, переборов секундную слабость, посылает к чёрту благодетеля, продолжая бежать, создавая простые образы вокруг себя. Внутри головы появляется образ лестницы. Этот ещё один момент. Куст резко, со всего размаху, во что-то встревает с пугающим хрустом.

Ни один электрон в голове не успевает отреагировать. Сила инерции. Оглушительный удар. Белый свет. Ужасающая боль. Рвота. Куст открывает глаза. Точнее глаз. Другой размером со сливу, ничего уже не видит. С той же стороны рёбра превратились в дешевую консерву. Здоровый глаз видит причину. Ступени. Темнота нарушена. Снова вокруг белые стены. Только без растений.

В этот раз в узком коридоре висят картины Теодора Жерико. С лица мужчины капает много крови. Всё маленькими так островками отдельно друг от друга. Постоянное движение тела-маятника не дает им соединиться в общую сумму.

Адреналин выветривается. Боль становится невыносимой. Куст обхватывает себя руками. Кашель. Снова кровь. Его маленькие глазки мечутся во все стороны. Выхода нет, только по лестнице. В тишине и стенах стон его разносится громко и глухо. Наверху оказывается единственная дверь с пустой табличкой. Дерево. Без орнамента и сколов. Золотая вычурная ручка. Куст дёргает её, отворяя без стука. Смело входит в светлую комнату.

Совсем молодой мужчина за письменным столом. Он не замечает своего гостя. Рука всё что-то пишет на листах бумаги. Окладистая борода обрамляет его лицо. Тёмные круги под глазами явно контрастируют с белой кожей, которая давно не проведывала солнца. Современный образ мышления заставляет заниматься современными ненужными делами, постоянно заполняя и заполняя бесчисленные бланки, а ещё формы на каждое своё действие. Столько забот!

Куст громко кашляет. Его взгляд пробегает по маленькой комнате размером с чью-то черепную коробку (странное сравнение). Мужчина в белом, при постороннем резком звуке, вздрагивает. Испуганно он смотрит своими уставшими глазами на гостя. Затем словно узнаёт Куста. Одобрительно кивает так, указывая рукой на свободный стул.

Побитый пёс волочится на приглашенный стул. Он не собирается разбираться, где он, и кто есть господин. Ему нужен только врач, еда и немного сна. Куст уже и не помнит, что делал десять минут назад. Он живёт жизнью голодного микроба-приспособленца. Пока он преодолевает злосчастный метр, мужчина в белом еле слышно бубнит себе под нос: «Да. Да. Определённо. Совсем чуть-чуть, забылся…»

Куст, с кряхтеньем, садится, громко втягивая в себя горсть соплей, что были где-то между свободой и горлом. Кровь вперемешку. Он очень громко откашливается, а затем сиплым голосом спрашивает: «Вы… кхм, вы доктор?»

Мужчина в белом устало улыбнулся. «Этим ты мне и нравишься» — сказал он удовлетворённо. А затем достал из тумбочки десяток скреплённых листков, сам пробежался глазами по тексту заглавной страницы и, удовлетворённо кивнув, протянул кипу Кусту вместе с ручкой. — «Вот договорчик, так сказать. Подпишите, уважаемый».

«Вы доктор?!» — более нетерпеливо спросил Куст. Боль была ужасная.

«В каком-то роде, в каком-то смысле…»

Бездомный взял ручку и, не читая, поставил непонятные закорючки на каждой странице, где стояли галочки.

«Теперь вы мне поможете?»

«Помогу с чем?»

«Да ни с чем, а мне! Видите! Переломался я…»

«Аааа… с этим… Так что же вы сразу не сказали? Просто подумайте о том, чего вы жаждите, чего очень сильно хотите, и дело сделано».

«Что за бред вы несете? Безумец!»

«Я сказал: подумайте».

По причине нового прилива страха, который Куст никогда не испытывал — он повиновался. Он сказал про себя уверенно и четко своё желание. Это желание зверя без изъяна. В это же мгновение весь его корпус (от подмышек до низа живота) начало сдавливать. Каркас из металла опоясал его. С краёв полилась кровь. Во рту начали вырастать отсутствующие зубы, разрывая чехлы гнилых дёсен. Из Куста начала выходить старая кровь, заменяясь на очищенную и нетронутую. Глаза его стали слепыми, но только чтобы прозреть. И откровение всего человечества, бытия всех маленьких песчинок проникли к нему в освежеванный разум.

Радость, боль, утрата, разочарование, нелепость, экстаз, содомизм, первоначальный грех, покаяние, стремления, надежды, сила, усталость, понимание нуля — слились воедино, дав новорождённому всё то, что есть на земле, и в то же время, всё то, что не может существовать по факту своей предметной принадлежности к искусственной среде.

В мгновение Куст умер, как и того желал. Его воля прозрела. Память обновилась. Кости его стали крепкими, а дух обрёл дом в этом совершенном теле. Черты лица исказились. Теперь он стал никем. Уши, глаза, нос, рот, подбородок — всё на месте. Увидишь такого, поговоришь, посмеешься с ним, а потом кто другой попросит описать, и вот тут уже обязательно наткнёшься на тупик. Помнишь вроде, как выглядит бес, и помнишь, как шевелились губы, глаза, а описать не можешь. Так комфортно с ним было, что сам себе мерещишься напротив. И не зря, ведь собеседник этот — твоя собственная тень. Оборотень. Зеркало, которое примеряет лицо, твой образ мышления, помогая со стремлениями.

Он — человек, и она — человек. И они — человек. Человек, имеющий все лица, но не имеющий своего. Так он и представляется, не заботясь. А точнее, так он будет делать. Ведь он ещё не успел о себе узнать. Рождено существо в белых стенах, где отец его, с контрактом в бардачке, всё смотрит со слезами на детище, которому суждено стать пророком, помощником, надеждой, злобой, опорой, новым словом, а вместе с ним: новым человеком и животным, да чем угодно. Ведь всё подчиняется одному, всё вышло из себя подобного. Поэтому, из самого грязного, нищего, плохого, тупого, озлобленного, маньяка, живодёра, романтика, пессимиста, нигилиста, карманника, больного, некрофила, теннисиста, аккордеониста, — может выйти вымытое зеркало. Святой без убеждений, который сможет стать мостом для баланса между началом и началом иным. Конца не существует, только точка перед следующим предложением. Очередной круг и всё заново, заново, заново… Каждый ты — всё то, чем ты ещё не был. «И я благословляю тебя» — говорит мужчина в белом облачении. — «На всё то, чем ты не являлся, и на то, что хотел. Правды нет, нет истины. Нет языка. Нет рифмы. Нет Земли. Нет любви. Нет животных. Нет камней. Нету гор. Нет болезней. Нет голода. Есть только невидимый импульс энергии, который всё это порождает, дабы почувствовать наслаждение, утрату, боль, печаль, ностальгию, волнение, трепет и страсть. А познать весь спектр выдуманных чувств можно только через антонимы. Только через противоположности. Рай невозможен без ада, как и невозможно быть хорошим без плохих поступков. А остальное знать не столь уж и важно».

14

Слепота. Словно моргнул, только на полсекунды медленнее. И вот перед взором всплывает сцена. Пустой зал. Здесь душно. Стоит сильный запах крови. Тишина здесь страшная, ведь ужасные вещи происходили здесь, да ещё так недавно, буквально пару морганий назад. Вихрь пронёсся мимо, оставив шрам окружению. Что же здесь произошло и почему страшное? Ведь чувство это не от запаха крови или пота. Кровь — часть каждого. Пот — труд каждого. Но сам факт коллективного действа — вот, что действительно должно пугать.

Контекст не столь важен, не важна и сторона. Когда толпа что-то решает сделать, тут уже ничего не попишешь. Есть ли надежда, что этот «кто-то» не желает чего худого? Разумеется желает. Простой смертный у руля не хочет добродетели. Слишком много вопросов, нюансов. Тут нужна погруженность и желание, а их не так, чтобы уж много.

Его глаза устремляются на пол сцены. Он видит труп в красном одеянии. Одежда из собственной крови. Лицо благородное, смелое, полное решимости, но благородство это… всё мужество — привели только к раздору, хоть и чистые помыслы лежали в основе.

Он думает, что было бы здорово превратить труп, превратить кусок мяса (расходный материал) во что-то прекрасное и вечное. В конце концов, не всегда же человеку быть нефтью? Но в мыслях ничего не зашевелилось и не вспыхнуло. Какой кошмар! Вечного-то и нет вовсе. Лишь очередной отрезок, который нельзя осмыслить своим телом и умом, но конечность всегда есть. Каждую секунду, каждый шаг, каждый на «раз» что-то, да заканчивается. Кончается шаг с правой ноги и начинается шаг левой и до тех пор, пока ноги не придут к временной цели, а затем всё заново. Что же получается? Получается, что сама вечность — хитрый сатир.

Если снять с неё маску, то под ней окажется младший брат конечности. Он посмеется над своей шалостью, затем резко вырвавшись из рук взрослого, после чего смешается в толпе событий. Вот негодник! Он взял природу своего старшего брата и замаскировал её, раздробил одно действо на сотню мелких отрезков, создав иллюзию невозможности. Скажем так: даже искусство, самое подлинное и настоящее — не вечно. С кончиной последнего человека, с его смертью, умрёт и оно, ибо настолько зависит от тех, кто его созерцает! И самое страшное (страшное не для человека), а для божков, что со смертью человека — умрут и они, о бессмертные!

Как боятся они этого вечного дня, вечной минуты, как им стыдно зависеть от микробов, от этих хрупких и жалких людей, которые всего лишь являются подобием… Ведь понимают они, что являются частью искусства, частью вечной шутки подростка, который так ловко всех обманул. Но самый большой страх и опасения, что люди могут не умереть. Что человек сможет найти лазейку быть всегда, и тогда отпадёт надобность в искусстве, любви, сострадании и слезах. Станет человек истинным правителем. Откажется от искусства, забудет придуманные имена, и всё умрёт в нём, кроме плоти, мяса, а оно само по себе… без искусства, без любви и сострадания… чего стоит?