Однажды осмелиться…

4

— Работы полно, пойду.

Оленька оттянула рукав водолазки, стрелки сообщали: болтаться тебе без дела еще двадцать минут. Девать себя некуда: на улице холодно, в курилке противно. На прочей территории — Хомяков. Секретарша выдала подобие ухмылки:

— Твоя все трескает?

Оленьке и в голову не приходило, что кто-то догадывается о ее страданиях.

— А ты… откуда знаешь?

Секретарша снова кривенько улыбнулась.

— Да трудно не знать. Запах котлеток иной раз аж до господина директора доносится.

И тут Оленьку прорвало:

— Ровно в час, вообрази, вытаскивает свои кульки. В них, конечно, все протекает, поэтому кулек в кульке, а тот кулек в следующем кульке. Меню ее я уже выучила. Или котлеты с пюре, или сосиски с тушеной капустой. Ни дня покоя — один раз котлеты воняют, другой — капуста.

Здесь требуется пояснение. Обедать Оленька ходила к Володику (семь минут пешком; «корпоративная» копеечная столовка). Но там пускали только с двух, до того можно было разглядеть в замочную скважину белоснежные скатерти и плавающие с подносами начальственные пиджаки (Володик сказал). Вернувшись из курилки в пропитавшееся котлетным духом логово, Оленька около получаса находилась на грани голодного обморока: в животе так скребло, а аромат так дурманил, что даже колени слабели. Дорвавшись до столовки, она творила на подносе вавилонскую башню из вазочек с салатами и дуэта первое-второе, нахлобучивала на стакан с соком булку и еще хлебушка брала возле кассы. Володик смеялся и объяснял ее раж причиной естественной и логичной: «Оленька, как родишь, посажу на диету…» Наивный.

— А мне она, — секретарша достала из пачки сигарету и снова закурила, — переводы свои приносит. Типа, у нее компьютера дома нет. Говорю — скажите Хомякову, он вам поставит какую-нибудь старую машину, все равно в офисе день-деньской сидите. Раскричалась — какое вы имеете право! мне! профессионалу! это не моя работа — по клавишам стучать! То есть до нее не доходит, что можно, как другие, сразу на компе чирикать.

— А ты директору не говорила?

— Да Васильич от одной мысли, что она может отвалить, если что не по ней будет, в ужас приходит. Это же не человек, а переводная машина. Сюда приходит — работает, вечером дома работает и в выходные тоже. Она мне такими порциями таскает, что иногда я сомневаться начинаю, а спит ли она вообще. Ну и Васильич над ней трясется. Трогать категорически воспрещается.

— Слушай, а зачем ей это надо-то? Ну, переводить с утра до вечера. В Книгу Гиннесса метит, что ли?

Секретарша зевнула.

— Да мужика у нее нет, и все. Делать не черта.

Оленька подумала: то-то при ней рука не поднимается Володику звонить. Ну ее, еще сглазит.

— А-а-а… Мне даже кажется, от нее энергия какая-то черная идет.

Секретарша приоткрыла рот, чтобы зевнуть, но передумала.

— Да нет от нее никакой энергии. Просто она одинокая несчастная дура.

Окурок ткнулся головешкой в песок.

— Ну ладно, пойду. Работы полно.

Оленька кивнула и напоследок спросила:

— А ты не знаешь, чего это она себя по-английски величает? Совсем без мужика шарики за ролики зашли?

— Не, ее правда так зовут. Это из Хемингуэя, в каком-то рассказе у него героиня такая есть. Родители психи.

Кэтрин — шметрин, фу-ты ну-ты.