Сплит

— Я не заметил, — он смущенно обхватывает своё красивое лицо и смотрит на Сэм. — Сколько уже прошло?

Бармен протягивает ему невысокий стакан с тем, что похоже на крепкий бурбон со льдом.

— Не будь придурком, — бормочет Сэм.

— Как делишки, Дастин? — темноволосый парень, который выглядит, как дровосек, с его тёмной бородой, шапочкой и фланелевой рубашкой, хлопает Дастина по спине. — Как ты оказался… Боже мой! — широкие глаза парня прикованы ко мне.

Вот дерьмо.

— Это Шай Дженнингс?

Ещё один мужчина нечаянно слышит его и направляется к нам.

Мои ноги горят желанием бежать, убраться отсюда и согласиться на работу у Дженнингсов, вероятно, что я должна была сделать в первую очередь.

— Хей, — я слабо машу рукой.

— Подруга, я не видел тебя со времён… — его взгляд устремляется к потолку, а затем фиксируется на мне. — Вечеринки по случаю выпускного в доме Дастина.

Я инстинктивно бросаю взгляд на Дастина, а его глаза становятся широкими, прежде чем он спохватывается и прижимает к себе Сэм.

У Дастина была огромная вечеринка на ранчо его родителей. Мы занимались любовью на стоге сена в сарае, как парочка сельских жителей. Он сказал, что любит меня и с нетерпением ждёт совместного будущего, соединения фамилий Дженнингс и Миллер, чтобы быть чем-то вроде маленького городского дворянства. Я сказала ему, что уезжаю во Флагстаф ради школы, и надеюсь, что никогда не вернусь, таким образом закончив наш романтический период. Дело в том, что однажды я любила Дастина, насколько была способна, но я никого не любила так сильно, как ненавидела Пейсон.

Воссоединения продолжаются ещё несколько часов. Ликёр не прекращает поступать и, прежде чем я смогу контролировать себя, пускаюсь в воспоминания со своей лучшей подругой, бывшим парнем и людьми, с которыми я проучилась все школьные годы. Большинство из них, похоже, понимают, почему я уехала, кроме Сэм и Дастина, но с появлением новых напитков приходит и их окончательное прощение.

В час ночи мы выходим из бара. Слишком пьяные, чтобы ехать, мы сидим на парковке, пока половина из нас не решает позвонить Генри, нашему штатному таксисту, а другая половина предпочитает идти домой под прохладным ночным воздухом. Я запрыгиваю в такси, и так как дом моего отца находится на окраине города, меня высаживают последней. Только когда Генри останавливается у дома, у меня возникает гениальная идея. Это будет первый раз, с тех пор как я вернулась, и мне понадобится храбрость в виде алкоголя, чтобы вынести это.

В трезвом виде это было бы пыткой.

Если задуматься, в пьяном виде, возможно, будет ещё хуже.

Лукас

В комнате темно, за исключением свечения от моего фонарика. Плечо чешется из-за непокорной пружины, пробивающейся через тонкий слой подушки на моём подержанном матрасе. Я вожу рукой туда-сюда вдоль края моей кровати, бросая жёлтое свечение на три фигурки, лежащие между кроватью и стеной. Они служат данью и напоминанием о смерти.

Человек-паук, Бэтмен и Пинки Пай.

На самом деле, они не принадлежали моим братьям и сёстрам. После ночи, когда они умерли, я не мог вернуться домой. Поэтому нашёл их в одном из тех магазинов, где всё стоит доллар, вскоре после своего освобождения. У меня было мало денег, но я знал, что должен иметь их, чтобы никогда не забывать.

Это всё, что у меня остается от них; единственные воспоминания, которые мне удается сохранить, заключены в трёх персонажах мультфильмов. У меня нет домашних видеороликов или фотографий, только три куска формованного пластика со штампом «сделано в Китае» на их ногах.

Алексис любила розового пони с отпечатком воздушных шаров на его боку. У неё никогда не было вечеринки по случаю дня рождения, но один из её учителей подарил ей открытку Пинки Пай «My Little Pony», когда ей исполнилось шесть. Она мечтала о наклейках внутри, и с тех пор моя младшая сестра стала одержима.

Майки всегда пытался убедить нас в том, что Человек-паук победит в борьбе с любым супергероем, но Дейв клялся, что ничто не сможет одолеть Бэтмена, хотя мы все согласились, что парень технически не был супергероем, а просто богачом с кучей гаджетов. То есть, не то, чтобы он имел рентгеновское зрение или мог пускать паутину из рук.

Уголок моих губ дёргается при этом воспоминании, даже если оно только одно из немногих. Пкриодические провалы в памяти лишают меня большей части детства, и я ненавижу их за это. Хочу вернуть своих братьев и сестру. Полагаю, хорошо, что я практически ослеп от собственной крови в ночь их гибели. По крайней мере, то, что я помню, было скорее их жизнью, чем воплощением смерти. Во время их похорон я находился за решёткой, поэтому даже их гробы, вдвое меньше обычного размера, не могут преследовать меня.

Только эти три кусочка пластика величиной с ладонь вместе с горсткой ускользающих воспоминаний — всё, что у меня остается.

С радостью, возникающей при мыслях о них, приходит и боль. Как бы ни было больно таращиться на пластик, я должен. Я сражаюсь с печалью один на один и приветствую её. Важно помнить, на что я способен. Об ужасе того, что может случиться, если не буду держать свои чувства под контролем. Если не буду сдерживаться.

Всегда помнить.

Крошечные разрисованные лица… Я подскакиваю от какого-то шума за моим окном. Хруст гравия и… мычание?

Выключаю фонарик и закрываю глаза, чтобы сконцентрироваться, уверенный, что я ошибаюсь.

Нет, это определённо мычание и… хихиканье? Да, женское хихиканье.

Я приподнимаюсь и ползу по полу к открытому окну. Подойдя близко, я определяю, что звук исходит от ручья по другую сторону дома.

С выключенным светом могу свободно передвигаться, оставаясь незамеченным, но все окна открыты, поэтому я крадусь, чтобы не быть услышанным. Добираюсь до гостиной и склоняюсь над маленьким столиком, чтобы выглянуть из окна.

Прищурившись, я едва могу различить очертания человека. Женщина.

Как, чёрт возьми, здесь появляется женщина?

Я осматриваю ближайшие леса на предмет машины, другого человека, чего-либо, но ничего не нахожу. Она как будто появляется из воздуха.

Сюда от главной дороги, по крайней мере, восемь километров пешим ходом. Луна высока, поэтому я предполагаю, что сейчас в районе полуночи. К счастью, почти полнолуние, поэтому женщина может видеть в густой темноте.

Она спотыкается, кренится и сваливается на валун с трелью смеха.

Хм… может быть, она не видит.

Спокойно говоря сама с собой, она опускается и снимает один ботинок, потом другой, затем носки. С усилием она выпрямляется и засовывает пальцы за пояс своих джинсов. Её бедра движутся из стороны в сторону и… О Боже.

Я опускаю взгляд и моргаю.

Почему она снимает штаны?

Я не хочу вторгаться в её личную жизнь. Должен просто повернуться и отправиться обратно в постель, охраняя её скромность и честь, но… зубами прикусываю нижнюю губу, а мой желудок переворачивается в ожидании. Её лёгкое мычание и хихиканье продолжают просачиваться сквозь окно. Я не должен смотреть. Это неправильно.

Она вскрикивает.

Мой взгляд направлен на неё.

— Боже мой, как холодно!

Я поворачиваю голову, стараясь отвести глаза, но это невозможно, они будто привязаны к ней. Женщина медленно входит в воду, мягкие изгибы её тела полностью видны под лунным светом. Подтянутые ноги соединяются с её округлыми формами, а бёдра покачиваются с каждым шагом. Длинные чёрные волосы спадают на спину, их кончики тянутся к ягодицам, словно они отчаянно пытаются ощутить их мягкость, как и я.

Образы моих рук, ласкающих её бёдра и разводящих её ноги, наводняют мой разум. Тошнота будоражит мой живот, но это не болезнь, возникающая при пищевом отравлении. Нет, это кое-что опасное. Потребность, которая делает меня беспокойным, заставляет бороться с желанием. Кончики моих пальцев чешутся от стремления прикоснуться, рот полон слюны от жажды попробовать, между ног тяжело и больно.

Это плохо. Неправильно. Неприлично.

И всё же я беспомощен, будучи не в состоянии отвести взгляд.

Она не в самой глубокой части реки, вода достигает всего лишь середины её бедра, и она поворачивается лицом к дому. На секунду я пугаюсь, что меня замечают, но она не вздрагивает, а лишь продолжает с лёгкостью покачиваться, будто сливается воедино с течением.

Её лицо залито тенями, а мои глаза прикованы к её длинной шее. Я облизываю губы и представляю, какой бы она была на вкус, каким бы было на ощупь её мягкое тело. Молочная кожа пышной груди резко контрастирует с тёмными упругими сосками. Из моего рта вырывается тихий стон, когда взгляд скользит к её мягкому животу и тонкой полоске волос между её ногами.

Мои бёдра неконтролируемо изгибаются, и я погружаю руку в свои спортивные брюки, сжимая себя так сильно, что чувствую боль.

Как бы сильно я ни нуждался в удовольствии, но не должен использовать её, чтобы его получить.

«Она не моя».

Это неправильно.

Моя рука движется сама по себе, и отвращение со стыдом пронизывают меня.

Я никогда не видел такую красивую обнажённую женщину. Простое наблюдение за ней творит с моим телом то, что невозможно контролировать. Хотя я испытывал непрошенную тягу к женщине ранее, боролся со жгучим желанием, которое извивалось у меня между ног, до такого никогда не доходило. До такой потребности. В моей анонимности есть безопасность, и стыд уступает моему сильному желанию.

Я прикусываю губу от удовольствия и боли из-за моего сжатия, пока смотрю, как она водит кончиками своих пальцев по поверхности воды. Качается взад-вперёд, и я чувствую её тело, движущееся у меня в руках. Мои губы впитывают влагу с её обнажённой кожи, а руки в её длинных волосах. Каково было бы быть кожей к коже, чтобы тепло другого тела прижималось к моему?

Она выходит из тени, и мои полуопущенные веки и взгляд, застланный туманом, устремляются к её лицу — О Боже!

Я пячусь назад. Вырываю руку из штанов.

Это она.

Девушка из закусочной и дома мистера Дженнингса.

Я прищуриваюсь. Она плачет.

Низко приседаю и смотрю. Она смотрит на дом, и её щёки влажные от слёз.

Когда-то нежный звук её мычания превращается в тихие всхлипы.

Может быть, она замечает меня и из-за этого расстроена?

Но она всё ещё стоит там, совершенно уязвимая. Будто бы этот дом вынудил её плакать.

Я моргаю от странного желания утешить её. Словно женщины недостаточно пугающие, эмоциональные женщины вызывают во мне мрачность, в которой я не могу позволить себе признаться.

Кто она? В ту ночь, когда я привез Коди, она была ужасающей, но сегодня в закусочной — доброй. Даже нежной. И с этим пронзительным взглядом, который заставляет мой пульс зашкаливать, она настолько красивая, что у меня болит в груди.

Отбрасывая все мысли, я поворачиваюсь и несусь обратно в свою комнату. Заползаю в свой спальный мешок и пытаюсь не замечать всё ту же тяжесть между ног и болезненную пульсацию, которая просит моей руки. Нет. Я отталкиваю образ обнажённой женщины в реке.

Комната сжимается вокруг меня, и я закрываю глаза, умоляя сон забрать меня.