Проклятие Ильича

Событие пятьдесят четвёртое

Чем дальше от вас произошло бедствие или несчастный случай, тем больше требуется погибших и раненых, чтобы получился газетный репортаж. Законы журналистики Фуллера

Милиция приехала вместо учёных. Как выяснилось чуть позднее, никаких сибирских язв и прочих ужасов у парней в Москве не нашли. Нашли две вещи: первая — обычный герпес, а вот из-за второй всё и началось. И Васька Горбылёв, и Женька Тихонов были доставлены в больницу в сильной степени опьянения. Заразных бацилл у них не нашли, и злые, что их посреди ночи разбудили, доктора и прочие кандидаты отыгрались на председателе колхоза. Работник прокуратуры, тоже ночью поднятый в больницу, написал по их жалобе частное определение, которое — если на человеческий язык переводить — звучало коротко: «Уничтожить как класс всех самогонщиков в колхозе „Завет Ильича“».

Первый Секретарь КПСС Краногорска, получив нагоняй из прокуратуры области и даже из отдела здравоохранения самой Москвы, поступил, как и положено настоящему коммунисту. Он объявил субботник и согнал в колхоз практически всех милиционеров Красногорского района. Все участковые, опера, следователи и даже все до единого гаишники прибыли в село Гольево, где располагались правление и центральная усадьба колхоза. Но это были ещё не все гости. Управление сельского хозяйства Исполкома Красногорского городского Совета Народных Депутатов тоже мобилизовали и отправили на усиление милиции, а позднее и триумвират красногорский подъехал. Первый Секретарь райкома, Председатель Совета Народных Депутатов и Председатель исполкома подъехали ближе к вечеру, подвести итоги рейда по самогонщикам.

Найдено было пять самогонных аппаратов, которые увезли уже в город. Кроме того, было разбито несколько десятков банок с брагой и готовым самогоном, конфисковано тринадцать алюминиевых фляг, а деда Сашку, как продавца самогона Ваське Горбылёву и Женьке Тихонову, под конвоем доставили в каталажку и подвергли перекрёстному допросу с целью выявить, из чего же он, гад ползучий, гнал свою отраву. Старый партизан в прямом смысле этого слова — партизанил дед в 1943 году на Брянщине — держался долго, не выдавая ингредиентов, но, получив по почкам пару раз, раскололся. И всех покупателей тоже сдал. По адресам прошлись работники Управления сельского хозяйства Исполкома Красногорского городского Совета Народных Депутатов и троих на всякий случай увезли с собой — анализы сдавать.

Народ в Гольево тихо охреневал. А к вечеру, когда гости отбыли, стал охреневать и громко. Вообще, шла уборочная, и по постановлению обкома был объявлен в Московской области сухой закон. Продавать в сельских магазинах спиртное, даже пиво до окончания уборочной запрещалось. А теперь ещё и всех самогонщиков под статью подвели и запасы зелья уничтожили. А ведь у народа и дни рождения, и свадьбы, и даже рождение детей. А похороны, что теперь — и хоронить, не помянув?

И зачинщик всех этих катаклизмов локальных Костик Квасин не пошёл и на вечернюю тренировку, впрочем, её и не было. Тренера Снегирёва Ивана Николаевича как коммуниста подключили к участковым на усиление, обыскивать сараи сельчан в поисках браги и самогонных аппаратов.

Костик из окон гостиницы прибытие милиции и прочих слуг народа наблюдал. Что проклятые им аборигены живы, он не знал и потому сначала долго и старательно нервничал. Мерил шагам комнату, заводил тюремные привычки, читал где-то в книге, что это называется у сидельцев «тусоваться по продолу». Может и перепутал чего, но ноги сами пошли тусоваться. И через десяток минут правый бок чуть заныл. Пришлось отвыкать от свежеприобретённых тюремных привычек. Тогда, полежав немного, чтобы чем-то себя занять, Левин решил передать опус свой новый Седых. Москву на удивление и его, и тётки Дуси дали через минуту всего. Должны быть, и в узле связи про приезд всяких маленьких и больших шишек в «Завет Ильича» прознали и решили от греха не тянуть свою обычную резину.

Костик прочитал Анне Михайловне свою хрень и сидел в холле, слушал причитания вахтёрши, администраторши, костелянши и уборщицы в одном лице, когда красный телефон задребезжал длинным междугородним звонком.

— Костик, ты там грибов галлюциногенных не объелся? — похихикала трубка голосом Седых.

— Плохо?

Ну не писатель. Хотел как лучше.

— Я прочитал эту штуку Андрюше Деменьтьеву. Он крякал и кхекал минут пять. Даже хихикал. И сказал, что всё замечательно. И даже лучше — подвинули тебя со следующего номера на этот, верстается уже, но подвинули. Так что давай, собирайся и езжай в Москву, хочет Дементьев с тобой познакомиться и посмотреть в твои бесстыжие карие глаза. Завтра в двенадцать… Ты же там больной. Ладно. В десять часов будь у гостиницы своей, пришлю Волгу с Егорычем. Он тебя заберёт, потом ко мне, и вместе к Андрюше заедем. А то он тебя одного втравит в какую историю.

— Историю?

— Шучу. Как здоровье-то, поправляешься на деревенской пище?

— На диету посадили, котлет не дают, — пожаловался Костик.

— И правильно. Ты знаешь, что Пол Маккартни вегетарианец? Вот посидишь на щавеле месяцок и не только рассказы, но и, как он, стихи начнёшь писать с музыкой. Всё, выздоравливай. Сейчас испанцы приедут. Ты там книгу прочёл?

— Прочёл. Это нельзя печатать. Галиматья и не интересно.

— Коммунист написал в застенках…

— Лучше бы повесился.

— Кхм. Ладно, выздоравливай.