Комендантский час

1

Самое досадное заключалось в том, что, проснувшись очень рано, Юрка долго лежал, а когда пришла пора вставать, снова крепко уснул.

Он не слышал ни раскричавшихся за окном воробьев, ни пронзительного дребезжания будильника, настолько притягателен был сон.

Среди ярких сполохов, похожих на северное сияние, возникла вдруг знакомая физиономия с густыми черными усами. Усов у директора Юрка никогда не видел и, пятясь от него, твердил невнятно:

— Я выйду, выйду из класса, Николай Николаевич.

Эннэ́ша налил полный стакан воды, который вдруг зигзагами полетел.

Юрка со страхом следил за расплескивающим воду стаканом, будто над ним завис топор. Голова запрокинулась, сколько было возможно, и холод ожег запотевшую шею.

Дернувшись, он открыл глаза. Матрац сполз, и голова лежала на стальной панцирной сетке.

Был десятый час, и Юрка ужаснулся: снова опоздал. Сбор восьмых классов перед первым днем практики назначили на девять утра… Впрочем, все знали, что до середины месяца будут рвать полынь, а потом пропалывать грядки в школе юннатов.

По правде, стоило только ему поднажать, и через пять минут он был бы в школе. И, если Эннэша ничего не скажет и смолчит классная, может еще и обойдется.

Юрка в раздумье присел на ступеньки крыльца, лаская щенка.

Пахло укропом, привядшими гроздями отцветшей акации, чем-то еще душистым. Этот запах всегда присутствовал в начале беззаботных летних каникул… Тревога на минуту покинула Юркино сердце. Он представил, что совсем скоро созреют крыжовник и тютина, наберут сладость черешня и клубника, заалеет вишня и побуреют жерделы, и только успевай тогда хозяйкам отбивать набеги на сады неугомонной ребятни. И кабы не было своего, а то ведь в каждом дворе, особенно на их улице, виноградные и фруктовые сады.

Щенок щекотал ноги, жмурил влажные глаза. Вздохнув, Юрка пошел в школу более длинной дорогой, оттягивая свое появление перед директором.

Он уже представлял, как Севрюков, поставив его навытяжку, скажет, обдавая резким запахом табака: «Если твои прежние выходки, Калачев, как-то можно оправдать, то сегодняшняя — из ряда аполитичных, и тебе не место в советской школе».

Потом его вызовут на педсовет, а это самое страшное… Никто за него там не заступится и не образумит Севрюкова, что Юрка на уроке географии не хулиганил, а наоборот, правильно отвечал у доски. Кто же знал, что именно в тот самый момент, когда географичка попросит Юрку показать на карте остров Свободы, он, не видя вошедшего директора, ткнет указкой в Японию… В классе все на секунду замерли, затем рассмеялись. Учительница сконфуженно отправила Калачева на место, и тот заметил, как задрожала ее рука, выводящая отметку в журнале.

До отца Севрюков, видимо, дозвонился тотчас. Во всяком случае Василий Афанасьевич, собираясь после работы на огород, спросил зачем его вызывают в школу. Но, как всегда, спросил равнодушно, занятый больше изучением кошелька.

— Затянем, ребята, пояски, — неведомо к кому обращался он, пересчитывая деньги.

Юрка придал мало значения тому, что отец по пути домой купил с десяток бутылок молока. И вот теперь, проходя мимо продуктового магазина, он невольно задержался, услышав о подорожании.

Говорил, страшно картавя, пожилой дядька. Он загибал пальцы, называя новую цену.

— Пигожки с ливегом, — согнулся крючком указательный палец. — Ажнак пятнадцать копеек.

— Вместо четырех! — ахнула одна из женщин.

Пирожки с ливером, или, как их называли мальчишки, с котятами, Юрка не любил. Но личные пристрастия были ни при чем.

— Двойка по арифметике, дедуля. Если все возрастет на треть, значит и пирожок дороже пяти с половиной копеек не потянет.

Дядька озадаченно замолк, а женщина раздраженно отмахнулась от Юрки:

— Математик выискался. Станут из-за твоих дурацких расчетов полкопейки вводить.

«Я же и виноват», — усмехнулся про себя Юрка и, приметив издали Марьяну, — классную из восьмого «а», — спрятался за дерево. У него сомнения не было, что Марьяна Львовна догоняет своих учеников, но вот ушел ли Эннэша, следовало выяснить.

По тому, как громко переговаривались пацаны, гоняющие мяч, Юрка догадался, что Севрюкова нет, и не таясь направился к стайке ребят, примостившихся на короткой лавочке.

Заправлял компанией второгодник Куцый, лениво перебирая струны гитары. Видимо, Марьяна безуспешно уговаривала его идти со всеми, но Куцый наотрез отказался, напросившись помогать завхозу.

— Гоп-стоп, Марьяна, пирожки-сметана, — с чувством выкрикнул Куцый и ударил по струнам.

Юрка не сразу заметил из-за его спины стриженую голову Генки Моха. Одноклассник украдкой курил, поглядывая на окна школы.

Ростом Генка с мал ноготок, и завхоз Кузя насмешливо наблюдал за ним, стоя у дверей раскрытого гаража.

— Тебя спрашивали, — с облегчением выбросил окурок Генка. — Эннэша прямо лютовал.

— А ты зачем остался?

— Кузе помогать. Из трех классов десять человек оставили.

— Буду одиннадцатым, — беспечно улыбнулся Юрка. — Один черт дир меня найдет. Пусть уж тут распинает, чем на виду у полшколы.

Куцему начхать было на всех воспитателей. Он вовсю смолил беломор, тряся в такт головой:

Мы плывем по Уругваю,
Ночь хоть выколи глаза,
Слышны крики попугаев,
А-а-безьянни голоса.

Плечистый его дружок Бабошка зашивал на коленях сеть.

— Сёдня идем с братухой на Караич. В прошлую субботу мешок рыбы принесли. И раков таза два… Раки толканули. В Мишкине на станции. Видно, приезжим. Трояк новыми отвалили.

Кузя велел ребятам сортировать доски.

Куцый, оставив без внимания команду завхоза, истошно заверещал:

Там, где обезьяны,
Там хавают бананы,
Там, где диких негров
Племена живут…

— Какие с гвоздями — откладывай в сторону, — суетился Кузя.

Едва он отошел, как розовощекий парень по кличке Снегирь смачно плюнул.

— Была охота ковыряться по жарюке. Айда в тень. — На верхней губе у него пробивались усики, смолистая челка лезла на глаза.

Ребята углубились в сад, сели на скамейку.

— Слыхали про новые цены, — цвиркнул сквозь зубы Снегирь. — Сыр, масло, колбаса.

— А конфеты? — спросил Мох.

— В следующий раз по какому-нибудь случаю.

Генка успокоенно сунул в рот леденец.

Куцый с Бабошкой, перебрав с десяток песен, с воодушевлением затянули самую ходовую:

Нам бы, нам бы, нам бы всем на дно.
Там бы, там бы, там бы пить вино.
Там под океаном трезвым или пьяным
Видно все равно…

Снегирь тоже подхватил, притаптывая в такт:

Э-эй, моряк, ты слишком долго плавал.
Я-я тебя успела позабыть…

— Ты завтра и вправду дуй за город, Эннэша нашей Антуанетте наказал собрание устроить, — сказал Генка. — И чего суббота не сегодня, а завтра. Глядишь, за воскресенье Эннэша бы и поостыл, — проникся Мох участием к Юрке.

Снегирь голосил уже во все горло:

Дьяволу морскому
Свезем бочонок рому
Ему не устоя-я-ть.

— Да пошел ты, — отодвинулся Генка.

Снегирь удивленно замолк.

— Моя лилипуточка-а, — тоненько пропел он, — и пихнул Генку.

Генка упал, задрав вверх ноги, обутые в парусиновые туфли.

Юрка помог товарищу подняться, обругал Снегиря.

— А то чё, — выпятил тот грудь. — Дергай отсюда со своим заморышем.

— Сам катись, — вплотную подступил к нему Юрка.

Он понимал: случись драка и узнай о ней директор, первое сентября для него может и не быть. Но Генку обидел парень из соседнего восьмого «а», а неписаные правила Юркиного класса такого не прощали.

Генка незаметно присел сзади Снегиря.

— Уходи. — Юрка посторонился, давая противнику последний шанс.

— Еще чего, — фыркнул Снегирь и в тот же миг, когда Юрка легонько толкнул его ладошкой, очутился на обеих лопатках.

Генка проворно уселся ему на грудь. Снегирь, силясь сбросить его с себя, пытался вцепиться пятерней в голову. Но на том месте, где у него была густая шевелюра, у Генки торчали две волосинки.

— Пусти, мудак стриженый, — прохрипел Снегирь, и Генка тотчас встал, держась однако ближе к Юрке.

Кузя всерьез начал ругаться, и все поняли, что появился директор.

Куцый, оставив гитару, поплелся на другой край двора.

— Пошли и мы, — примиряюще сказал Юрка.

С досками они управились быстро, и Снегирь достал пачку Примы.

— Обедать пора. И скучно, хоть бы какой приспичило, — кивнул он на женскую половину уборной.

— Ну, — поддакнул Генка, потянувшись к пачке.

— Я иногда такие сеансы наблюдаю, — откровенно не заметил Генкино намерение Снегирь.

— Подсматриваешь? — уличающе заметил Генка, не зная, чем задеть Снегиря.

— Угу, — пахнул на него дымком Снегирь, — факультативные занятия.

Юрка обернулся в неясной тревоге.

Директор наблюдал за ребятами от гаража.

— Здрасьте, Николай Николаевич, — невозмутимо поприветствовал Севрюкова Снегирь, спрятав однако сигарету.

— Виделись, — снисходительно ответил Севрюков. — Извини, что утром не уделил тебе внимания. Прошу ко мне через полчаса.

— Зачем откладывать, Николай Николаевич.

— Калачев, — построжал голос директора, — зайдешь тоже.

«Ну вот и все, — с каким-то даже облегчением подумал Юрка. — Пережить бы скорее разговор с ним».

Куцый, проходя мимо, съехидничал:

— Попались, субчики. — И тронул струны, сделав страдальческое лицо. — Не грусти-и, моя ро-о-дная.

Снегирь снова закурил.

— Завтра пойду полынь дергать. Там хоть никто не гавкает и пруд близко. В этом году еще не купался.

— Я на Цикуновке бултыхался. Раза два сиганул с моста.

— О-о, там опасно.

— Место знаю. Сколько нарыл — ни на что не напоролся.

Как и утром, радостное ощущение пришедшего лета на миг охватило Юрку. Не велик труд рвать полынь или полоть огурцы. Главное, нет уроков. И ты вторую половину дня — вольный казак. И не нужны ни футбол, ни книги; бегом на речку к Цикуновскому мосту рядом с одноименным полустанком, приютившимся у подножия крутого бугра. А за Аксаем безбрежное море трав, пересекаемое Доном. Его голубой узор виден в бинокль. А по утрам и так можно разглядеть Старочеркасский собор и Маныческую церковь. Когда же шатры соломенных стогов усеют низину, потянет в не такое уж далекое путешествие к бабушке в станицу, и ты заранее предвкушаешь, как плывешь по реке на пароходе при догорающей вечерней заре.

— Чего задумался? — отвлек его Снегирь.

— Вспомнил, что уже лето.

— Хорошо в деревне летом, пахнет сеном и клозетом… Я через месяц в трудовой лагерь на два потока. К сентябрю на костюм заработаю. Насточертело в каждый след форму таскать.

— Точно, не солидно. Тем более, когда девчонка есть.

— То-то ты с октябрьских наряжаться начал.

Юрка смущенно промолчал. Он действительно с осени прошлого года самым первым в школе надел черные узкие брюки. Но специально родителей не просил: мать случайно наткнулась в универмаге.

Тщательно скрывающий свои чувства, он и в мыслях боялся передать то, что глубоко хранил за семью печатями.

Староста класса Майка Клименко не была самой красивой девочкой. Но живая, скуластая, с колким и умным язычком, она привлекала внимание ребят и старших классов. Чаще других возле нее вертелся Стас Кудрин — высокий голубоглазый блондин.