Лиловые люпины

Но каждую не опишешь. Все они (наш 9–I) жались у ближних к учительской окон, явившись почти в полном составе: отсутствовали только первая отличница Наташка Орлянка и последняя двоечница Галка Повторёнок. Возле соседних окон теснился наш постоянный соперник, 9-III, вовсю пыжившийся под десятиклассниц: все в капронах и на каблучках выше среднего, кое-кто и в платьях с иголочки — вечные вольности их Стэлины.

Напротив, возле трибунки с бюстом и в простенках меж дверьми классов, тоже запертых на висячие замки с белевшими из-под язычков «контрольками», чтобы, упаси Боже, никому не вздумалось уединяться в пустых классах, топтались кавалеры в самых заурядных костюмчиках темных тонов. Они выглядели пренебрежительно будничными перед нашим ярким строем с его гипюрами и блестками, бархатами и кораллами, — как неказистый, серовато подсохший после вспашки отвал обычной земли против длинной цветочной гряды.

Мы с Кинной присоседились к группке, где первоприсутствовали Файн, Пожар и Валька Дзотик. Кинна пристроилась с краю, около Жанки, а я втиснулась на свободное местечко между Изотовой и Пожар. На Пожар цвело светлое кремовое без рукавов платье, все в громадных, каждая с ладонь, алых розах. Платье казалось как бы захватанным розами, но Пожар, видимо, не считала его «кричащим», как красную цыганскую шаль из моего текста к «Похищенному сердцу». Она сначала встретила меня почти приветливой улыбкой, но, разглядев мои блестки, указала на них глазами Дзотику, моментально переделав улыбку в скептическую и неодобрительную. Дзотик уже не сводила с моего живота жгучего взгляда, пока над трибункой не заперхал, не забулькал крытый пыльной серебрянкой радиорупор и незнакомый грубый женский голос не сказал оттуда:

— Девятнадцать ноль-ноль. Вечер, посвященный теме «Школьная весна», считаем открытым. — И радиорубка тотчас врубила вальс. Начать с вальса было в духе нашего монастыря. Сама МАХа как-то обмолвилась, что признает вальс единственно приличным и классическим танцем.

Давно, друзья веселые,

Простились мы со школою,

Но каждый год мы в свой приходим класс.

В саду березки с кленами

Встречают нас поклонами,

И школьный вальс опять звучит для нас.

Вальс кипел и завихрялся, бурливо взмывал и сентиментально опадал в бессловесных переходах, а меж тем комья мужской «земли» совсем не спешили умыкнуть с нашей гряды хотя бы один цветок. Мы вытянулись строем напоказ, как на выставке, прижимаясь задами к батареям, с деланным равнодушием переговариваясь о нарядах и униженно выжидая. Орясина с «римским носом» из 9-III, очевидно, отчаялась, вытащила из грядки свою низенькую пухленькую подружку-брюнеточку, и они, одни-одинешеньки, завертелись «шерочка с машерочкой», овеваемые прихотливыми складками красной юбки «гофрэ», напяленной на Орясину. Это был, впрочем, известный способ: показать, как ты отлично танцуешь, и тем самым привлечь к себе внимание для следующих танцев.

Стороны продолжали настороженно разглядывать друг друга. Наша группка давно изучила противоположную: в ней среди троих темнокостюмных и невысоких, с Юрку, парней выделялся четвертый, долговязый, стройный, с точеным лицом, с красиво откинутыми назад волнистыми русыми волосами. На нем красовалась модная комбинированная куртка-«москвичка»: зубцы коричневой ткани спадали с ее плеч в другую, бежевую ткань спины и груди. Брюки он надел тоже бежевые, очень узкие у щиколоток.

Вдруг этот Бежевый отделился от остальных и, пересекая коридор, направился прямо к нашей группке. Я ощутила, как рядом отстранилась от батареи Пожар, чуть ли не приподнимая уже руку, чтобы положить ее на плечо Бежевому. Но он скользнул мимо нее и как вкопанный встал против меня, кратко и гордо поклонившись, ткнув подбородком в грудь своей москвички. Вальс меня вообще не учили танцевать, но Бежевый оказался, к моему везению, отменным танцором, охватил меня прочно и сильно и повел так, что я, как в Юркиных руках, пошла сама собой. Он кружил меня по всему коридору; мы то вальсировали близ биокаба, то подкруживали к учительской, откуда высовывались грозный остроклювый лик МАХи и стертый изумленный кругляш Томы, наверное дежуривших, надзирая за танцами. Как нарочно, именно перед ними Бежевый особенно лихо раскрутил меня, так что мой темно-синий колокольчатый расклеш под коленями, развеявшись, захлестнул его ноги, на миг прильнув к бежевым брючинам, а блестки у меня на боках ярко вспыхнули при свете круглой лампы, висевшей перед учительской. Развернувшись, мы смерчем понеслись в обратную сторону; мне уже верилось, что мы и вправду «любимые ученики» своей школы, а на глинистом, сейчас раскисшем пришкольном пустыре, в жизни не взрастившем и травинки, меня постоянно «встречают поклонами» клены и березы; рядом с нами уже кружилось несколько пар, в том числе Кинна с каким-то тоже очень высоким десятиклассником в синем с белыми оленями свитерке под распахнутым серым костюмом. Таня Дрот, тоненькая, вся в нежно-голубом, с летящей параллельно полу золотой косой, танцевала с неким толстоватым очкариком; оказавшись возле меня, привычным брезгливым движением чуть посторонилась, чтобы не соприкоснуться с моим плещущим расклешем, нарушила танец, извинилась перед растерянным очкастым толстячком и отошла к своему окну. Вальс окончился; Бежевый всадил меня на место, между так и не приглашенными Изотовой и Пожар, и тут уж я, «благоуцаря» по Томиному рецепту Бежевого за танец, коротко клюнула себя подбородком в воротничок.

После вальса радиорубка решила покориться современной моде и одну за другой начала гонять пластинки с танго и фоксами. Последовали «Жемчуг», «Брызги шампанского», «Магнолия в цвету», «Рио-Рита», памятная «Блондинка», «Сан-Луи». Все это я танцевала с кавалерами из компании Бежевого, подходившими один за другим, без передышки. Кинну не забывал ее десятиклассник с оленями, а оставленный Таней Дрот очкарик пригласил на «Блондинку» Лорку Бываеву, хотя она скорее была рыжая. Затем в рупоре прозвучал прежний хрипучий женский голос:

— Объявляется дамское танго! Дамы приглашают кавалеров!

Обе стороны снова застыли в замешательстве. Я, как и другие, не решалась перебежать коридор и пригласить кого-нибудь из прежних партнеров. Зато Кинна без раздумий подошла к своему оленястому парню, и они мерно задвигались под «Танго соловья». Едва раздалась музыка, снялась с места и Пожар — пошла прямиком к Бежевому. Но он как раз в этот момент взял под руку своего соседа и пошел с ним в левый конец коридора, к уборной, отведенной на этот вечер кавалерам. Воротившись, он, не приближаясь к своей группке, устремился ко мне, оставив без внимания брошенный ему снизу вверх взгляд Пожар, уже стоявшей около меня.

— Ну, — высокомерно сказал мне Бежевый, — что же вы меня не приглашаете? Очевидно, следовало, хотя бы в знак признательности за вальс.

— Вы куда-то отлучались, — найдясь, не без ехидства ответила я.

— Я ходил звонить по телефону, — аристократически объяснился он и повторил: — Так вы меня приглашаете?

— Пожалуй, — утомленно согласилась я, кладя руку на его плечо.

Когда он привел меня обратно и мы церемонно раскланялись, Пожар вдруг сказала мне грубовато по форме, но уважительно и просительно по тону:

— Слушай, Плеша, а ты не отошла бы к другому окну?

— Зачем, Пожар? — удивилась я.

— Ну// Плешь,// если тебя просят! — поддерживая, вырубила Дзотик.

Я отошла к окну Лорки Бываевой и Тани Дрот, почти поняв, но все же не веря, что Пожар могла настолько уронить себя перед такой, как я.

От перемены мест слагаемых сумма не изменилась. Поставили «Истамбул», и Бежевый нашел меня на моем новом месте. Потом, не успел он отойти, раздалось «Похищенное сердце»; Бежевый хотел было вернуться, но меня перехватил Лоркин толстенький очкарик. Танцевал он великолепно, как многие с виду мешковатые. Танцуя, я неожиданно услышала перекрывавшее английский текст пластинки русское хоровое пение: это напевал мои слова к танго весь 9–I, обучая своих партнеров и указывая им на меня пальцами. После этого началось какое-то столпотворение: меня приглашали парни из самых дальних группок, бежали ко мне через коридор, сталкивались; дергали меня за рукав во время танца и, невзирая на досаду моих партнеров, просили:

— Следующий со мной, хорошо, а?

Пожар и Дзотик тоже танцевали, но не с Бежевым, а с невысокими темнокостюмчатыми парнями из его группки.

В крохотном промежутке между танцами ко мне подскочила Кинна:

— Кинна ты настоящая королева бала вот а еще говоришь больше у меня не прибедняться главное решиться я решилась и еду в Москву а ты решилась взяла и затанцевала и на первом же вечере вышла в королевы.

Кажется, это действительно так и было, мне буквально не давали проходу, а Бежевый стоял в сторонке, должно быть сообразив, что по чистой случайности пригласил на первый танец саму королеву, а теперь стесняясь проталкиваться к ней сквозь толпу поклонников.

Не знаю, что произошло в этот вечер с моими кавалерами: больше никогда в жизни я уже не произведу такого фурора. Вероятно, я ошибалась, утверждая, что запах дружбы, любви, «запах успеха» всегда неприятно отталкивает, раздражает посторонних. Нет, иногда (на этом, к примеру, вечере) случается как раз обратное: молодых, еще не усталых искателей он, этот запах, скорее притягивает, побуждая к соперничеству, к отвоеванию. Даже исходивший еще, наверное, от меня чутошный, еле заметный запашок успеха, который я имела у Юрки, успеха, к тому же провалившегося и неиспользованного, делал меня магнитом для бальных кавалеров. А Бежевый, как самый оперативный и чутьистый пес, первым поймал тот остаточный аромат и, пригласив меня, словно указал остальным: «ОНА! ЭТА! ЗДЕСЬ! СЮДА!» Интересно, что в грубой своей взрослой жизни я так и стану именовать это явление «законом собачьей свадьбы».

Королева, пружинисто-легкая, изящная, элегантная, танцевала, упиваясь собственным оживлением и обаянием, летучим остроумием своих пронзающе-учтивых реплик. Кто бы мог подумать, что каких-нибудь полтора часа назад королева, вся в заварке и сахарном песке, безобразно каталась по дивану, дубася ножищами семью? Что вы! Кто угодно, но не она! Предположить подобное… «Какая низость!» — как сказала бы Кинна.

Радиорубка объявила «дамский танец» и поставила модный фокс, почему-то называвшийся «Коктейль». Я уверенно подошла к Бежевому и закинула руку ему на плечо, не спрашивая согласия.

— Надо же, сбылось, — сказал он уже не высокомерно, а робко, — я и не воображал, что вы сами подойдете. К вам, знаете ли, не пробиться.

— Вас много, а я одна, — парировала я в манере продавщиц.

— Ничего подобного. Вы одна, и я один, — горделиво возразил он. — Я — Гамлет. Холодеет кровь, когда плетет коварство сети…

Я начала лихорадочно вспоминать, что это, такое недавно читанное, но пришлось бацать фокс, машинно двигая локтями и вместе со всеми подпевая неизвестно кем сочиненному идиотскому тексту:

Взлетают в темном зале клубы пыли — вверх!Нас окружает паркет.Где ты, любимая, отзовись, Или тебя здесь нет?О прошлом страдаю, мечтаю и жду, Но близок прощальный финал!..Где же ты, о, где же ты, О, где же ты, мой идеал?..