Ревизор: возвращение в СССР

Глава 6

Пятница, 12.02.71 г. Святославская городская больница.

— Мама вчера вечером рассказала, — честно ответил я.

— А... — до меня и до бабули дошло, какова причина вчерашних слёз Аполлинарии.

Мы молча присели рядом на подоконник.

— Ну. Начать жизнь сначала никогда не поздно, — прервал я молчание, положив руку на бабушкину ладонь. — Батя звал нас к себе?

— Писал как-то, через пару лет, что какие-то месторождения они там открыли, то ли золота, то ли титана. Или и того, и другого. Я не помню сейчас. Звал. Куда, не помню. Спроси у матери, может, письма сохранила.

— А он часто писал?

— Первое время писал. Потом уж, когда развелись, открытки присылал еще лет пять.

— Алименты платил?

— Алименты не платил. Инка вне брака была рождена, у неё и фамилия до брака была Домрацкая. Когда ты должен был родиться, тогда уже я отца твоего за жабры взяла, они и расписались. Но он присылал деньги. Редко, но хорошо.

— А ещё родня здесь где-то поблизости есть?

— Нет никого. Меня сюда по службе прислали сразу после войны на механический завод.

— Значит, вдвоём детей поднимали с мамой, — подвёл итог я. — Тебе проще было их в Якутию отправить.

Она горько рассмеялась. А я вспомнил, как где-то читал, что у нас в стране 80 процентов населения выросло в однополых семьях: с мамой и бабушкой.

— Я тебя понимаю, — сказал я ей, забывшись, — хочется, чтобы дети не хлебнули того, что нам пришлось. Не всегда мы рядом с ними будем. Они должны учиться жить самостоятельно.

Заметив изумленный и немного испуганный взгляд бабули, чертыхнулся мысленно, улыбнулся и попытался перевести все в шутку:

— Так ведь вы взрослые обычно рассуждаете?

— Это что? Яйца курицу учат! — воскликнула Эльвира и стукнула меня кулаком в плечо. Напряжение из ее глаз исчезло, бабушка снова увидела во мне своего внука. А потом продолжила говорить уже серьезно, — Ты думаешь, я не понимаю? Я поэтому и отпустила Инку с мужем в Пермь! Но мне так малышку жалко! И Инку жалко! Как подумаю о них, сразу слезы наворачиваются.

— Всё у них нормально, — отрезал я. — Поверь, было бы плохо, она уже здесь была бы.

Мы поболтали с бабулей ещё немного. Она мне рассказала о заводе, на котором проработала четверть века. Ещё я попросил её рассказать, как она стала депутатом.

— Да меня как начали избирать 5 лет назад, так и переизбирают. Устала я, если честно. Депутат — это образец для подражания. Все смотрят на тебя, каждый твой шаг на виду. Всё должно быть и на работе, и в быту образцово-показательно. Так устала...

— А зачем тебе всё это?

— Сама уже и не знаю.

— Обед! — раздался голос буфетчицы-хохотушки из коридора. У меня, как у собаки Павлова сработал рефлекс и я, наскоро обняв и чмокнув бабулю, попрощался с ней и поехал в тапках как на лыжах в палату. Приспособился, наконец, к этой обуви.

В палате стояла тишина. Похоже Митрич и Иван до обеда дрыхли. Митрич так и лежал с полуоткрытыми глазами, а Иван медленно поднялся с койки и побрел по коридору в сортир.

Я с нетерпением ждал обеда, плюшки, кефир и варенье оставил на вечер.

Не успел Иван вернуться, а к нам в палату буфетчица уже закатила свою тележку. Раздала нам по миске овощного супчика, миске пшенной каши с подливкой и кусочком вареной курицы на костях. Из напитков сегодня был розовый кисель с пенкой. Жрать хотелось очень. Поэтому я сильно не капризничал и всё быстро смолотил, пока совсем не остыло. Аппетит все эти дни был отменный. Даже пугал меня немного. Мне был даже не особо важен вкус и внешний вид еды. Просто ощущал постоянную потребность в «топливе».

Улегшись поудобнее на своей койке, я блаженно расслабился. Думал, засну моментом. Но не тут-то было. Не успел я отключиться, как в палату вбежала жена Митрича. Возбужденная, радостная. Кудахчет, что-то ему показывает.

— Твою дивизию! — воскликнул обрадованно дед. — Братцы! Очередь подошла на Москвич! Мне домой срочно надо.

И он поковылял прочь из палаты. Жена суетливо засеменила за ним.

— Очередь на Москвич? — не понял я и вопросительно взглянул на Ивана.

— Машину он дождался, — с завистью объяснил Иван. — Деньги надо срочно внести и машину выкупить.

А, блин! Все время забываю, куда попал. Батя же тоже семь лет стоял на "Жигуль", а потом сестре отдал купить — у нас тогда денег скопить не получилось. По семейным планам он продолжил бы кататься на "Запорожце" — по грибам и ягодам самая нужная машинка, проходимость прекрасная, а я бы форсил на новой, более крутой тачке в городе. Но пошла сложная полоса по болезням в семье, и деньги скопить не получилось. Вызвали телеграммой предельно счастливую сестру отца, она в торговле работала и тут же нашла деньги. Так и укатила тогда наша потенциально новая тачка в Тамбов. А жаль — я на нее тогда планы серьезные строил.

Вернулась жена Митрича и начала собирать его вещи. Вскоре появился и сам дед.

— Митрич, сколько ждал-то? — спросил его Иван.

— Девять лет, — ответил счастливый Митрич, переодеваясь в свою одежду, которую принес откуда-то.

— Поздравляю, — запоздало опомнился Иван.

— Я тоже, — присоединился я.

— Спасибо, сынки! — дед пожал нам каждому руку.

Девять лет ждать Москвич. Это сильно. Надо поскорее разобраться в давно уже забытых местных нюансах приобретения четырехколесного друга. Без него мне уже сейчас непривычно — мой-то стаж ого-го!

— Надо пораньше в очередь встать, — начал рассуждать я. — Лет через десять она подойдёт, я уже и деньги скоплю.

— Кто ж тебя поставит в очередь? — с усмешкой спросил Иван. — Это ж надо заслуженным работником сначала стать, соцсоревнование выиграть. А лучше членом партии стать. Так надежнее будет. И в профсоюзную очередь встать, и в партийный список.

— Я вообще сейчас ничего не понял, — запутался я, пытаясь припомнить, как оно дело обстояло. Отец был инженером на заводе, а я в цеху простым слесарем-сборщиком работал, пока в универ не поступил. Так что, получается, меня бы тогда и не поставили бы на очередь, хотя я и не пытался стать, я на отцовскую очередь на "Жигуль" надеялся. — Это что, есть разные очереди?

— Конечно. Когда что-то распределяется, то часть отдают в министерства, часть в профсоюзы, часть в обкомы и горкомы. Сначала обеспечивается народное хозяйство и военные, а потом только частники.

— Как всё сложно.

— Есть еще комиссионки. Но там дорого.

— В смысле, дорого? Б/У-шная машина дороже новой?

— Какая? Б/У-шная? — теперь уже Иван не понял меня.

— Б/У — это бывшая в употреблении. Ну, как это?.. — не мог вспомнить я советский синоним. — Подержанная! Во.

— А, понял. Конечно, в комиссионке дороже.

— Почему?

— С рук всегда дороже, чем в магазине.

— Да, почему? — упирался я. — У нового товара и износ нулевой, и товарные свойства выше.

— У нового товара есть один очень, очень большой минус, — задумчиво проговорил Иван.

— Какой? — насторожился я.

— Его нет, — усмехнувшись, ответил мне Иван. — Дефицит. — Развел он руками, улыбаясь.

Тут аргументы у меня закончились. Такой козырь крыть мне было нечем.

Дефицит — это серьёзно.

Я вспомнил очереди за элементарными продуктами в магазинах.

Вспомнил, как люди дрались в универсаме за варёную колбасу или сыр, когда тележку взвешенного товара выкатывали из подсобки в торговый зал. Или это уже в восьмидесятых было? Тьфу ты, столько всего произошло за десятилетия, что и забыл уже, что и когда случилось. Надо бы посидеть, повспоминать, хронологию какую набросать хоть примерно, чтобы не спалиться.

Вспомнил вдруг, как мама однажды послала меня десятилетнего в магазин за какой-то ерундой, не помню, за чем именно. Дала трёшник. Ерунды не было и я купил на трёшник шоколадных конфет, как сейчас помню, по четыре рубля семьдесят пять копеек за килограмм.

Как меня мать ругала! Отобрала конфеты, пошла в магазин их сдавать. И сдала, переругавшись там со всеми. И с продавщицей, и с очередью.

А мне так страшно было, что мать в магазин пойдет с продавщицей ругаться. Та ведь меня несколько раз переспросила, пока конфеты взвешивала, а родители ругаться не будут?

Помню, я тогда от переживаний в обморок упал, голову об угол спинки кровати разбил. Мне тогда даже несколько швов наложили. За это мне отдельно влетело. Н-да, такой стресс на ровном месте!

Я растянулся на кровати и попытался опять заснуть. Не прошло и десяти минут, как явился старший сержант Ефремов в форме.

— Здорово, болезные! — громко сказал он, входя в палату и ставя Ивану на тумбочку авоську. Иван тут же сел и протянул ему руку.

— Здорово, Вениаминыч.

Ефремов взял стул у моей койки и уселся на него верхом.

— Ну что, Ивлев? — спросил он сходу. — Вспомнил что–нибудь?

— Ничего не вспомнил. Но мне это даже нравится, — ответил я.

— Да, брось. Как это может нравиться? — не понял Ефремов.

— Ну, как же? — начал объяснять я. — Столько новых впечатлений. Новых знакомств. Жизнь бьёт ключом!

— Ага. И всё по голове, — вставил Иван.

— Вы разобрались, какая муха его укусила? — спросил старший сержант Ивана.

— Пока ничего конкретного, — доложил тот. — Выяснилось, что Пашка с отцом уже два года тайком от своих встречается. Это всё. А у вас?

— У меня тоже, — сказал Ефремов. — В школе был, говорил с классным руководителем его, — кивнул старший сержант в мою сторону. Конфликты у него с компанией Полянского, но не настолько серьезные, обычное дело для пацанов. Дерутся периодически, вещи друг-другу портят. Ничего хорошего, конечно, но с моста из-за этого не прыгают. С бабкой его ещё поговорил, с Домрацкой.

Сержант задумчиво посмотрел на меня.

— А что ж отец-то? Какие с ним отношения у тебя? Помогает вам? — прищурился Ефремов, глядя на меня. — Небось, деньжат подкидывает?

— Славка, друг мой, сказал, что батя гитару мне месяц назад подарил, — гордо сказал я, старательно изображая подростка.

— Гитара это хорошо, — сказал старший сержант. — Только что нам с того?

— В смысле? — напрягся я, подумав первым делом о плохом. «Что нам с того» уж очень похоже было на «Что мне за это будет». Но Вениаминыч сказал:

— Гитара твоего поступка не объясняет.

— Не объясняет, — подтвердил я. — Может, дома что-то прояснится? Мне бы домой.

Мне так хотелось на волю, прямо зудело под хвостом. Видимо, у меня были такие умоляющие глаза, что, взглянув на меня, Вениаминыч рассмеялся.

— Ладно. Я не против, — сказал он. — Только от Полянских держись подальше. С ними я тоже беседу проведу.

— Ура! Я на всё согласен, — не смог скрыть я своей радости.

— Теперь главное слово за врачами, как они отпустят, — осадил мою радость Ефремов.

Восторга у меня сразу заметно поубавилось. С врачами перспективы были неясные.

— Ладно, — старший сержант встал со стула и поставил его на место. — Выздоравливай, — пожал он запястье Ивану. — Ты тоже, смотри у меня, — потрепал меня по голове и ушёл. Видимо, до рукопожатия я ещё не дорос.

Я сел на свою койку и спросил Ивана, что будет, когда я выйду из больницы. Если вдруг случится какая-то экстремальная ситуация, что мне делать? Куда бежать? Куда звонить?

— Если ситуация, не угрожающая здоровью и не требующая немедленного реагирования, то идёшь ко мне, когда я дома, и рассказываешь, что случилось. Я через пять домов живу на той же улице по той же стороне.