Сплит

Глава 9

Шайен

«Спасибо за Ваш интерес, но эта должность…»

— Чёрт возьми, — я швыряю свой телефон на рабочий стол и удерживаюсь от череды красочных ругательств. — Занята.

Проходит почти две недели с момента моей блестящей оплошности, и после отправки резюме и подачи заявления на каждую работу, которую мне удается найти, от полевого репортёра до научного сотрудника, в каждое существующее агентство новостей, я ничего не получаю.

Тревор говорит, что я, скорее всего, попадаю в чёрный список после оскорбления своего оператора.

— Ты была эмоционально нестабильной. Это первый пункт в списке табу широковещательных новостей, — говорит он, но я не думаю, что каждый телевизионный канал в этой стране знает об этом инциденте.

Одна ошибка. Одно оскорбление.

«Ох, кого я обманываю?»

Я застреваю в Пэйсоне на необозримое будущее. Пока я не выясню, как, чёрт возьми, оплачу образование за пятьдесят тысяч долларов, которым даже не могу воспользоваться.

Я так зла, что готова из кожи вылезти. Надеялась на ещё один шанс. Я не хочу после долгого рабочего дня в качестве секретаря в семейном бизнесе приходить в дом, где умерла моя мать. И все это лишь для того, чтобы каждый вечер смотреть повторные выпуски «Морской полиции» с моим отцом.

За то недолгое время с момента моего возвращения я обретаю только повседневность, которой жила, пока училась в выпускном классе, но с меньшим количеством друзей и с гораздо более удручающим будущим. Я стремилась к своим целям, и теперь застреваю в тине уныния, которая выглядит так же ужасно, как грязь Пейсона.

Я погружаю руки в свои волосы и сжимаю.

— Мне нужно убираться отсюда.

— Хорошо, — рядом со мной слышен грустный голос моего отца, и только я поднимаю взгляд, как он сует мне в лицо договор поставки.

— Убирайся отсюда и забери эту плитку.

— Плитку? — я выхватываю жёлтую бумагу из его руки. — Многовато белого известняка.

Он пожимает плечами.

— Клиент настаивает на отделке всего дома. Мне нужно, чтобы кто-то съездил на грузовике и забрал поддоны для перевозки. К тому же, — папа проводит пальцем по моему рабочему столу, пока он не начинает скрипеть — ты протираешь пыль в щелях моей мебели и бутылку со средством для очистки стёкол.

— Она была грязной, — будто это преступление — содержать моющие средства в чистоте. О’кей, даже я могу признать, что это слишком.

— Уже нечего чистить, — он кивает на договор поставки. — Тебе нужно немного проветриться, забери несколько поддонов, пока будешь на свежем воздухе.

Я встаю, хватаю свою сумку благодарная за то, что на мне удобная пара изношенных джинсов и мягкая футболка NAU — одежда идеально подходящая для поездки в более тёплую погоду Феникса.

— Я поеду. Где грузовик? — обычно его перевозят с места на место рабочие, и он редко припаркован у офиса без дела.

— В пути, — он поворачивается, чтобы вернуться к своему столу. — Я отправляю кое-кого с тобой.

— Что? — я следую за ним. — Почему?

Моё спокойное время для размышлений сейчас будет монополизировано музыкой кантри и методичным чмокающим звуком пережёвывания табака.

— Причины две: первая — женщине небезопасно путешествовать в одиночку, когда та Тень на свободе; вторая — тебе могут понадобиться дополнительные мышцы с этими поддонами.

Я долго выдыхаю, молясь о терпении. Вторая причина — полная хрень. Эти поддоны загружаются автопогрузчиком и связаны стяжными ремнями. Зная моего отца, я уверена, всё дело в первой.

— Сейчас светлое время суток, а Тень нападает только ночью. Мне не нужна няня.

Он приподнимает бровь.

— Я никогда ничего не говорил о том, чтобы с тобой нянчились.

— Тогда почему ты не позволяешь мне поехать одной?

Из открытого окна звучит грохот грузовика, заправленного дизелем.

Отец обходит меня, и я следую за ним наружу на солнце. Мои глаза вовремя приспосабливаются, чтобы увидеть, как дверь водителя распахивается, и две длинные, покрытые денимом ноги появляются из кабины грузовика, за ними следуют выцветшая красная футболка и бейсболка.

— Это что?..

— Лукас! — отец машет этому парню, и я разглаживаю переднюю часть моей рубашки, жалея, что на мне нет чего-то получше.

Дело не в том, что Лукас жутко красив, хотя так оно и есть. И не в том, что он сложен так, как должен быть сложен мужчина, не слишком раздутый из-за мышц, наращённых в тренажёрном зале, а стройный и сильный от тяжёлой работы. Широкие плечи, рельефные мышцы и узкие бёдра. И это также не имеет отношения к тому, что он ведёт себя так, будто я не существую, и он почти не оставляет мне шанса доказать обратное. И дело, конечно же, не в этих грубых руках, которые могут создавать изящные произведения искусства так же, как размахивать молотком.

Даже если это те вещи, которые непременно должны вызывать бабочки в животе, это не они.

Просто у нас есть что-то общее. Потеря родителя. Такой схожий опыт заставляет меня чувствовать себя незащищённой, когда мы находимся на расстоянии четырёх с половиной метров, запертые вместе в грузовике.

Лукас выравнивает свою голубую кепку и сокращает расстояние между нами большими шагами. Он поворачивает голову в мою сторону, но избегает глаз.

— Мэм.

— Я посылаю Шайен с тобой.

Тело Лукаса становится неподвижным. Внезапная компания причиняет ему неудобство. Почему, чёрт возьми, меня это раздражает?

— У неё есть договор поставки, и она всё уладит. Убедись, что эти поддоны закреплены, — отец выуживает кредитку из своего кармана и вручает её мне. — На бензин и обед.

Я киваю и засовываю её в свою сумку.

— Хорошо.

— Вы двое, держите меня в курсе. Завтра эта плитка нужна нам на месте первым делом, так что делайте свою работу и не проебите.

— Да, сэр, — Лукас поворачивается и лезет в грузовик.

— А тебе, значит, можно такие слова говорить?

Его губы дёргаются.

— Поезжайте сейчас. Берегите себя. Не будь слишком жёсткой с моим мальчиком. Он ранимый, — говорит он себе под нос.

— Подумаешь, — я тащусь к пассажирской стороне грузовика и залезаю внутрь.

Кабина пахнет, как мыло с нотками пряностей, опилок и дизельного топлива. Лукас смотрит вперёд, сжав руки на руле.

— Хочешь, я поведу?

Я стараюсь не пялиться на шрам на его шее.

Он нагибается и запускает двигатель вместо ответа на вопрос.

— Как хочешь.

Я кладу ноги на приборную панель и откидываюсь на сидении, устраиваясь поудобнее. Если бы я принадлежала к тому типу людей, кто мог бы спать, пока его жизнь находится в руках малознакомого человека, то так бы и сделала, чтобы разрядить обстановку. К сожалению, я не такой тип.

Мы едем в тишине добрых пятнадцать минут, и напряжение между нами растёт с каждым километром. Я наклоняюсь и неумело обращаюсь с радиоприёмником, надеясь, что звук нарушит оглушающую тишину. Во время спуска через горы всё статично, поэтому я быстро сдаюсь и настраиваю шторки кондиционера так, чтобы дуло на мою внезапно нагревшуюся кожу.

— Радиосигнала нет, — я барабаню пальцами по бёдрам. — Так… слушай, эта поездка будет достаточно непростой; мы можем узнать друг друга, чтобы убить время. — Его голова закрыта кепкой, и всё, что я вижу, это густые волосы цвета некрепкого кофе, которые выглядывают у его ушей и шеи. Он остро нуждается в стрижке. Его губы плотно сжаты, а челюсть немного щёлкает, но он хранит молчание. — Где ты научился рисовать?

— Не знаю, — он не отрывает глаз от дороги.

— Ты не знаешь?

— Нет, мэм. Просто всегда умел.

Немногословный человек.

— Откуда ты? — я хлопаю ладонями по своим бёдрам.

— А что? — мускулы его предплечий перекатываются.

— Просто пытаюсь завязать разговор.

Он прочищает горло, а его адамово яблоко подпрыгивает в течение этих нескольких секунд тишины, пока он раздумывает над ответом.

— Из Сан-Бернардино.

— Калифорния. Очень круто. О’кей, теперь твоя очередь.

Он притворяется безразличным, его челюсть сжата.

— Задай мне вопрос. О чём хочешь.

— Я не…

— Да брось, просто спроси что-нибудь.

Его руки сжимаются и разжимаются на руле.

— Первое, что приходит тебе в голову.

Он несколько секунд жуёт нижнюю губу.

— Какой… ну…

Снова тишина, и мне интересно, заговорит ли он, или мне придётся пялиться в окно ближайшие полтора часа.

— Твой любимый, эм… цвет?

— Зелёный. Видишь, это было не так сложно, разве нет?

Клянусь, я вижу, как часть его рта приподнимается в ухмылке.

— Нет, мэм.

— Почему ты упорно называешь меня «мэм»?

Он присматривается ко мне, и на мгновение я потрясена оттого, что удается поймать его быстрый взгляд. У него серые глаза. Тёмно-серые, как грозовые тучи. Но у меня нет возможности заглянуть в них глубже, потому как он возвращает взгляд к дороге.

— Я…

— Ты служил в армии?

— Нет.

— Был дворецким в каком-то шикарном поместье?

Ещё одна крохотная улыбка.

— Нет.

— Проводил время с королевской семьёй?

— Нет, — он прикусывает губы, чтобы сдержать улыбку.

— Хммм… был рабом?

— Нет, мэм, — его лицо превращается в камень, и я клянусь, это похоже на то, что невидимая стена между нами падает.

— Что ж, это хорошо, потому что рабство незаконно. Я была бы вынуждена сообщить об этом; людей бы арестовали. Наш маленький городок не нуждается в таком скандале, — я усмехаюсь, но он не отвечает, когда я отчаянно борюсь с напряжённостью, которая нас разделяет. — О’кей, я только что задала тебе несколько вопросов подряд. Теперь ты, вперёд.

— Зачем ты это делаешь? — бормочет он, и мне требуется секунда, чтобы понять, был ли это его вопрос или нет.

— Серьёзно? Это всё, на что ты способен? — гримасничаю я.

Он не отвечает.

Я подкладываю руки под колени, чтобы не волноваться.

— Папа говорит, что я никогда не справлялась с неловкой тишиной, но моя мама говорила, что я не справлялась с любой тишиной. Наверное, я просто понимаю, что пока мы сидим здесь, можем заодно узнать друг друга. В этом нет ничего страшного. Друзья делают это всё время.

— У меня нет друзей.

Я смеюсь, но этот звук получается печальнее, чем я планирую.

— У меня тоже.

Ещё одно сходство между нами.

Тишина снова возрастает, и воздух в кабине находится под напряжением с почти ощутимой энергией.

— Твоя мама, она… — его губы сжимаются, и мышцы его предплечий перекатываются.

— Она умерла, когда мне было шестнадцать. Боковой амиотрофический склероз.

Он кивает, но не произносит обычную сочуствующую речь, что он сожалеет и знает, что моя мама сейчас в лучшем месте, и за это я благодарна.

— Что насчёт твоей?

— Как?.. — у него перехватывает дыхание.

— Я услышала твой разговор в закусочной.

Его веки дрожат, затем внезапно сжимаются в гримасу.

— Я не должна была спрашивать.

Он смотрит на дорогу, его челюсть напрягается, и он трясёт головой, как бы избавляясь от воспоминаний.

— Игра в одни ворота. Ясно, — я разоткровенничалась, но он закрывается, когда мои вопросы становятся личными.

— Мэм?