Комендантский час
![Комендантский час](/uploads/covers/2023-08-01/komendantskij-chas-201.jpg-205x.webp)
- Автор: Владимир Конюхов
- Жанр: Современная проза / Биографии и Мемуары
- Дата выхода: 1998
Читать книгу "Комендантский час"
5
Обратно друзья шли, не разговаривая, переживая случившееся про себя.
— Последнее слово осталось за нами, — пытался подсластить горькое впечатление от встречи Гурьев.
— Ерунда! — никак не мог остыть Николай Тихонович. — Они нам условия диктовали, а мы, шуты гороховые, их оспаривали.
Ничего обнадеживающего не ждали они и от Гриценко, вернувшегося из Совета. Василий Данилович выпытал, что с домом Пашки все оформлено тихо и без проволочек. Но документы в отсутствие председателя секретарь показывать отказалась.
— Что и требовалось доказать, — подытожил Лёвка. — Состав и мотивы известны, начинаем действовать по своей программе.
— И что в её первом пункте? — воспрянул Карпин.
— То же, что и в последнем: вовремя дать дёру.
— Блестяще. Ты поистине стратег районного масштаба… Хотя в какой программе нет изъянов.
Гриценко молча наблюдал за сборами друзей. И только когда они садились в машину, с тревогой спросил:
— Что с народом происходит? — Даже в разруху таким злым и бессердечным, как ныне, при достатке, он не был. Вы люди особые, книги пишете. И я спрашиваю вас…
Карпин промолчал, а Лёвка, побаиваясь за строптивый характер Поросенка, рванул с места.
— Когда крестьян выселял, не считал себя бессердечным? — возмутился Николай Тихонович. — Воистину в своем глазу…
В доме тети Насти он собирался побыть не более минуты — черкнуть приличия ради пару слов. Но Лёвка тоже увязался за ним, подначивая приятеля, что горит желанием посмотреть, где прошли юные годы здравствующего классика.
Карпин сразу заметил, что в хате кто-то побывал. Вначале он подумал, что пришла хозяйка. Но по тому, как все было раскидано, поверил в самое худшее.
— Устроили обыск, когда мы были у Гриценко, — предположил Лёвка.
— И не пытались замести следы.
— На это и было всё рассчитано.
Николай Тихонович полушутя-полусерьезно заглянул под кровать.
— Бомбу не могли подложить?
В расстройстве он кое-как навел порядок, так и не оставив записку.
Уже в машине, когда Лев Алексеевич громко (отвратительная черта) хлопнул дверцей, Карпин вдруг представил, как он будет проклинать белый свет, бессильный что-либо поделать с норовистым Поросенком.
Что мысли — зло, он убедился после бесплодных попыток Гурьева заставить хотя бы раз фыркнуть онемевшую машину.
Николай Тихонович понял, что судьбу не проведешь и им с Лёвкой оставаться в Кастырке еще на одну ночь.
— Ни за какие деньги, — зашумел Гурьев. — Соберем пацанов — и покатим мою «хрюшечку».
— Кого ты соберешь? — показал на пустую улицу Карпин. — Да и уклона здесь нет.
Лёвка отправился сам за подмогой. Вернулся он с двумя подростками, когда уже начало темнеть.
Поддавшись уговору Карпина, машину загнали во двор тети Насти.
— Здесь, во всяком случае, тебя не будут допекать воспоминания о Светлане, — сострил Карпин, ломая голову, чем целый вечер занимать Лёвку…
— А ты узнаешь, где запрятана бомба, — не остался в долгу приятель.
Через полчаса он захныкал, прося чего-нибудь покушать.
— Молчи, несчастный, когда тебе сооружают пышное ложе, — отшутился Николай Тихонович.
Себе он постелил на том же диванчике, а для друга пришлось разбирать кровать тети Насти.
Лев Алексеевич блаженно вытянулся.
— Сто лет не спал на перине. Живут же у нас некоторые.
— Не завидуй, — посерьезнел Карпин.
Лёвка, помолчав, сказал то, о чем думал и Николай Тихонович.
— Не захватил бы нас Лёха тепленькими.
— Оставим в заложники Поросенка.
— Тогда бери на себя нагрузку и поглядывай в окно.
Карпин, согласившись, потушил свет.
Конечно, сообразить скромный ужин было нетрудно, но хотелось как можно дольше полежать в темноте, давая работу воображению.
Он любил писать в мыслях, усиливая новыми штрихами уже готовый материал. Правда, утром многое не мог вспомнить, но главное не уходило, и, сделав наброски впрок, он возвращался к ним, если считал это необходимым.
Гораздо реже ночные задумки (большая удача) становились стержнем, вокруг которого по-новому налаживалось действие, и он без сожаления перечеркивал прежнее, упорно пробиваясь к желаемому, видимому лишь одному ему.
Но в эту ночь Карпин чувствовал, что ничего не получится. Образ героя не то что отдалился от него, а потерял всякий смысл. Он лишь мешал, заслоняя собой более сложную и противоречивую жизнь. И в этой жизни не находилось места герою с его мнимыми переживаниями и пустяшными трагедиями… Ничем он не мог обогатить образ доктора наук, проложив для него новое ответвление в романе. И сам замысел казался теперь Карпину мало продуманным и поспешным.
В какой-то степени такой вывод обнадеживал, значит, не потерял чутье: и свой труд может оценивать, как и труд остальных.
Беспокоило больше Николая Тихоновича, как художника слова, другое: мятущиеся души сограждан, их сомнение и всё большая разочарованность.
Воспринявший вопрос учителя с внутренним предубеждением, размышлял: что́ бы он ответил, будь на месте старика незнакомый человек. Николай Тихонович был почему-то уверен, что то же тяготит и Лёвку. В другое время он ни за что бы не завел с ним разговор: разные школы и увлечения. Но сейчас, когда они, быть может, последний раз под одной крышей, когда оба столкнулись с откровенной и гнусной гримасой жизни, Николай Тихонович расположен к откровенности.
Гурьев слегка посапывал. Карпин намеренно заворочался, пружины под ним заскрипели — и Лёвка живо отозвался, словно ждал…
— У немцев — губа не дура. Они еще и периной укрываются.
— Можно затопить печь, дрова под рукой.
— Не утруждайся. Просто не привык рано ложиться.
— И я в это время работаю.
— Вольготно тебе на раздолье.
Николай Тихонович подумал и не признался, что решил порвать с жизнью отшельника.
— Но я, как ты знаешь, не признаю всякие там пейзажи и запахи трав. Сбивает с ритма, отвлекает. Как назойливая реклама во время интересной передачи.
— Смотря на чей вкус, — улыбнулся в темноту Карпин.
— Не грей меня, Зайка, своими баснями. Читателя надобно увлечь, заинтересовать до изнеможения и в таком состоянии держать до последней точки.
— Каждому свое.
Гурьев, не чувствуя возражений, шел дальше…
— Сделать пейзаж, разумеется, непросто. Но согласись, ты как бы сам себе устраиваешь привал, отдыхаешь. А мне — шпарь без продыху.
— Не пробовал, так не мели, — тотчас ощетинился Николай Тихонович. — На этом, как ты выразился, привале силы не восстанавливаешь, а теряешь.
— Может быть. Но когда хочешь сказать очень важное — дорожи каждым сантиметром отпущенного места. Моя воля — я бы все произведения разграничивал: конкретно по теме у тебя столько-то — вот за это и получи. А лирика — твое личное дело. Хочешь — развлекайся себе на здоровье, но за меньшую плату.
— Как же традиции нашей литературы, примеры её ярких представителей?.. Нет, Лев Гурыч, — разочарованно вздохнул Карпин. — Когда ты ёрничаешь, у тебя лучше получается.
— Разве мы придерживаемся традиций литературы, когда переживания героя выражаем посредством грозы или пышного цветения деревьев?
Николай Тихонович привстал, увлеченный спором.
— Пиши в открытой форме. Кто не дрейфил — и в семидесятые строчил что хотел.
— Я не о том, — повысил голос и Лёвка. — Зачем смятение чувств показывать посредством вдруг налетевшего урагана или захватывающего половодья?
— Ну, брат, твои друзья-киношники грешат подобным во сто крат больше. — Карпин, сохраняя серьезность, добавил: — Впрочем, в твоей картине такого не произойдет. В случае чего — выпустишь в эпизоде племянницу Гриценко, она тебе всё заменит: и ураган, и ливень с градом, и жарко пригревающее солнышко.
— Ты посматривай в окно, завистник.
Николай Тихонович отогнул занавеску. Плевать ему было на Лёвкину развалину, когда над самым двором завис молодой месяц…
Чистое, с редкими звездами, небо казалось ледяным полем, в которое глубоко вошел раскаленный диск луны, так что остался виден лишь наполовину его огненно сверкающий ободок.
— Народ в настоящее время живет лучше или хуже?
— В каком смысле? — нехотя оторвался от окна Карпин.
— В прямом. Вчера он жил лучше, а мы настаиваем, что плохо. Но доказать не можем.
— С товарами, конечно, было лучше. Но в больших городах. А у нас полки или пустовали, или лежало на них такое, что становилось стыдно.
— Нигде это не подчеркивается, — перешел на шепот Лёвка. — Никто не заикнется, что покупателю предлагали хлам, а за приличным он толкался в очередях. Сколько б этим признанием они с себя упреков сняли. Неровён час…
Николай Тихонович, не ожидавший от Гурьева такой проницательности, не сразу ответил.
— Всё так. Но ведь и не скрывают, что именно сегодня миллионы обречены на прозябание.
— Фарисеи. Охают и ахают вокруг старушек и многодетных, а помочь по-настоящему — в одном месте не кругло… Устроили равенство. Бедной вдове и министру одинаковую подачку суют.
— Да-а, тут они сморозили не долго думая. Такое впечатление, — преисполнен был жаждой справедливости Карпин, — что за гласность всех обложили оброком. Есть она — значит, терпи всё: высокие цены, всеобщее хамство, повальное головотяпство. Но почему она должна быть сопряжена только с плохим — уму непостижимо.
— А тебе не кажется, Зайка, что возможен круговой процесс: застой, перестройка, снова — застой, или как там лет через …наддать это обзовут.
— В то-то и дело, что нам всё кажется, а определенного ничего не можем сказать.
Из подпола донесся знакомый стук.
— Не пугайся, — успокоил Лёвку Карпин, хотя его самого, как и в прошлую ночь, пробрала дрожь. — Привидения ведут себя тише.
Предложение Лёвка слазить в подпол и самим убедиться шутливо, но твердо отвел:
— Уж лучше к Пашке и Лёхе на собеседование… Пристанище прохвостов.
— Отечественный продукт. Что мы растили, то и получили.
— Выкурить бы их оттуда, но никто ж не отважится.
— Почему не отважится, — не сразу отозвался Гурьев. — Может, и сыщется доброволец.
— Всё у них, Лев Гурыч, схвачено. И они прекрасно понимают, что неуязвимы. Не зря Сычев намекал нам, дескать, чего затеете, себе дороже станет.
— Нельзя им спуску давать.
— Моли бога, если благополучно унесешь ноги, — осадил друга Николай Тихонович.
Тревожно заныло под сердцем, когда он представил разгневанного Пашку и готового на любую подлость Лёху. Будь оно всё проклято, чтобы связываться с ними. Не с таким приходилось мириться.
— Мы сами подтверждаем, какие слабые, чтобы защитить себя, — никак не мог угомониться Лёвка. — А ведь давно пришла пора спросить, чего мы ждем.
— Спи, — пропало желание у Карпина продолжать разговор.
— Ты, например, чего теперь ждешь?.. Десять лет назад утверждал, что грядет новая оттепель. Знаю, что ждал её. Предсказывал, как всё будет происходить. Во многом ты оказался прав, и тем заслуживаешь уважения… Но обнажилось и другое, очень страшное. Этого ты не предвидел.
Глаза Николая Тихоновича, привыкшие к темноте, различали Гурьева, сидящего в постели по пояс голым.