Итальянские маршруты Андрея Тарковского

26 января — запись иного рода: «Мне, кажется, соизволили присудить камер-юнкерский мундир (Народный артист РСФСР). Мне, конечно, одному из последних. Всё это неприлично и выглядит оскорбительно». Режиссёр, традиционно, несколько сгущает краски, одним приказом с ним были награждены его ровесники — коллеги, родившиеся в тридцатые годы: Андрей Кончаловский, Эмиль Лотяну, Андрей Салтыков.

3 февраля режиссёр отправился в Переделкино к отцу. Вероятно, он уже тогда не исключал, что это будет их последняя встреча. Примечательно, что Андрей в дневнике называл папу по имени отчеству. Сохранилось несколько удивительных фотографий, запечатлевших Тарковских в этот день. Кроме того, режиссёр записал на диктофон — очевидно, тот самый, что был куплен в Италии — их беседу по поводу корней семьи.

Из Рима поступали новости. Гуэрра передавал, что советские чиновники не отвечают на письма итальянских. Волчич сообщал, что «Андрей Рублёв» назван в числе десяти лучших фильмов всех времён. Разумеется, в Москве Тарковскому никто об этом не сказал. В сущности, что значило звание народного артиста на фоне признания такого масштаба? Как звание сочеталось с тем, что единственная книга режиссёра, «Запечатлённое время», написанная при посильной помощи Ольги Сурковой, вот уже более двух лет не могла выйти в свет?

Вскоре после присуждения звания пришло очередное письмо из издательства «Искусство», в котором сообщалось, что этот уникальный и компактный теоретико-биографический текст о выразительной природе кино не может быть опубликован в текущем виде, что требуется обязательная переработка. Сразу скажем, что в итоге впервые книга вышла не на языке оригинала, а по-немецки, в 1986 году, и это было её единственное издание при жизни режиссёра. В 1987-м она появилась на английском. На русском же книга была опубликована лишь в 1991-м[344], но не полностью.

Похожая история, только в существенно более усугублённом виде, сложилась и с дневниками. Небольшой фрагмент увидел свет в эмигрантском журнале «Континент» уже через два года после смерти Тарковского[345]. Однако книга «Мартиролог» на русском языке была издана лишь в 2008 году, уже после того, как вышли переводы на семь иностранных языков — немецкий[346] (1989), греческий[347] (1990), английский[348] (1991), японский[349] (в двух томах, которые увидели свет в 1991-м и 1993 годах, соответственно), французский[350] (1993), чешский[351] (1997), польский[352] (1998) и итальянский[353] (2002). Примерно в одно время с русской книгой появилась и испанская[354]. Однако удивительнее всего, что тексты на разных языках существенно отличаются по содержанию. Причём речь идёт вовсе не о банальной неполноте одних по сравнению с другими и не о нюансах переводов. В отдельных сокращённых, казалось бы, изданиях порой появляются фрагменты, отсутствующие в более обстоятельных переложениях дневников режиссёра. Это тема для долгого разговора[355], но в иностранных «Мартирологах» есть фрагменты, вообще отсутствующие в русском. Сколь бы странным это ни казалось, книга на родном языке Тарковского выглядит далеко не самой полной. Она существенно превосходит по объёму те переводы, которые были подготовлены до 1993 года — иными словами, ей уступает и наиболее распространённый англоязычный вариант, претерпевший не меньше пяти перепечаток — но самыми обширными на поверку оказываются французское, чешское и польское издания. Подготовленные же в XXI веке книги, напротив, становятся стереотипными. То есть испанский и итальянский «Мартирологи» практически воспроизводят русский.

Бытует мнение, будто оригинальный текст дневника был отредактирован Ларисой Тарковской, которая, якобы, убрала некие негативные высказывания в свой адрес. По крайней мере, широко распространены воспоминания Эббо Деманта, который видел, как супруга режиссёра собственноручно вырывала страницы из его тетрадей. Честно говоря, подобные слухи вызывают определённые сомнения. Во-первых, в дневнике осталась ещё масса сентенций, могущих очень сильно возмутить вдову. Во-вторых, порой отсутствующие в русском тексте высказывания носят столь невинный характер, что непонятно, зачем их осознанно удалять. В качестве одного из великого множества примеров сравним записи от 25 июня 1981 года в русском и английском изданиях. В отечественной версии, в отличие от британской, есть дополнительные бухгалтерские выкладки, указание на то, что Норман Моццато и Франко Терилли уезжают, а также описание данных поручений. Какой мог быть мотив не включать эти высказывания в английский текст, тем более, если соседние записи полнятся точно такими же замечаниями? С другой стороны, в переводном варианте имеется финальная фраза: «I am not living. For many months now I have been waiting, waiting, waiting… God, help me!»[356] — которой, в свою очередь, нет в русском. Что здесь неожиданного или оскорбительного? Наконец, в обоих случаях купюры сделаны без многоточий, которые порой маркируют изъятие слов.

Другой пример: запись от 11 января 1986 года в русском «Мартирологе» короче, чем в воспоминаниях[357] Александра Гордона. Речь не идёт о переводе: ясно, что муж сестры режиссёра цитирует по подлиннику. Купюра вновь не маркирована многоточием. Но какая фраза была изъята? Тарковский писал, что Марина Влади дала ему деньги на медицинское обследование, и при публикации пропали слова: «…иначе нечем было заплатить за сканнер». Имелся ли смысл их исключать? Вряд ли. Во-первых, удалена не вся информация, наличие или отсутствие этой части мало что меняет. Во-вторых, есть множество других записей, свидетельствующих о бедственном положении Тарковских. Более того, именно Лариса зачастую пыталась привлекать к этому положению максимум внимания.

Природа подобных различий скорее связана с событиями последних лет жизни режиссёра, приведшими к путанице в наследии. Это нужно помножить на невнимательность отдельных участников процесса, граничащую с халатностью (и речь вовсе не о супруге). В результате получится то, что есть. Существуют и более любопытные примеры. Скажем, приводимой[358] Ольгой Сурковой фразы: «Я всю жизнь стремился создать семью, но разве это можно сделать с такой женщиной, как Лариса», — нет ни в одном издании «Мартиролога» из тех, что вышли на доступных автору этих строк языках.

В то же время в документальном фильме «Андрей Тарковский. Воспоминание» вдова режиссёра рассказывает, что при жизни мужа читать дневники ей не доводилось. В это можно верить или нет, но упомянутая картина стоит особняком в череде документальных лент о главном герое настоящей книги в силу своей «семейной тональности». Она была снята племянником Ларисы Алексеем Найдёновым при участии Андрея Тарковского-младшего.

Конечно, подобную ситуацию с публикацией дневников нельзя было предвидеть в 1980 году, но как можно было не понимать, что режиссёрская версия «Запечатлённого времени», уникального методического пособия для подлинных художников и поэтов кино — это огромная ценность?! Откладывая выход книги, издательство «Искусство» противоречило собственному имени.

Всё это отнимало силы, а недавнему званию народного артиста придавало оттенок прощального подарка, запоздалого и опасливого жеста, вроде двух Пулитцеровских премий Фолкнеру, торопливо присвоенных после Нобелевской. Мол, вы не думайте, на родине его тоже знают и ценят…

С американским писателем Тарковского роднило ещё одно обстоятельство: некий журналист как-то сказал Фолкнеру: «Я прочитал ваш роман „Шум и ярость“ трижды, но ничего не понял. Вы не могли бы мне объяснить, о чём он?» Со свойственной автору философской иронией, тот ответил: «Прочтите в четвёртый раз». Когда Андрея просили комментировать его картины, он реагировал резче: «Я готовился к фильму всю жизнь, снимал его два года[359]… А вы хотите, чтобы я объяснил теперь вам в нескольких словах весь фильм? Смотрите ещё раз!»

Стало ясно, что до начала съёмок «Ностальгии» Тарковскому нужно съездить в Рим «на несколько дней», итальянцы требовали составления контракта, фиксирующего обязательства сторон. Тут уж точно придётся лететь без родных. Началась подготовка к этому короткому визиту, которая постепенно сошла на нет. Многочисленные записи, описывающие бюрократическую волокиту, не отличались разнообразием. В конце января Сизов сказал, что командировка состоится в первой декаде следующего месяца, но в середине февраля режиссёра отправили в Днепропетровск, где запланировано десять выступлений. Гонорар — девятьсот рублей, тут грех жаловаться. Лишь бы Тарковский не настаивал, не требовал, не спрашивал. В конце февраля Андрей отправился в Казань. Там у местного целителя-гомеопата Вазильяна Мушарапова Лариса лечилась от острой подагры[360]. В начале марта Сизов потребовал подтверждений от итальянцев, что проект ещё в силе. «Тонино как-то по телефону интересовался, думаю ли я о „Ностальгии“… Нет, не думаю: я не могу работать, будучи ни в чём не уверенным. А работать давно пора! Ах, как пора!», — писал Тарковский[361].

Имея более чем достаточно рычагов влияния, Ермаш вынудил режиссёра выступить на Всесоюзном совещании работников кино. Андрей впоследствии очень переживал по поводу своей речи[362], в ходе которой он процитировал известные слова из письма Фридриха Энгельса английской писательнице Маргарет Гаркнесс: «Чем больше скрыты взгляды автора, тем лучше для произведения искусства». Как потом рассказали Тарковскому, это вызвало переполох в зале. Возмущён был даже присутствовавший Зимянин. Вырванные из контекста слова идеолога марксизма в устах режиссёра, имеющего столь сложные отношения с начальством, могли произвести впечатление провокации. Андрей боялся, что опасная цитата повредит поездке и дальнейшей работе, потому неоднократно возвращался к этому в дневнике. Тем примечательнее то обстоятельство, что упомянутое мнение Энгельса Тарковский вовсе не отринул впоследствии. Более того, эта фраза стала одним из кирпичиков его школы, поскольку режиссёр повторял их студентам, а также использовал в «Запечатлённом времени»: «Несомненно, что создание шедевра невозможно без максимально искреннего отношения художника к материалу. В чернозёме алмазов не найдешь — их ищут подле вулканов. Художник не может быть отчасти искренним, как не может искусство быть лишь приближением к прекрасному. Искусство — это сама форма существования абсолютно прекрасного и завершенного.

А прекрасное и завершённое в искусстве — шедевральное — видится мне там, где не удаётся вычленить или предпочесть ни одну тенденцию — ни в идейном, ни в эстетическом смысле — без ущерба целостности произведения. В шедевре невозможно один из компонентов предпочесть другому, а его создателя как бы „поймать за руку“, сформулировав его окончательные цели и задачи. „Искусство заключается в том, чтобы его не было заметно“, — писал Овидий. Энгельс настаивал на том, что „чем больше скрыты взгляды автора, тем лучше для произведения искусства“».

Разумеется, в оригинальном письме немецкий мыслитель использовал повторённые режиссёром слова совсем в другом контексте. Однако во имя подтверждения краеугольной для творческого кодекса Тарковского мысли о необходимом выходе искусства за пределы интеллигибельности он был готов привлекать любые авторитеты. В книге «Запечатлённое время» ту же истину подтверждают и Гёте, сказавший, будто «чем недоступнее рассудку произведение, тем оно выше», и Маркс, утверждавший, что «тенденцию в искусстве необходимо прятать, чтобы она не выпирала, как пружины из дивана», и многие другие.