Художник моего тела

Я надеялась, что Гил перейдет на другие части, как делал это раньше, но мне не дали отсрочки. Он оставался болезненно близко, его тело было огромным и неповоротливым, его глаза сузились и были расчетливыми, его энергия отбрасывала волны каждый раз, когда он касался меня своим материалом.

Мои глаза закрылись, несмотря на мою команду оставаться открытыми. Моя грудь вздымалась, пока Гил работал так близко, что мог бы прижаться носом к моему декольте. Прошла бесконечно долгая вечность, пока он разрисовывал плоть, к которой не прикасался очень долгое время, невольно окутывая меня колючей проволокой желания, пока я едва могла думать, не говоря уже о том, чтобы стоять.

Чем дольше он склонялся над моей грудью, проводя рукой между, тем слабее становилось его собственное дыхание. Его кадык подпрыгнул, когда он с трудом сглотнул. Осторожная жестокость на его лице мерцала секундами едва сдерживаемого насилия.

Насилия надо мной? Над нами? Нашим прошлым? Его работой? Его раной? Его делом?

Я не знала.

Я, наверное, никогда не узнаю.

Все, что знала, это то, что мое тело не заботилось о том, что Гил сделал со мной в прошлом. Оно хотело его, и это был новый уровень невыносимой пытки.

Я рада, что это одноразовая сделка.

Если бы мне снова пришлось стоять так ради него, я бы прожгла всю свою сдержанность и, в конце концов, толкнула его на пол от желания. Я бы все испортила, потому что, находясь рядом с ним, оживляла прошлое и сводила на нет заботы о будущем.

Я вдохнула, узнавая его запах цитрусовых, растворителя для краски и плохого настроения. Так же быстро выдохнула. Гил накачал меня наркотиками. Смутил меня. Сделал мне больно.

Он совсем перестал дышать, когда сменил губку на тонкую кисть и сделал все возможное, чтобы заставить меня рухнуть вместе с тонкой щетиной. В какой-то момент инстинкт самосохранения взял верх, и мой подбородок опустился, а плечи отодвинулись на дюйм от прикосновения художника.

Но он прищелкнул языком, прижал перепачканные краской пальцы к моей челюсти и силой вернул меня на место.

— Никогда не нарушай позицию.

Голос у него был странный. Густой, как масло, и темный, как уголь. Он откашлялся, когда наши глаза встретились. Пронзившее меня электричество заставило сгореть заживо и замерзнуть насмерть одновременно.

— Хорошо, — выдохнула я, когда Гил опустил пальцы и склонил голову набок, выглядя совершенно величественно и ужасно бессердечно. Его взгляд, нахмурившись, скользнул вниз по моей почти раскрашенной фигуре. В мгновение ока его тяжелая рука придвинула мое бедро ближе к нему, крутя меня так и этак, как какой-нибудь магазинный манекен с пластиком в венах вместо крови.

— Больше не двигайся, — с резкой командой, он продолжил рисовать, как будто огонь не искрился и не потрескивал между нами. Волосы на моих руках встали дыбом под его краской. Кожу головы покалывало. Мой живот сжался. И все потому, что я находила его невероятно привлекательным, когда он работал в своей стихии.

Его лицо слегка дрогнуло, открывая прилив похоти. Затем снова исчез, утонув в непроницаемом художнике.

— Выгни спину. Я не могу достать часть твоих ребер. — Я вздрогнула, когда костяшки его пальцев толкнули меня в плечо. — Делай, что я говорю.

Дрожа, я напрягла мышцы, когда откинулась назад, чувствуя, как моя грудь поднимается, рука скользит, а живот сплющивается — каждая часть меня удлиняется, чтобы уравновеситься.

Это было похоже на танец.

Застывшая во времени хореография.

Мое сердце подпрыгнуло от радости.

Моя спина ныла от боли, предупреждая меня не заходить слишком далеко.

Что-то темное рождалось в его груди, когда я устроилась в этой новой, ломающей спину позе. На секунду ни кисть, ни губка не коснулись меня. Гил стоял рядом со мной, жар его тела обжигал, и я задумалась... только на мгновение... не сорвется ли он.

Если бы он поддался туману желания, который так сгустился вокруг нас.

Я хотела, чтобы он бросил свои инструменты, вцепился кулаком в мои волосы и дернул меня в убийственном поцелуе.

Но он снова откашлялся и шагнул ближе, обжигая меня, наносил краску на нижнюю часть моей груди.

Это не заняло много времени.

Всего несколько секунд, но в эти несколько секунд мое сердце было видно под радужной кожей. Оно рвалось на свободу. Оно стучало, требуя еще. Гил перестал быть мальчиком, который сломал меня. Мальчик, который исчез без единого шепотка́ и стал самым искусным химиком — смешивая цвета и оттенки, каким-то образом используя и то, и другое, чтобы проникнуть в самое мое существо.

Гил отпрянул, вытирая рот тыльной стороной ладони, и нетвердыми шагами направился к своему рабочему столу. Он стоял спиной ко мне, смешивая и разбавляя следующий слой пигмента.

— Встань прямо, — приказал он через плечо, когда вспышка серебренного и темно-синего смешалась с чем-то металлическим в его руках.

Я сделала, как мне было сказано, сохраняя первоначальную позу, пока он прикреплял краскопульт к новому компрессору и возвращался ко мне.

Он отказался встретиться со мной взглядом, когда проверял спусковой крючок быстрым нажатием на ладонь, нахмурившись от увиденной консистенции и покрытия.

После нескольких щелчков напорного клапана он снова занялся мной.

Силы покидали мои конечности. Я была неустойчива, слаба и совершенно не готова продолжать. Я хотела спросить, сколько еще продлится этот кошмар, но он присел на корточки, его лицо оказалось между моих ног, а его непослушные волосы щекотали мое бедро, когда он держал пистолет над моим коленом и нажимал на спусковой крючок.

Боже...

Я вздрогнула от щекотки.

Он тащил шипящую штуку вверх по моей ноге все выше и выше, пока дуновение воздуха не нашло ту часть меня, что пульсировала, требуя внимания. Он был так близко, слишком близко, чересчур.

Я не могла это сделать.

Я оступилась.

Моя рука упала с груди, автоматически ища опору, чтобы остановить мое падение.

Мои красиво накрашенные пальцы приземлились на его голову для принятия равновесия, те же самые пальцы погрузились в его густые, растрепанные волосы.

Воспоминание о том, как я проводила пальцами по его голове, когда мы были подростками, обрушилось на меня. Текстура его волос не изменилась. Все еще грубые, но шелковистые. Мягкие, но сильные. Жар его головы и внезапный угрожающий взгляд его глаз заставили мое сердце переместиться в ладони и пропустить удар.

— Прости. — Я попыталась отстраниться, но не могла заставить себя разжать пальцы.

Он не двигался — застыл на корточках передо мной, само его присутствие захлестывало меня.

Оттолкнув тяжелое желание, я сумела распутать пальцы и поднять руку на место. Мой подбородок взлетел вверх, а взгляд остановился на плакате в другой стороне комнаты, рекламирующем преимущества определенного типа латекса для протезирования.

Целую вечность Гил не двигался.

Он дышал тяжело и неглубоко. Было слышно, как его зубы отчетливо стиснулись.

Затем медленно, методично наклонился вперед и нажал на спусковой крючок, как будто ничего не произошло.

Взрыв воздуха и поток краски заставили меня вздрогнуть. Мой желудок подпрыгнул, когда он скользнул по крошечному клочку нижнего белья, скрывающему меня, и начал работать над внутренней стороной моих бедер.

Я вся пульсировала.

Я желала, желала, желала, но каким-то образом все же сохранила позу.

Мне потребовалась вся моя сила воли, чтобы не выгнуться, а мой разум наполнился образами языков, облизывающих меня, пробующих на вкус, оставляющих после себя липкое покрытие в виде цвета, который маскировал мой собственный.

В комнате стояла мертвая тишина, пока Гил постепенно покрывал каждый мой дюйм. Он переключил свой метод покрытия с мягкого затенения на полосование меня лентами краски и резкими порывами воздуха.

Это ощущение дразнило меня, делало влажной.

Я прикусила губу.

Я уперлась пальцами ног в гладкую поверхность подиума и крепче прижала руку к груди, давая телу подумать о чем-то еще.

Жужжание компрессора и слабое шипение пневматического пистолета украсили затянувшуюся тишину.

Я могла бы кончить только с помощью аэрографа.

Но потом Гил ушел, перейдя на более приемлемые участки, добавляя последние штрихи.

Я старалась расслабиться, изо всех сил старалась не вздрагивать каждый раз, когда он приближался с новым цветом, и не втягивать воздух, когда касался тех частей меня, которые обычно предназначались только для любовников.

Моя нагота исчезла под облаком смешанных произведений искусства.

— Не двигайся, — пробормотал он, бросая инструменты и снова берясь за тонкую кисть.

Он рисовал каллиграфические линии и выделял части того, что нарисовал, отступая и хмурясь только для того, чтобы вернуться и мучить меня еще одним облизыванием щетины.

Как только он остался доволен моим телом, повернулся к моим волосам и лицу.

Я думала, было сложно заставить его сосредоточиться на моем теле.

Это было ничто по сравнению с тем, как пальцы Гила наклоняли мой подбородок туда-сюда, его зубы сосредоточенно впивались в нижнюю губу, его устойчивый талант превращал мои щеки в искусство, а мои волосы дразнили любым оттенком, который он выбирал.

В какой-то момент Гил стянул мои волосы в тугой пучок, и волна страсти заставила меня дернуться от желания. У него перехватило дыхание; пневматический пистолет дрогнул.

Я покачнулась, когда он взял меня за подбородок, тщательно вытирая краску со лба и бровей.

— Закрой глаза. — Его пальцы впились в мою кожу, будто эта команда подействовала на него так же, как и на меня.

Я повиновалась, благодарная за то, что убрала его из поля зрения, когда он был единственным, что я могла видеть. Мягкость его краски и жар его присутствия увеличились, добавив еще одно измерение к моим проблемам.

Но потом закончилось.

Гил отступил.

Холод вернулся, и пришло одиночество.

Мой первый раз в качестве холста, и он был закончен.

Отбросив кисти, Гил спрыгнул с подиума и уставился на меня с расстояния нескольких футов. Он склонил голову набок, оценивая каждый угол и изгиб, и вовсе не выглядел довольным своим творением.

Из-за меня.

Он не стал спрашивать, удобна ли поза и приемлема ли чужеродность ощущения, покрывающей краски.

Я не была Олин.

Я была только его.

С запахом краски в воздухе и муками голода, крепнущим в моем животе, Гилберт вернулся, добавил брызги страз на мою бедренную кость и лоб, затем возвышался надо мной, чтобы нарисовать область моего плеча клеем, прежде чем нанести бирюзовый и черный блеск на мою ключицу.

Гил ловко спрыгнул с платформы и подпер подбородок испачканными краской руками. На этот раз он не просто наклонил голову, он пригвоздил меня к подиуму своим оценочным взглядом. Его глаза никогда не были спокойными, оценивающими, обдумывающими.

Гил смотрел на мою грудь, бедра и ноги с большей силой, чем любой другой мужчина до него.

Он видел только недостатки и то, что можно было улучшить.

То, что он находился в нескольких метрах от меня, а не в нескольких сантиметрах, позволило мне нормально дышать впервые с тех пор, как я разделась. Мои колени дрожали, и я благодарила каждую звезду на небе за то, что он нарисовал только перед моего тела. Я не знала, как смогла бы справиться с ним, находящимся позади меня. Его дыхание на моей шее. Его пальцы на моей заднице. Его ладони скользящие по моей спине.