Итальянские маршруты Андрея Тарковского

—

Как только пришли известия о том, что в жюри фестиваля будет Сергей Бондарчук, Андрей сразу начал подозревать заговор. Дескать, это Госкино «пропихнуло» Сергея: «Надо ведь кому-то будет меня давить в жюри»[748]. Вероятно, советские структуры действительно лоббировали членство Бондарчука в ареопаге, но вряд ли это было связано с Тарковским. Скорее дело в уже упоминавшихся международных проектах самого Сергея. И если не победа на фестивале, то хоть членство в жюри могло поддержать его авторитет, а также привлечь внимание к фильмам.

Более того, советская сторона была изрядно заинтересована в успехе «Ностальгии». Косвенно на это указывает, например, то, что после показа фильма 9 мая, Суриков и Мамилов взахлёб расхваливали его. Картина понравилась им куда больше, чем можно было ожидать. Такое впечатление, будто ещё в Москве было решено одобрить работу Тарковского и торжественно отправить её в Канны. Тремя днями ранее, когда чиновники только приехали в Рим, режиссёр назвал их в дневнике людьми «с оплывшими лицами и испуганными глазами». Однако Суриков сразу начал осыпать его новыми предложениями и проектами. Причём именно международным, а не сугубо советскими. Если бы, действительно, имелась запретительная директива от Госкино, картину элементарно завернули бы на этом этапе. Но Тарковский вновь видел подвох: «Суриков говорил также о том, что они просят копию фильма в Москву в конце июня. С тем, чтобы показать его на Московском фестивале. Вот тут-то мне и стало всё ясно. Что всё это вранье — и по поводу „Достоевского“, и по поводу Понти[749], и тем более по поводу „Ностальгии“ в Москве. Сказать так, не видя фильма! — разговор в высшей степени странный, фантастический, и здесь, конечно, Суриков, как говорится, погорячился». Логика суждений сомнительна, поскольку после фестивальной премьеры советская сторона определённо имела право получить копию картины через «RAI» и не обращаясь к Тарковскому.

Триумфальный просмотр «инспекторов» завершился праздничным ужином, в котором участвовали и главы итальянской телекомпании. Дабы подчеркнуть нервозное состояние режиссёра, отметим, что, услышав обильное одобрение Сурикова, он начал сомневаться, стоит ли ехать в Канны. Вдруг там готовится засада? Вдруг его схватят и отправят в Москву? Не слишком ли легко согласились советские чиновники?

Параллельно зрели другие тревожные мысли: на фестиваль против «Ностальгии» выставлено целых четыре французских фильма. Тарковский не сомневался, что своим будут подсуживать. В действительности же, сильный претендент из их числа был один — Робер Брессон с картиной «Деньги» (1983). Андрей вовсе не радовался встрече со столь дорогим коллегой, практически кумиром, в таких обстоятельствах. Он переживал и расстраивался: Брессон стар и у него никогда не было «Золотой пальмовой ветви», значит награду наверняка отдадут ему. Помимо всего прочего исполнительница главной женской роли в «Деньгах» Каролин Ланг — дочь министра культуры Франции Жака Ланга.

И всё-таки Тарковский с супругой и Домицианой Джордано вылетели в Канны 14 мая, то есть далеко не к началу. До конца смотра оставалось пять дней. Их разместили в фестивальном отеле «Le Majestic» (boulevard de la Croisette, 10).

Вопреки наблюдениям режиссёра, выставившая четыре картины Франция вовсе не доминировала в программе. Ещё более широко были представлены Испания (причём такими титанами, как Виктор Эрисе и Карлос Саура), США и Италия. От СССР, кроме «Ностальгии», участвовал «Вокзал для двоих» (1982) Эльдара Рязанова. Да и, в конце концов, фильм Тарковского тоже числился на треть французским. Накручивая себя дальше, Андрей решил[750], что «Деньги» выпущены студией «Gaumont», а значит это тоже будет способствовать неизбежной победе Брессона. Он заблуждался и здесь: титан французской киноиндустрии в производстве ленты соотечественника не участвовал, а вот в «Ностальгии» участвовал. Если говорить о конъюнктуре, о которой рассуждать не очень хочется, то на стороне Тарковского было ничуть не меньше козырей, принимая во внимание любовь Каннского фестиваля к восточно-европейским режиссёрам, а также множество других причин. Вполне может статься, что Брессон перед смотром думал о советском коллеге примерно то же самое, что тот о нём.

Когда Андрей ещё находился в Риме, до него дошли странные слухи, будто классик французского кино на пресс-конференции после премьеры «Денег» заявил, что в Каннах он рассчитывает лишь на победу. Прибыв в фестивальный дворец, Тарковский, в конце собственной встречи с журналистами обратился к собравшимся с вопросом, что само по себе удивительно для пресс-конференции: «Я слышал, будто уважаемый маэстро Робер Брессон высказался по поводу того, что он либо получит гран-при[751], либо не получит ничего. Это правда?» Аудитория была в смятении и не подтвердила такие слова, однако режиссёр продолжал: «Во всяком случае, для того, чтобы не оказаться в таком неравновесии перед лицом жюри, я хочу восстановить какое-то равновесие и сказать, что я тоже не собираюсь получать ничего, кроме гран-при». Тарковский будет настойчиво повторять: ему «пришлось» так сказать, дабы «уровнять» шансы.

Режиссёр до последнего не сомневался, что Брессон, действительно, выступал с подобным заявлением, и это поразительно! Андрей так тонко чувствовал кинематограф француза, но не понимал, что он был за человек. Скромный и закрытый, Робер много лет не общался с журналистами, всячески отказывался участвовать в создании фильмов и книг о себе, не разрешал себя даже фотографировать. То, что Брессон вообще согласился на пресс-конференцию в рамках Каннского кинофестиваля, уже было из ряда вон. Впрочем, услышав вопросы, мастер с хорошей вероятностью, об этом пожалел. Формулировка, которую с чьих-то слов ему приписывал Тарковский, не была свойственна французу. На самом деле журналист спросил: «Что вы будете делать, если получите „Золотую пальмовую ветвь“?» Брессон ответил: «Я же её никогда не получал, и, скорее всего, не получу… Вот мне говорят, что получу. Хотя я здесь вовсе не за тем. Я приезжаю, чтобы окунуться в мир кино». Эти слова не имеют ничего общего с тем, что говорил Андрей. Для иллюстрации того, как французский режиссёр обычно вёл себя с представителями прессы, приведём ещё один вопрос: «Я не понимаю, почему героиня фильма ушла от мужа». На это он ответил: «Я тоже не понимаю».

Фильм «Деньги» станет последней работой мастера. Это вольная экранизация повести Льва Толстого «Фальшивый купон» с явными элементами «Преступления и наказания» Достоевского. Вероятно, данное обстоятельство вызвало особо ревностное отношение Тарковского, ведь из «Ностальгии» подобные фрагменты «выпали».

Идея о том, что деньги губят людей, что одна шелестящая банкнота может принести слёзы и смерть многим, не нова и довольно банальна. Важно, что в своей ленте Брессон показывает механику и едва ли не анатомию этого процесса.

Упоминание о шелесте не случайно, аудиодорожка фильма заслуживает отдельного разговора. Режиссёр удивительно рисует картину с помощью фонограммы, делая акцент на шорохе купюр, звоне монет и прочих «денежных» звуках. За выдающуюся работу звукорежиссёра лента была номинирована на премию «Сезар».

На первый взгляд трудно найти два менее похожих фильма, чем «Ностальгия» и «Деньги». Картина Тарковского сфокусирована на чистом духе, тогда как полотно Брессона — на предельно материальном во всех смыслах. Тот факт, что эти произведения столкнулись на фестивале, обретает некий символический оттенок. Однако если рассмотреть «Деньги» внимательно, то нетрудно заметить и параллели, особенно в заключительной части — всё то, что связано с образом пожилой женщины, её дома, собакой. Не говоря уж о том, что визуально это решено в белёсо-зеленоватых тонах, так напоминающих скупую палитру «Ностальгии». Удивительно, сколь режиссёры оказались близки даже в таких непохожих картинах.

«Деньги» стали прекрасным венцом творческого пути Брессона, одним из самых известных его фильмов и общепризнанной классикой, но «Золотую пальмовую ветвь» француз так и не получил, её удостоился японец Сёхэй Имамура за ленту «Легенда о Нараяме» (1983), своеобразную переработку одноимённого фильма классика японского кино Кэйсукэ Киноситы, входившего в группу «Четыре всадника» вместе с Масаки Кобаяси, Коном Итикавой и Акирой Куросавой. Фильм Имамуры стал крупным фигурантом истории кино в не меньшей степени, чем «Ностальгия» и «Деньги». Удивительным совпадением выглядит то, что и на плакате фестиваля в этом году был изображён японский самурай в красных доспехах.

В дни смотра Тарковский не делал записей в дневнике, хотя тетрадь была у него с собой. Он никак не отметил даже совместный ужин с Брессоном, на который французский режиссёр пригласил коллегу, узнав о его заявлении на пресс-конференции. Ясно, что скандал — последнее, чего хотел Робер.

Не писал Андрей и о том, что главный вечерний показ «Ностальгии» начался в его отсутствие, поскольку у Тарковского не было смокинга, а советский серый костюм не соответствовал строгим правилам фестиваля.

Не упомянул он и о встречах, определивших его дальнейшую творческую траекторию: в Каннах были Анна-Лена Вибум, Джон Тули, Тоскан дю Плантье, Мартин Оффруа и другие. Николай Двигубский так страстно хотел работать над «Борисом Годуновым», что тоже по первому зову примчался на фестиваль, чтобы обсудить текущие проблемы. Уже тогда Тарковский сказал Вибум, что видит в центральной роли своего будущего шведского фильма только Юзефсона, а главное, здесь они подписали договор о запуске начального этапа разработки картины, так что едва ли не впервые перерыва в творческом процессе у режиссёра не было. Заметим: конкретный проект — «Гамлет» или «Жертвоприношение» — в контракте не назывался.

Приехали в Канны Кшиштоф Занусси, Отар Иоселиани, Андрей Кончаловский, со всеми удалось повидаться, хотя и не каждая встреча была приятной.

По воспоминаниям Кончаловского, он передал старому другу официальное послание от Андропова. Генеральный секретарь, как и прочие советские инстанции, настоятельно просил режиссёра вернуться в Москву, обещая, что после замены паспорта и урегулирования ряда формальностей его выпустят обратно. К этой истории можно относиться по-разному, но странно, что Тарковский сам никогда её не приводил. Впрочем, косвенным подтверждением инцидента можно считать то, что на поздних порах он убеждённо повторял, будто бывший соавтор — агент КГБ. Заметим, что Кончаловский и сам настойчиво советовал старому другу вернуться, поскольку, по его словам, на теперешнем уровне признания насильно удерживать его в СССР уже не удастся, а условия работы на родине он сможет даже диктовать. Верилось с трудом, домочадцев-то удерживали. Допустить искренность Кончаловского Андрей отчего-то не мог.

Во Франции Тарковский был с 14-го по 20 мая. Заметку в «Мартирологе» он сделал уже в Риме 22-го: «…Я никак не мог собраться с духом и записать, что было. Всё было ужасно, и подробности можно вычитать из прессы, которая много писала о фестивале… Устал. Эффект фильма огромный. И три премии. Комплименты. Олегу Янковскому предложили контракт, но он вынужден был уехать раньше, уж не говоря о невозможности никакого контракта». Заметим, что международные проекты у Янковского тогда не пошли, они возникнут в его жизни лишь в девяностые, когда он будет народным артистом и лауреатом Государственной премии.