Комендантский час

Сергей снисходительно усмехнулся.

— Надо было ее раньше выставить. Теперь всем разболтает.

— То, что я тебе скажу, эта дура не услышит. Да-да, я отвечу тебе как коммунист комсомольцу в первый и последний раз… Если бы ты знал историю не по нашим учебникам и кинофильмам, то имел бы представление, как делалась революция, а за ней всё остальное… Сила ломит силу. И раз победила советская власть, надо признать за ней право самой выбирать, какими средствами разрешать конфликты.

— И она второго июня разрешила?

— Значит, не сочли иначе поступить. Как бы там ни было, а порядок в городе восстановлен. В эти минуты, кстати, обсуждается вопрос об отмене комендантского часа.

Сергей, пораженный откровенностью директора, тихо спросил:

— Почему вы тогда вдалбливаете нам, что насилие, практикуемое при Сталине, осуждено и похоронено на вечные времена?

— Вдалбливал и буду вдалбливать, не против же линии партии мне переть! — почти кричал Севрюков.

— А линия изменится, что тогда?

— Вот именно «что тогда». Не будем загадывать, Вертоусов, когда наступит это «тогда»… А теперь взвесь хорошенько, почему я сказал, что как коммунист с комсомольцем разговариваю с тобой в первый и последний раз.

Сергей пожал плечами, глядя на преобразившегося директора. Перед ним был подвижный разгневанный мужчина, говорящий нормальным языком. Кожа всегда бледного лица порозовела, а губы потеряли синеватый оттенок.

— Взвесил?

— Нет.

— Потому что, вздумай ты еще раз обратиться ко мне с этим или ему подобным вопросом, можешь себя уже не считать комсомольцем… А замену тебе быстро подберем. Хотя бы и Калачева. В голове, правда, у него сумбур, но мышление… в пределах.

Поднявшись, Сергей шагнул к столу.

— Задали вы себе задачу, Николай Николаевич.

— Ты это к чему?

— К тому, что комсомольская организация уменьшается на одного человека. — Сергей положил комсомольский билет перед Севрюковым. — Я выхожу из ВЛКСМ. И значит, без опаски могу задавать вам такие же или подобные им вопросы.

Севрюков, неподвижно глядящий на него снизу вверх расширенными глазами, стал похож на дневную сову.

— Ты поплатишься… ты у меня…

— И не вздумайте отдавать билет родителям, — хлопнул дверью Сергей.

В коридоре у раскрытого окна его дожидался Юрка. Наверное, и он услышал, как Севрюков закричал в телефонную трубку:

— Коммутатор завода Буденного?.. Срочно соедините меня в сталелитейном цехе с товарищем Вертоусовым… Спасибо, жду…

Слова, сказанные под горячую руку, чаще необдуманны. О них потом горько жалеешь, стремясь исправить свой промах.

Сергей, бросивший в лицо Юрке, что тот трус и директорский подлиза, одумался через несколько минут. Но друг уже ушел обиженный.

Правда, о своем разговоре с Эннэшей Сергей не жалел; но и не было облегчения. Как будто, потеряв все, он ничего не приобрел. О последствиях старался не думать, но предугадывал, что, встретившись с отцом, Севрюков передаст ему билет, выставив какое-либо условие. Вполне возможно, он потребует перевести Сергея в другую школу.

Самое неприятное ждет дома. Снова отцовские нравоучения, заклинания матери подумать о своем будущем и о том, в какое положение он ставит родителей.

Было бы где переночевать… Но теперь даже к Юрке нет пути, хотя мать первым делом начала бы искать сына у Калачевых.

Бесцельно слоняясь по улицам, он отмечал прохожих, спешащих или неторопливо бредущих по своим делам. Сергей не испытывал ни зависти, ни злости к ним, они как бы дополняли окружающий его мир — безучастный ко всему.

В парке политехнического института он поглазел как, «в холодке» разминаются спортсмены, просмотрел вывешенные на стенде свежие газеты. Даже в местной «Знамени коммуны», называемой в городе «брехаловкой», он и намека не нашел на происшедшее.

— Что и требовалось доказать, — сказал он сам себе и уже пошел было дальше, как его окликнули.

В тени стенда Рита Бастрыкина выглядела совсем черной. Она показалась Сергею похожей на одну из тех плакатных девчат с разным цветом кожи, что, взявшись за руки, символизируют мир и дружбу молодежи всех континентов.

— Ты, наверное, был на встрече?

— Смотря какой, — повернулся к ней Сергей левым боком, скрывая на правой щеке два вздувшихся угря.

— Студенты встречались с Ильичевым и Павловым.

— Представляю, какую комедию они разыгрывали.

— Вопросов было очень много.

— Но ни одного о том, почему пресса до сих пор отмалчивается.

Рита мельком взглянула на развешанные газеты.

— Если бы ты не торчал возле них, я бы тебя не заметила.

Сергей еще раз отметил остроумие студентки с лицом и фигурой подростка.

— Ты куда? — спросила Рита, когда они вышли из парка.

— Хочу проводить тебя до Дома пионеров. Хотя некоторые и без галстука, но думаю их примут за своих.

По глазам девушки Сергей убедился — ей весело и она не против, что они идут вместе.

— Ты не представляешь, какой я была, когда после седьмого класса поступала в элеваторный техникум.

— Понравилась специальность?

— Не мне, подруге. А мы были неразлучны. Хорошо, она потом раздумала.

Чем дальше они шли от центра, тем больше Сергей отвлекался от своих забот.

В этой части города он никогда не был. Здесь все было иначе: дома встречались еще столетней постройки, с открытой верандой и декоративными воротами; кованые козырьки над парадными дверями украшала ажурная виньетка. Акация почти не росла — преобладали клен и верба. И сама улица ровная, с уклоном казалась трамплином на луг. Он все больше открывался по мере того, как они спускались, и Сергею представлялось, что это движется огромная зеленая лента барабана, уходящая в подножие горы, державшей на себе весь город.

И Сергей готов был поверить, что, оторвав глаза от лугов, надо смотреть только на Риту… Луга и Рита — вот что существует сейчас для него.

Дойдя до места, где на пересечении улиц фонтаном била вода, Рита сняла босоножки.

— Твой друг дальше меня не провожал.

— Юрка?

— Он доставил столько волнений. Когда мы расстались, спустя какое-то время раздались выстрелы… Я так испугалась.

— За Юру?

— Я бы испугалась и за любого другого человека. А Юра… Он еще сказал, что ему в понедельник получать паспорт, и боялся, как бы что-то не сорвало ему такое торжество.

— Юрка, паспорт?.. — Сергей, спохватившись, прикусил язык. Ай да Калач! Прибавил себе годик, чтобы выглядеть постарше перед этой крохой.

— До свидания, — сделала Рита неопределенный жест, будто хотела протянуть руку, но потом раздумала.

— А разве мы пришли?

— Дальше мокро. Я однажды поскользнулась и выкупалась.

— Неужели? Я думал вы ныряете только в Ганг или Евфрат.

Она коротко рассмеялась.

— Стану загорать, увидишь, какой я буду.

Двор, в который они вошли, порос лебедой и лопухами. Дом был большой, с низами и двумя отдельными входами.

Рита достала из-за болясины крыльца ключ.

— Мама на работе, но мы ей о гостях ничего не скажем.

Разувшись Сергей, ступил на зеркально крашенный пол. Из коридора он заглянул в квадратную комнату с высокими потолками.

Совсем другим миром повеяло из этой комнаты, обставленной старинной гостиной мебелью. Среди атласного дивана и овального с блестящей полировкой стола выделялся ломбертный на резных ножках столик, затянутый ярко-зеленым сукном.

— Как маленькая лужайка, — провел по ворсистому сукну Сергей.

— Когда-то на нем играли в карты и мелом проставляли счет.

— Теперь никто не играет?

— Никто, — Рита посмотрела на фотографию, висевшую рядом с картиной.

Фотография наполовину выцвела, но Сергей рассмотрел мундир царского офицера.

— Это мой дедушка, Поляков Лев Васильевич… Нас по-уличному до сих пор Поляковыми называют.

— Он служил у белых?

— Нет. Но в первую мировую его призвали. А профессия дедушки самая мирная, он всю жизнь работал строителем.

Сергей без приглашения сел на мягкий стул.

— Я разочарован в Ильфе и Петрове. Написали, что весь комплект из двенадцати штук распороли, а я сижу на одном из них.

— Ты любишь читать?

— Спрашиваешь!

Они перебрали с десяток книг, помогая друг другу вспомнить авторов и названия. Даже заспорили почему именно эта книга интереснее той, которая нравится ему или ей.

В уютной комнате, слегка затененной прикрытыми наполовину ставнями, Сергей словно отгородился от жестокого и неприветливого мира. Будто пришел в дом, который очень долго искал, чтобы теперь остаться в нем.

Рита так ни разу и не присев, стояла, опершись на столик. Лучик солнца лежал на той руке, и была она цвета карагача, что рос возле самого порога. Носки и пятки ее маленьких ступней были белы, словно на девушке были тапочки из тонкой и прозрачной ткани.

Дверь вела еще в одну комнату с окнами на восток и Сергей представил, какой чарующий вид на луга открывается из них.

За стенкой послышались голоса.

— Кто там живет?

— Мамины сестры.

— А твой отец?

— Он умер.

Лучик на мгновение осветил ее глаза — блестящие и продолговатые, снова сместился на руку, где на изгибе локтя темнела старая царапина.

Рита вышла в прихожую, зачерпнула корчиком воды, и пока пила, придерживала корону жгучих кос. В комнату она не стала возвращаться, и Сергей с сожалением поднялся.

— У тебя хорошее имя, — сказала Рита прощаясь, — когда вырастешь, все равно будешь Сергей. А я как вспомню, что через несколько лет стану Маргаритой…

Вертоусов загораживал ее от солнца, казавшегося после прохладной комнаты ласково приятным.

— Зато Маргарита, это… это, — никак не мог вспомнить Сергей.

— Это значит, тебе надо идти домой, а мне готовиться к зачету.

— Я столько времени отнял у тебя, — сказал он, попрощавшись.

С нахлынувшей нежностью смотрел он, как она, босая, перед тем как переступить порог, вытерла нога об ногу, на секунду оглянулась.

Сергей, поднимаясь в гору, корил себя, что не спросил у Риты разрешения встретиться снова и даже не узнал, на каком факультете она учится.

Могучий рык от влек и, заслонившись от клонившегося к закату солнца, он увидел, как по широкому проспекту Ермака движется колонна танков.

На тротуаре и аллее угрюмо стояли люди. И даже дети не бежали, как обычно, вслед, а лишь переговаривались, показывая на грозную технику.

Сергей, догадавшись, что комендантский час отменен, ничего не испытал.

Та же жизнь ждала его на другой стороне проспекта. И никуда он не денется, вынужденный играть по ее суровым правилам.

Когда последняя машина поравнялась с ним, Вертоусов с тягучей тоской оглянулся назад.

Над зеленой каймой луга нависали вдали такие же зеленые холмы, как будто высокие, всё сметающие на своем пути волны вдруг замерли, присмирев, так и не докатившись до города.