Итальянские маршруты Андрея Тарковского

Третьи съёмки закончились 19 декабря 1978 года, а итоговый перерасход бюджета составил порядка трёхсот тысяч рублей или около четырёхсот тысяч долларов. Отдельные кадры Рерберга всё-таки вошли в картину, и это единственное, что осталось от «первого» «Сталкера». Долгое время Людмила Фейгинова — неизменный монтажёр «советских» фильмов Тарковского — хранила у себя плёнки, отснятые Георгием, но их так никто и не увидел. Ещё до того, как эти бесценные кадры принялись разыскивать документалисты и историки кино, они сгорели в её квартире вместе с хозяйкой. Как уж тут не подумать про таинственную и мистическую силу художественного замысла гения. Ни одного кадра, снятого Калашниковым, в картине нет.

Вся история «Сталкера» — череда случайностей и ошибок, каждая из которых приближала режиссёра к выверенному до мелочей шедевру, где даже повязка на шее героя — не просто так… Каким чудом и какая сила не дала сделать в последовавшем броуновском движении ни одного ложного шага — одна из самых фантастических загадок киноискусства. Действительно, похоже, что в хаосе событий проявлял себя некий закон.

Повторим, весь процесс многократно и подробно описан разными людьми, но почти не отражён в «Мартирологе». Дело в том, что в периоды работы над фильмами Тарковский очень редко и скупо фиксировал происходящее в своём обычном дневнике. Например, только 7 апреля 1978 года появилась запись: «Многое изменилось. Были в Париже с Ларисой на премьере „Зеркала“, которую устроила фирма „Gaumont“. Большой и неожиданный (по реакции) для нашего „начальства“ успех. Замечательная пресса».

Это «многое изменилось» нуждается в обширном комментарии. Поездка во Францию состоялась ещё в январе. Три месяца режиссёр не открывал «Мартиролог», а ведь это, действительно, важнейшее событие. Тяжёлая прокатная судьба «Зеркала» вполне сопоставима с историей создания «Сталкера». Кроме того, Тарковского впервые после длительного перерыва отправили в заграничную командировку, да ещё и вместе с женой. Хотя нельзя забывать, что тогда в СССР, помимо сына[145], тёщи, падчерицы, сестры, родителей и других близких оставался ещё один «заложник» — недоделанная лента о Зоне.

Премьера «Зеркала» во Франции, как минимум, чудо. Её было трудно вообразить ещё в 1976-м или 1977 году. Не говоря уж о том, что в 1973-м фильм мог вообще не быть снят, если бы на художественном совете 17 апреля за него не вступился Михаил Швейцер. Впрочем, процесс создания имел шансы прерваться даже раньше, поскольку эта картина не нравилась Тарковскому вплоть до самых поздних этапов. К завершению его подталкивала то ли необходимость, то ли долг[146], а это не лучшие стимулы.

Не будет большим преувеличением сказать, что именно проблемы, связанные с «Зеркалом», привели режиссёра к мысли о работе за границей. В результате многочисленных заседаний, претензий и упрёков, связанных с приёмкой фильма, Андрей впервые официально написал Ермашу, что если возможность работать в СССР для него под вопросом, то он просит разрешения отправиться в Италию, ведь на тот момент Куомо уже познакомил Тарковского с сотрудниками «RAI».

Когда в июне 1975 года «Зеркало» неожиданно попросили для показа на празднике газеты «L’Unità» — а здесь стоит вспомнить историю с публикацией в этом издании статьи Казираги об «Ивановом детстве» — режиссёр записал в дневнике: «Интересно, сможет ли Ермаш отказать итальянской компартии?» Вновь начались странные мытарства: вроде не отказал, но «тридцать два негатива»[147] ленты отправились в Рим более чем через год. Андрей указал в «Мартирологе» количество коробок с плёнкой, так называемых «частей». Разобраться, почему тридцать два, нам помог оператор Эдуард Гимпель. Именно столько было необходимо для последующего тиражирования качественных позитивов. Исходя из длительности «Зеркала», негатив полной версии составлял десять частей. Ещё столько же приходилось на мастер-позитив или «лаванду»[148], служащую при тиражировании для изготовления дубль-негатива. С последнего, в свою очередь, делался позитив. Ещё десять коробок — сведённая фонограмма. Итого — тридцать. Плюс две коробки пробных роликов.

При этом фильм не отправили на Каннский фестиваль[149]. В результате, именно «Зеркало» — картина, которую многие считают вершиной творчества режиссёра, стала единственной его работой, не отмеченной в Каннах, да и вообще лишённой призов мировых кинофорумов. Именно в случае с этой лентой «блокада» Тарковского достигла своего апогея.

В середине семидесятых тучи сгустились над Андреем до такой степени, что запрет международного проката оказался лишь вершиной айсберга. «Зеркалу» присвоили вторую категорию, а не первую и не высшую. Да и сам Тарковский на тот момент имел статус режиссёра второй категории, которую он получил взамен третьей лишь в сентябре 1964-го вследствие триумфа «Иванова детства» в Венеции. На заседании в Госкино «Золотой лев» был сочтён недостаточным поводом для присвоения автору сразу первой. Андрею не хватило чуть-чуть: из двадцати трёх голосовавших одиннадцать были за первую, а двенадцать — за вторую.

Вторая категория «Зеркала» означала, с одной стороны, меньшие ставки для членов съёмочной группы, а с другой — то, что картина не попадёт в крупнейшие и главные кинотеатры страны. Впрочем, показов этой выдающейся ленты в СССР и так почти не было, прокатчики возвращали копии фильма на студию. А вот уменьшение заработка имело для Тарковского огромное значение.

Происходящее казалось чудовищно несправедливым: «Разве „Зеркало“ не патриотическая, высоконравственная картина?» — возопил режиссёр в дневниковой записи от 9 января 1977 года. Согласно официальной версии, увидев фильм впервые, Ермаш произнёс одиозную фразу: «У нас, конечно, есть свобода творчества, но не до такой же степени!» Хотя, судя по всему, проблемы восходили даже «выше», чем к главе Госкино. Вот, например, что пишет Аркадий Стругацкий своему брату Борису 9 октября 1975 года: «Я больше не верю в затею[150] с Тарковским. Он надолго погиб во мнении начальства: Ермаш получил за „Зеркало“ выговор и таким образом освободился от всякого чувства вины перед Андреем. Конечно, надежды терять не следует, но всё это явно откладывается в долгий ящик».

В действительности, надежду терял уже сам режиссёр. Вот что он пишет в книге «Запечатлённое время»: «Надо признаться, что после завершения работы над „Зеркалом“ у меня возникла мысль вовсе бросить своё занятие, которому я отдал долгие годы нелегкого труда». От этого шага, по его собственному признанию, Тарковского уберегли зрители, восторженные письма которых он получал.

Если пытаться представить себе личность Ермаша на основании исключительно дневников Андрея, то такая категория, как «чувство вины», кажется совершенно неуместной. Но не стоит забывать, что видимая картина, во многом, зависит от смотрящего. Скажем, по воспоминаниям Алексея Германа, создаётся примерно такой же, если не ещё более мрачный образ этого человека, что в очередной раз подтверждает духовную близость двух режиссёров. Хотя, в первую очередь, невзирая на эстетический антагонизм, её подтверждают их фильмы, а также высказывания друг о друге.

В каком-то смысле, Тарковского и Германа породнили и братья Стругацкие. Во время работы над сценарием «Сталкера» Борис и Аркадий неоднократно отмечали, что в этом деле им помогал опыт сотрудничества с Алексеем. Несмотря на то, что премьера фильма «Трудно быть богом» состоялась в 2013 году, первый вариант сценария они писали ещё в 1968-м, то есть до начала работы с Андреем. Отличие, правда, состояло в том, что Герман трудился, главным образом, с Борисом Стругацким, тогда как Тарковский — с Аркадием.

В то же самое время Георгий Данелия в своих мемуарах описывает будто бы совсем другого человека по фамилии Ермаш. Сам Данелия тогда уже получил некое признание на Западе, и выезжал из страны он существенно легче, чем главный герой настоящей книги. О наградах Георгия с гордостью писали советские газеты. И дело здесь, очевидно, не только в том, что он никогда не экранизировал Стругацких.

Всё же Ермаша не стоит излишне демонизировать. Проблемы и конфронтации Андрея были связаны не лично с этим человеком, а с системой, как целым. Биограф Тарковского Виктор Филимонов приводит[151] следующие слова главы Госкино из газеты «Советская культура» по поводу официальных просмотров «Зеркала» с высшими чиновниками: «От них повеяло не только холодом, но и полным неприятием и даже раздражением. Сегодня нет смысла скрывать, что был просто поток возмущения, обрушившийся на меня за эту картину. Возмущались и высшие эшелоны, возмущались и около них ходящие, и часто трудно было разобрать, кто чьи мнения высказывает. Больше всего говорили о якобы зашифрованности чего-то, о туманности, о нарочитом эстетизме, о мистицизме и даже о вредности подобных произведений. Не менее опасными были люди, которые двурушничали, а таких в то время было немало. Ничего этого я никогда легко ранимому А. Тарковскому не передавал, достаточно ему было своих кинематографических разговоров. Хотя я понимал, что в его представлениях я-то и был главным хулителем». В целом, эти слова находят подтверждения.

По поводу «Зеркала» пришла внушительная жалоба и из ЦК Украинской ССР. Противостояние системы не было надуманным, но оно было удивительно глупым и недальновидным, ведь фильм не отправили в Канны даже после того, как директор смотра Морис Бесси практически пообещал картине победу заранее. Вот тут мечта режиссёра о «Золотой пальмовой ветви» была близка к воплощению как никогда! Но по непонятным причинам престиж страны оказался не так важен, как прирост влияния и свободы Тарковского, которые он получил бы вместе с наградой. Забегая вперёд, скажем, что ленту официально отправят на международные смотры лишь после того, как чиновникам станет ясно, что режиссёр не вернётся в страну[152]. Это принципиально изменит расстановку сил: история о том, как один из шедевров советского кино долгие годы держали под спудом, имела шансы стать идеологической уязвимостью, потому фильму резко дали ход. Конечно, он попадал уже только во внеконкурсные и ретроспективные программы, так как не считался новым.

Теперь можно попытаться предположить, какой смысл вкладывал Тарковский в слова «многое изменилось», написанные 7 апреля 1978 года. Удачная поездка во Францию показала властям, что ему можно доверять и выпускать за рубеж. Не исключено, что это пошло на пользу и «Сталкеру»: итоги командировки учитывались при принятии решения о третьем запуске съёмок. Вот фрагмент письма[153] Аркадия Стругацкого брату Борису от 3 февраля: «Тарковский вернулся из Парижа. „Зеркало“ вызвало фурор. Наше посольство во Франции в восторге, прислало в Госкино соответствующую реляцию. Но здесь со „Сталкером“ тянут по-прежнему, хотя Андрей утверждает, что со дня на день ждёт приказа на запуск. Сизов держит ярую мазу за него (после Парижа особенно). Есть уже новый директор картины, новые сотрудники. Ждём».

Одно время ходили слухи, будто Сизов подсиживал Ермаша, а Тарковский в каком-то смысле стал полем их столкновения: первый его поддерживал, отчасти потому, что второй — нет. Противостояние, дрязги и конкуренция должностных лиц были теми скудными козырями, которые иногда удавалось разыграть. 6 февраля 1979 года Андрей отметил в дневнике: «Были у Тонино[154]. Ужин с важным чиновником с итальянского телевидения. Писатель, драматург. Ему нравится Тонино. Рассказал, что Лапин (!?) не против послать меня в Италию, сделать „Путешествие по Италии“ (я — итальянцам, а какой-то итальянец — нам в СССР). Лапин — неожиданный ход! Совершенно независимо от Ермаша! Тем более, что Ермаш и Лапин находятся в конфликте. Очень может быть, что и выйдет».