Итальянские маршруты Андрея Тарковского

Пришли тяжёлые вести из Грузии: 11 февраля Параджанов вновь арестован. На этот раз он пытался дать взятку следователю, к которому попал из-за того, что дал взятку члену приёмной комиссии Тбилисского театрального института, куда поступал его племянник Георгий. Мздой послужил фамильный перстень. Чудовищная ирония заключается в том, что никто об этом никогда бы не узнал, если бы сам Сергей не стал на каждом углу рассказывать о возмутительных нравах, царящих в учебном заведении. Так или иначе, но как только написанное на «хорошо» вступительное сочинение племянника решили проверить, стало ясно, что по факту это «неуд».

Инцидент в институте сам по себе был не так опасен, как следующий аналогичный поступок. После того, как Параджанов предложил следователю пятьсот рублей, он снова оказался в тюрьме. Забегая вперёд скажем, что на этот раз Сергей просидит чуть меньше года, в дело вмешается Эдуард Шеварднадзе, и будет вынесен относительно благоприятный приговор — пять лет условно.

Возвращаясь к Тарковскому, скажем, что ответ от итальянцев пришёл чрезвычайно быстро, в Госкино его получили уже 15 февраля, но режиссёра, как обычно, в известность не поставили. На этот раз причина лежала на поверхности: в отсутствие Ермаша взять на себя ответственность и дать окончательный «зелёный свет» мог разве что Суриков. Но когда не было их обоих… Просто среди чиновников не нашлось смельчаков.

Тем не менее даже у Тарковского возникало ощущение, будто всё состоится, хоть он и продолжал искать подвох. Опасения теперь вызывал тот случай, если ему придётся ехать с контрактом раньше Ларисы, не оставят ли её потом в Москве?

Другой повод для волнений: режиссёр услышал сплетню, будто Ермаш уже не вернётся на пост главы Госкино. Дескать, после выздоровления его ожидает другой, более спокойный, хоть и не менее высокий пост в ЦК. А что, если не удастся уехать до того, как начнётся смена верхушки? Как новый глава отнесётся к работе Тарковского в Италии? Не повторится ли ситуация с послом в Риме? Режиссёр перманентно находился на грани нервного срыва. Слухи дополняли друг друга: Ермаша заменит Борис Пастухов, партийный деятель, который позже — в «горячую пору» — станет послом СССР в Афганистане, а потом — министром Российской Федерации по делам Содружества Независимых Государств. Всё это были пустые сплетни. Пастухов и правда пошёл на повышение и в декабре 1982 года возглавил Комитет по делам печати, но и Ермаш никуда не делся, он оставит пост главы Госкино за три дня до смерти Тарковского.

Что ж, раз никто из советских чиновников подписывать договор не решался, пришлось вновь ждать итальянцев. Их визит наметили на 3 марта. А пока имелся повод для размышлений, ведь вопрос выбора актёра на главную роль всё ещё оставался открытым. Солоницын, Кайдановский, Янковский — было нечто, роднившее этих артистов. Причём речь не о типаже. Внешне и с позиций экспрессии они вовсе не были похожи. Но стоит проследить последовательность фильмов, в которых снимался каждый, как проступит их общая природа и станет ясно, сколь остро позднесоветское общество нуждалось в таких героях, как они. Необычные и сильные («слабость» в Кайдановском смог разглядеть только Тарковский) «люди с прошлым», интеллектуалы разной природы. Добавим: таков и Юрий Богатырёв, и Владислав Дворжецкий… Можно вспомнить ещё несколько фамилий кинематографических идолов своего времени. Они были необычными, но не до такой степени, чтобы казаться чужими, а, напротив, вызывали интерес.

Втроём Солоницын, Кайдановский и Янковский встретились, например, в фильме Вадима Абдрашитова «Поворот» (1978). Впрочем, если для последнего главная роль в этой картине и правда стала, да простит читатель этот каламбур, «поворотной», если Солоницын тоже создал здесь один из своих примечательных образов, то участие Александра, сыгравшего врача в эпизоде, было малозаметным.

Только 21 января Тарковский предложил Кайдановскому сниматься в «Ностальгии». Тот, разумеется, сразу согласился. Удивительно, что режиссёр столько тянул, ведь он бывал в гостях у Солоницына и видел, в каком актёр состоянии. Впрочем, нужно отметить, что Анатолий вёл себя крайне мужественно. Осознавая происходящее, он всякий раз убеждал[536] гостей, что болеет радикулитом и остеохондрозом. Однако Андрей был в курсе подлинного диагноза. Во время их последней встречи в той самой выхлопотанной Тарковским новой квартире режиссёр привёз артисту подарок от Сергея Параджанова — горный мёд, который, по слухам, мог помочь.

Скорее всего сам Солоницын до последнего верил, что будет сниматься в «Ностальгии». Когда же из третьих уст он узнал о приглашении Кайдановского, известие стало настолько болезненным, что Анатолий попросил родных убрать из его комнаты портрет режиссёра, всегда висевший на стене. На следующую ночь, по словам Ольги Сурковой[537], у него отнялись ноги.

Из десятка «любимых» артистов мастера Солоницын и Кайдановский, безусловно, были «самыми любимыми». В разговорах Александр и Андрей нередко с юмором вспоминали тот факт, что в «Солярис» Тарковский его так и не взял, хотя даже состоялись фотопробы. Однако во время работы над «Сталкером» они сблизились очень сильно, много разговаривали, обсуждали книги, проводили время вдвоём. При этом обстановка на площадке сложилась крайне нервозная. Кайдановский несколько раз психовал и позволял себе ослушаться режиссёра. Разумеется, Солоницын ничего подобного сделать никогда бы не смог. Артисты роптали. «Он и сам не знает, чего добивается», — сказал как-то[538] Анатолию Гринько, совершенно запутавшийся в ходе многочисленных перезапусков фильма. «Вспомни, Толя, как поступил Саша…» Солоницын с ноткой ревности ответил: «Так ведь это Саша…»

Авторитет и значение Тарковского для Александра тоже были запредельны. Более того, сыграй он Горчакова, это позволило бы значительно расширить очерченное Сталкером амплуа. Быть может, тогда и дальнейшая актёрская судьба Кайдановского сложилась бы благополучно. С другой стороны, вероятно, в этом случае он сделал бы в режиссуре ещё меньше, что стало бы огромной потерей для отечественного кино.

Кстати сказать, в «Жене керосинщика» — его творческой вершине как автора фильма — имеется удивительная комплексная аллюзия[539] на «Ностальгию». Речь идёт о сцене, в которой священник распевает на улице известную советскую песню «Вернулся я на Родину». И дело вовсе не в том, что сама эта композиция ностальгическая. Вскоре начинает идти снег, а в поле зрения камеры попадает каркас разрушенного собора. Одним словом, узнаваемая, хоть и искажённая цитата заключительной сцены из картины Тарковского. Однако в этих преломлениях и деформациях как раз и состоит смысл образа, созданного Александром.

13 февраля Андрей записал: «Может быть, если Горчаков — это Кайдановский, в сцене ночью в отеле всё построить не на красоте рук героя, а на похожести Кайдановского на Ван Гога. Горчаков нарочно завязывает ухо шарфом и знает, что Евгения следит за ним». Если особенные эстетические качества рук Солоницына стали открытием режиссёра, то сходство Александра с голландским живописцем лежало на поверхности. Оно имело особенное значение и для самого Кайдановского. Одна из первых его драматургических работ была связана с Ван Гогом. В 1971 году в соавторстве со своей подругой Аллой Суворовой он приступил к написанию пьесы о художнике, которая так и не была закончена. Алла вспоминает: «Я была писцом, поскольку Саша всегда дико не любил водить рукой по бумаге. Вообще, я считаю, что, во многом, он стал писать, когда у него появился первый компьютер… Я помню, что первый акт у нас был очень большой. В нём обыгрывался сюжет, в котором участвовал Тео Ван Гог[540] и какие-то родственники. Там была какая-то ситуация, видимо, связанная с ранним Ван Гогом, с „Едоками картофеля“… Мы хохотали, как безумные, придумывали пищевые продукты, которые могли бы быть на столе у Тео Ван Гога и у Винсента. Это был первый акт. А второй акт мы серьёзно довольно писали, это был сумасшедший дом с доктором Гаше… Третий акт у нас должен был быть про отношения с Гогеном, но до этого мы даже не дошли… Саша в это время начал в какой-то степени, хотя бы внешне, себя идентифицировать с Ван Гогом. И это у него продолжалось до самой смерти».

Талант Кайдановского был многогранен и имел, в частности, ипостась живописца, открывшуюся в последние годы жизни. Тогда он написал свой автопортрет в компании самых дорогих для него существ — кота Носферату, которого ласково именовали Носиком, и собаки Зины. Картина получила название «Моя семья» (см. фото 99). Вглядываясь в лицо человека на этом полотне, невозможно не увидеть в нём черты голландца.

Тарковский и Ван Гог были, определённо, художниками одной орбиты, исходящими из родственных принципов. Известно высказывание последнего: «Чтобы идти в этом мире верным путём, надо жертвовать собой до конца. Назначение человека состоит не в том только, чтобы быть счастливым, он приходит в мир не затем только, чтобы быть честным, — он должен открыть для человечества что-то великое, утвердить благородство и преодолеть пошлость, среди которой влачит свою жизнь большинство людей». В этой фразе, сказанной в XIX веке, вполне можно узнать слова режиссёра. Значение жертвоприношения, вторичность счастья, важность преодоления — всё это детали творческой этики, а также принципов бытия Тарковского. Таким образом, само появления Кайдановского в жизни Андрея приобретает дополнительный подтекст.

Первая запись, внушающая тревогу относительно участия артиста, появилась в дневнике 1 марта, после того, как Сизов сообщил режиссёру, что Александр невыездной. Тарковский отреагировал крайне нервно: «Его оформляли на картину Соловьёва в Колумбию. Студия уже дала ему характеристику… Явная ложь… Ясно, что хотят сорвать мне картину, но как именно? Сделав Кайдановского невыездным? Они и это могут. Они всё могут. Я жду, всё время жду какого-то подвоха. Когда всё это кончится, Господи? Когда я вырвусь из этой тюрьмы?» Режиссёр строил многочисленные гипотезы о том, почему актёра выпускали для Соловьёва, а теперь он «вдруг» стал невыездным. Придумывал причины, связанные с немецким продюсером, вспоминал про приглашение Александра в Австралию… На деле же никакого обмана не было. Кайдановский, действительно, давно числился в «чёрном списке» и не мог работать за пределами СССР. В упомянутом фильме Соловьёва «Избранные» (1982) — советско-колумбийской картине, поставленной по роману недавнего президента Колумбии Альфонсо Лопеса Микельсена — он не снимался именно по этой причине. Главную роль вместо него сыграл Леонид Филатов, хотя при просмотре ленты становится очевидным, что отдельные эпизоды писались в расчете на характерную игру Александра и, безотносительно мастерства обоих, в исполнении Филатова выглядят как костюм, скроенный на другого человека. Особенно это бросается в глаза в сцене с тошнотой в гараже или с собиранием бутылок. А как бы Кайдановский сыграл эпизод, в котором он отдаёт свою женщину другому! Замена центрального артиста полностью изменила характер этой во многом идеологической ленты.