Итальянские маршруты Андрея Тарковского

Главный писатель западноевропейского магического реализма исповедовал в своих произведениях взгляды и ценности, далёкие от фундаментального католичества. И пусть в самом начале своего творческого пути, в 1904 году, он выступал биографом Франциска Ассизского, даже у него Гессе выделял зачатки тех мистических универсалий, которые потом будут подхвачены в художественном жизнеописании Сиддхартхи Гаутамы. Гессе, как и Тарковского, занимала тема всеобъемлющего единства, потому его интересовали инварианты, а не конкретика.

Впрочем, начало судьбы Антония содержит ряд универсальных эпизодов, характерных для религиозной мифологии. Как и многие другие святые, в том числе и те, о ком мы говорили выше, он родился в зажиточной семье, но довольно рано отринул фамильное богатство. Всё дело в том, что Антоний являлся человеком книги, для которого текст был безусловно свят. Это не столько вопрос веры, сколько свойство личности. Потому, прочитав у Матфея: «Если хочешь быть совершенным, — опять это ускользающее, но вожделенное совершенство! — иди, продай имение твоё и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небе, и иди вслед за мной», — он так и поступил, после чего отправился в пустыню, где в одиночестве прожил более двух десятилетий.

Антония принято считать едва ли не основателем монашества, что верно и неверно. Неверно, поскольку он действовал по образцу своих предшественников — пустынников. Более того, перед тем, как предаться аскезе, будущий святой пристроил любимую младшую сестрёнку в общину так называемых «священных дев». От монастыря это сообщество отличалось исключительно тем, что упомянутого понятия в III веке ещё не существовало. Впрочем, оно возникнет непосредственно при жизни Антония, хотя он сам никаких подобных учреждений не основывал.

В чём же этот человек был первым? В том, что стал духовным пастырем, сам того не желая. С годами молва о нём, о его страданиях, о ниспосланных ему испытаниях веры влекла всё больше паломников и послушников. Он стал первым, кто заработал… точнее, у кого возник религиозный авторитет.

Невыносимые духовные муки и искушения — важнейшие страницы жизни Антония, ставшие ключевыми для многих авторов, в том числе и для биографов святого. Эти события обладают таким художественным магнетизмом, поскольку представляют собой своего рода врата в трансцендентальное, в то, что невозможно объяснить во всей полноте средствами языка. В связи с этим стоит задуматься на минутку и о том, так ли много иной читатель «Мартиролога» способен понять и почувствовать из духовных страданий Тарковского?

Согласно одной из легенд, когда Антоний переживал апогей мучений, ему явился сам Христос и принёс главную весть, сказав, что всё время, пока тот страдал, он находился рядом с ним. Это единственное подспорье, которое обнаруживал и режиссёр, правда не столько в Христе, сколько в некой существенно менее определённой мистической силе. Отсюда это внимание к машинам с номером «13–13». Ведь если они появляются в самый важный момент, значит кто-то показывает через это свою волю, а следовательно, этот кто-то небезразличен по отношению к Андрею. Быть может, он даже хочет ему помочь.

Предвосхищая вопросы, а возможно и недоумение, необходимо подчеркнуть: существует устойчивое мнение, будто Тарковский был человеком православным. Это, безусловно так, масса подтверждений тому приводится в настоящей книге. Однако зачастую он демонстрировал куда более широкие религиозные воззрения. В частности, именно в обсуждаемый период, а точнее 31 октября, он написал, что является агностиком, и более того, считает пагубным стремление людей к детерминистскому познанию, тенденцию выбирать единственно верное из множества. Тарковский-агностик вряд ли смог бы назвать то божество, которое стояло за его плечом. А уж стал бы триединый бог использовать для доказательства своего присутствия номерные знаки автомобилей, каждый читатель рассудит самостоятельно. Но важно, что подобное воззрение вновь возвращает нас к святому Антонию. Дело в том, что если говорить не о мифологии вокруг этого человека, а конкретно о персонаже Флобера, то одна из его черт, которая в первую очередь бросается в глаза — это разочарование в систематическом познании. Разные, в том числе и религиозные, доктрины, сталкиваясь в сознании Антония друг с другом, разбиваются вдребезги. В записи от 31 октября Тарковский будто то ли подсказывал, то ли вторил ему: «…„Познание мира“ не имеет ничего общего с последовательным открытием истинных, в объективном смысле, закономерностей. То есть цепи псевдореального познания сковывают наше стремление к истине, ибо это — путь от истины на периферию правды. Чем больше мы „знаем“, тем „с большим основанием“ считаем себя вправе установить закономерности, которые обманывают нас, внушая мысль о возможности познания. Внушает нам иллюзия, знакомство, в то время как на самом деле мы не можем приблизиться к абсолюту… Человеку кажется, что он познаёт. Это процесс, контролируемый человеком, неспособным установить какой бы то ни было контакт с истиной». Потому стоит прекратить попытки угадать, что за мистическая сила стоит за плечом. Главное, что она присутствует и не безразлична.

Однако если принять изложенную позицию по поводу тщеты последовательного познания, то её придётся отнести к открытой истине, а значит, согласиться с ней — не более чем вводить себя в очередное заблуждение. Тарковский запутывался, всё глубже погружаясь в пучину неразрешимых противоречий. Ко всему тому, с чем было трудно смириться, в чём было тяжело пребывать, добавлялись и мировоззренческие парадоксы. Настоящее становилось невыносимым, и он всё чаще думал об идиллии прошлого. 11 ноября в сознании сами собой всплыли картины из Италии. О чём именно вспоминает режиссёр-агностик? В данном случае речь идёт о картине в буквальном смысле, об иконе Владимирской богоматери, которую он видел в Портоново 3 мая прошлого года. Уж это был знак так знак! Для мистически настроенного человека подсказок вокруг возникало очень много, вот только к чему они?

Воспоминания о встрече с образом в церкви занимали Тарковского несколько дней. 13 ноября: «Что же это значит эта итальянская копия Владимирской Божьей Матери?.. Знак чего? Последние годы я живу словно на чемоданах. Я чего-то жду. Каких-то удивительных событий, которые всё изменят в моей судьбе. И я знаю, что ожидание это не тщетно. Я убеждён в этом». Андрей видел знаки и ждал чуда.

Честно говоря, режиссёр вряд ли, действительно, мог считаться агностиком. Агностицизм — это мировоззрение без объективного, абсолютного и, отчасти, метафизического. Критерием истины становится исключительно субъективный опыт. А ведь творческий путь Тарковского — маршрут к абсолюту. Взгляды его глубоко метафизические. Делая приведённое выше утверждение, Андрей, похоже, исходил из «наивного» понимания агностицизма, как веры в то, что видел собственными глазами. И именно потому нет ничего удивительного в том, что он считал себя глубоко православным агностиком, ведь в существовании божественных сил его наглядно и ежедневно убеждало бытие. В этой связи крайне удачной кажется сделанная женой эпитафия на его могиле: «Человеку, видевшему ангела». Видевший агностик знает наверняка.

Несколько раз Тарковский отмечал в дневнике[528], что существует негласное распоряжение ЦК об усилении антирелигиозной пропаганды, включавшее, в том числе, гонения на верующих, а не только на служителей культа. Потому тот факт, что в «Мартирологе» содержится множество глубоко христианских записей, не мог его не тревожить в моменты особо нервного состояния. В этой связи нельзя исключать, что декларация агностицизма была на деле завуалированным признанием собственной веры.

Тем не менее религиозные взгляды Тарковского представляли собой довольно сложный букет из разных духовных практик. Например, несмотря на генеральную линию православия, у Андрея имелись чёткие и своеобразные убеждения по поводу реинкарнации, которые, в свою очередь, опирались на ремесло. Время стало центральной категорией не только фильмов и методов режиссёра, но также и его мировоззрения. Согласно Тарковскому[529], оно — один из доступных человеку способов материализоваться в подлунном мире. Что уж тогда говорить о возможностях появления, которые время даёт кинематографическому герою. Как следствие, Андрей не сомневался, что душе под силу переродиться в любую эпоху, для неё нет понятий прошлого и будущего. Интересная идея, но с православием и, вообще, с христианством не вяжется никак.

Мысли о съёмках отдельных эпизодов «Ностальгии» в Москве режиссёр всё ещё не оставлял, по крайней мере, в качестве запасного варианта. 16 ноября он осматривал несколько потенциальных локаций в черте города — в районе Патриарших прудов, на Арбате, на Донском кладбище. Последнее показалось ему подходящим для сцены сна. Кладбищенская эстетика, вне зависимости от географии, была близка миру его образов. Также Тарковский намеревался осмотреть набережную Яузы. По всей видимости, речь шла о районе Спасо-Андроникова монастыря и Рогожского вала, где сохранился аромат, а главное, вид старой Москвы. При определённом ракурсе, эти места вполне могли сойти и за довольно помпезную или идеализированную, как во сне Горчакова, глубинку. В монастыре, заметим, режиссёр снимал несколько сцен «Андрея Рублёва», а сам иконописец был здесь иноком. В интерьере сохранились фрагменты фресок, написанных им в 1428 году.

Неизвестно ездил ли Тарковский на Яузу 16-го, но он точно был там десять дней спустя. Тогда же режиссёр искал натуру в районе Солянки и собирался изучить местность вокруг московских высоток для съёмок планов сверху — радиоуправляемых дронов ещё не существовало. 10 февраля подходящий вариант удалось найти, и в дневнике появилась энигматичная запись: «Вид с Дома („Ударник“)». Наверняка имеется в виду одноимённый кинотеатр. С 1931 года, когда он был открыт Луначарским, и вплоть до развала СССР, «Ударник» оставался центральной премьерной площадкой Москвы, а находился в комплексе легендарного Дома на набережной (улица Серафимовича, 2, хотя иногда используется почтовый адрес: Берсеневская набережная, 20). Очевидно, Тарковский собирался снимать с крыши этого здания в сторону кинотеатра на юго-восток.

В планах режиссёра был осмотр храма[530] в заповеднике Коломенское, что тоже на территории Москвы. Здесь он побывал 22 декабря. Какое именно религиозное сооружение имелось в виду сказать трудно, но, исходя из особенностей архитектуры и тех объектов, на которые Андрей обращал внимание прежде, скорее всего его заинтересовала одна из церквей XVI века — Вознесения Господня или Усекновения главы Иоанна Предтечи в Дьякове. Вероятно, он выбрал первую. Был осмотрен и Новодевичий монастырь. Тарковский везде искал точку для съёмки сверху и в начале февраля[531] оценивал, какой вид открывается с колокольни.

Нет ничего удивительного в том, что он так тщательно выбирал локации в столице, всерьёз подумывая даже «русские» сцены снимать в Италии. На самом деле этот «поиск натуры» был не чем иным, как прощанием с Москвой, и даже такой ритуал у режиссёра происходил через кино. В общем-то Андрей уже паковал чемоданы, ожидая, что в течение месяца уедет наверняка.