Мать Печора

Развернул Леонтьев лодку в заводи, подтащил к берегу, вернулся к своей лодке и тем же способом ее в заводь провел.

— Вот так и тебе дальше свою лодку вести придется, — говорит он Саше.

— Проведу, — говорит Саша, — не беспокойся.

Новый перепад был ничем не лучше прежнего. Проплыл его Леонтьев, а Саша за ним. Со стороны-то ему и легким делом казалось перепад проплыть, а сам взялся — ему и страшновато. Растерялся он, засуетился, не сумел вовремя отвести нос лодки от камня — и кувырком из лодки в воду. Повернуло лодку боком-боком, вдоль камня востряка пробороздило — и половина нашего добра в воду. Хорошо, Саша вовремя на ноги вскочил, поправил лодку, не дал ей совсем перевернуться. Хорошо, что и Леонтьев не задержался, с ближнего носка бросился к Саше и успел спасти из воды наше добро и на берег сбросить.

Той порой Саша с лодкой воевал. Течением лодку с перепада в самую глубь тянет. Упирается Саша, а сам шаг за шагом вперед ступает. А когда вода по грудь стала, отпустил Саша лодку, на берег выбрался да на другой лодке догонять бросился.

Пришлось нам снова стоянку делать, и одежду, и крупы, и сухари сушить. Сахарный песок тоже размочило. В ведра мы его сложили, чтобы весь не вытек, и сахар из него сварили.

Пока я с хозяйством возилась, вся наша троица по ручьям да озерам шарила. Придут они вечером, а я их за неранним обедом выспрашиваю:

— Не нашли еще наш заветный клад?

— Не нашли, — отвечает Ия Николаевна. — А найти обязательно нужно.

— Как не нужно! — говорю. — Зря, что ли, государство на нас казну потратило!

Еще один день мы плыли без помехи и задержек. Стороннему человеку издали легко догадаться, что идут лодки. Впереди лодок за добрую версту плыли и подлетывали и снова плыли утки да гуси. Саша и Леонтьев у больших мысков причалят лодки, мыс пересекут пешком, обгонят гусей и откроют пальбу. Саша дробовик любил, а Леонтьев — карабин.

Плыли мы еще с неделю. Дни проходили, как свечки гасли. В недолгие летние ночи успевали мы на ночлегах и отдохнуть для нового пути, и друг с другом поделиться всем, что за день видели.

Вот однажды Ия Николаевна и говорит:

— Сегодня я по одному ручью верст за пять в сторону забежала, все думала что-нибудь интересное найти. Смотрите-ка, что нашла.

И показывает нам песцовый капкан.

— А в капкане, — говорит, — чуть не целый песец.

И вынимает песцовую заднюю лапку и хвост. Хвост уже попортился и в глине да иле вывален.

Саша рассказывает:

— А меня чуть ястреб не заклевал. Велела ты нам, Ия Николаевна, все осыпи осматривать, вот мы с Леонтьевым полезли на одну, а над нами, видим, ястребы кружат. Оказывается, на этой осыпи гнездо у них. Выполз, вижу, из гнезда ястребенок, лохматый, перье встопорщено. И во весь свой голос орет. Кричит да со скрипом каким-то, будто у него в глотке стекло о стекло трется. А отец с матерью кружили-кружили да так начали на нас пикировать, что нам удирать в лодке пришлось. Уже по реке плывем, а ястреба все еще на нас лезут. Едва отстали.

— С ястребами, — говорю, — не шутите.

И про свою удачу рассказываю.

— А я, — говорю, — нашла сегодня лошадку. Пока ты, Ия Николаевна, вверх по ручью ходила, обшарила я кусты и нашла там лодку. Теперь и мы с тобой поплывем, ноги беречь будем.

Лодка вся дырявая, хоть пальцы в нее пихай, а все же ехать можно было. Когда снова в путь собрались, села я в весла, а начальницу заставила воду лить.

— Пассажиров, — говорю, — даром не возят.

И с той поры Ия Николаевна была бессменным водолеем. Только где голый берег встретится или осыпь, велит мне она к берегу пристать.

— Надо, — говорит, — не пропустить чего-нибудь.

На берегу Ия Николаевна снова начальница: командует, кому куда пойти, где яму выкопать, где берег очистить, где пробу взять. А в лодку зайдет снова она водолей.

Три дня шли дожди. Комары и мошки в мох запрятались и дали нам отдохнуть. К концу третьего дня дождь перестал, и мы в сумерках остановились перед большим, широким и длинным перепадом. Шумит вода на камнях не по-доброму, и страшно нам через эти камни ехать. От кустистого и травянистого берега нас далеко отвела низкая песчаная отмель. Пришлось нам выгружаться прямо на песок. Разгрузили мы лодки, поставили палатку на речном песке, попили, поели и спать улеглись.

Не успели мы крепко заснуть, слышу я — за палаткой что-то неладно: не шумит вода на перепаде, а волна в берег плещет не по-здешнему, шурчит и где-то рядом с палаткой по песку рассыпается. Выглянула я из палатки и не узнала Коротайку: не уже нашей Печоры, разлилась она, весь перепад закрыла и рядом к самой палатке подошла. Бужу я своих:

— Вставайте! Моряна подошла.

Вскочили все, а вода уже вокруг нас обошла, от берега нас отрезала и в палатку заглядывает. В чем спали, в одних трусах, схватили что под руку попало и начали перетаскивать пожитки. Перетащили мы свой лагерь сажен на сто по кошке на травяной бережок, к самым кустам.

Лодки переправили мы в маленький закуток и поставили к самому берегу.

Успокоились немножко, поговорили, что вот, мол, чуть в подводном царстве не очутились, и снова спать улеглись.

Спать-то я и сплю, а воду караулю. Глаза приоткрою и вижу, что вода дальше — больше хлещет. Вот она! И кошку стопила, все залила до самой травы бережины и опять в палатку заглядывает.

У Леонтьева вода под спальный мешок подтекла. Бужу его:

— Вставай. Пора чай греть: вода сама в чайники просится.

А он одним глазом взглянул, ноги приотдернул и говорит:

— Еще спать можно.

Все же поднялся он сам и других поднял. Пришлось нам за одну ночь на третье новоселье перетаскиваться. Чуть не в самую тундру пошли.

Идет Леонтьев от лодок, и лица на нем нет.

— Лодку, — говорит, — унесло.

— Какую? — в один голос спрашиваем мы.

— Воркутинскую, — говорит.

Воркутинская новая лодка была полна продуктов. Когда согнала нас вода первый раз, на всякий случай оставили мы их в лодке: если вода еще прибудет, не надо снова перетаскивать.

Леонтьев и Саша побежали лодку догонять. Говорят:

— Где-нибудь прибьет же ее к берегу. Волной не зальет, так все цело будет.

А волна расходилась, забелела, ветер с головы волосы рвет, только что с ног не валит.

— Неужели это от моря вода прошла? — спрашивает Ия Николаевна.

— Нет, — говорю, — это вода верховка. В горах недельный дождь прошел, вот воды речками и нагнало. То мы по сухой воде маялись, а теперь, пожалуй, воде не рады будем.

Вдоль по реке рвал пену с волн и подымал, как копоть, низовой ветер-дольняк. Он пригибал к земле матерые кусты, обламывал ветки, обрывал листья, — вот-вот, думаешь, корень из земли вырвет. А по небу, как морские волны, неслись без остановки легкие, проворные облака.

По очереди выходили мы с начальницей из палатки и смотрели, не плывет ли наш корабль с моря. А корабля нашего все нет, и корабельщиков не видно. Залило водой все кошки песчаные, выпрямило все кривляки, и за широкой водой видны только кусты. Смотрю я, как ветер их к земле приклоняет, к воде пригибает, и вижу — вдоль берега плывет снизу к нам большой куст ольшаника. Протерла я глаза, — нет, все равно плывет. Только когда увидела я из-за этого куста голову Леонтьева, распоняла, что куст стоит на лодке заместо паруса. Ветром возле берега воду кверху гонит, да зеленый парус больше того помогает, — вот и летит наша легкая шлюпочка, будто стрела каленая из тугого лука. Леонтьев едва управляется, шестом лодку от сухого берега отворачивает, а то она только-только дном воду хватает, где ветром чуть-чуть накренит — всю донницу видно.

А посередке лежит на мешках Саша и нам улыбается. В ту же минуту подбежала наша лодка-самоходка к самой палатке и с разбегу выскочила на сухой песок.

— Все цело, — докладывает Леонтьев начальнице. — Прибило ее ветром-боковиком под крутой привалок к тому берегу, и стоит она там, как на якоре.

До вечерней зари пронесся вихорь перелетный и стих. В гору ли он пал, в море ли утонул, а только на землю и на небо пришло перетишье. Облака разошлись, только кое-где остались редкие пластины, да и те заиграли на солнце, будто веселые глаза открыли. А внизу заря зацвела. И все небо как голубая кашемировая шаль с расписной каймой.