Итальянские маршруты Андрея Тарковского

Режиссёр продолжает ответ на тот же вопрос: «…Рассмотрим Писателя. Мне кажется, что актер, Солоницын очень точно следовал моим указаниям. Так что порой я узнаю себя в его герое, узнаю мой способ говорить, поведенческие моменты, интонации голоса. И это несмотря на то, что Писатель — персонаж, которого я, в общем, не очень люблю». Подобного рода суждения автора вызывают немедленный интерес к фильму. Как новая картина может оказаться ещё более личной, чем «Зеркало», в котором воспроизводятся атмосфера и мельчайшие детали детства Андрея, включая детали интерьера?!

Действие многих сцен у Тарковского разворачивается будто в родных для него стенах. Режиссёр жил и продолжает жить в том мире, который сам воплощает на экране. В обсуждаемом интервью он блистательно это формулирует: «Только у тех предметов и вещей, которые я бы хотел иметь у себя дома, есть право находиться в моих фильмах». С учётом того, как он обживает свой собственный кинематографический мир, становится яснее, что пусть у «ностальгии» и нет географического аспекта, но есть пространственный. Отчасти это понятие тяготеет к тоске по «дому» в широком спектре смыслов.

О грядущей работе на Апеннинском полуострове собеседники говорят мало. Гуэрра спрашивает: «Есть ли у тебя планы, что делать сразу после „Сталкера“?» Тарковский отвечает: «Я хотел бы снять фильм, который мы [с тобой] придумали: „Путешествие по Италии“. Но ты можешь рассказать об этой картине гораздо лучше, чем я. В любом случае, я думаю, нам удастся избежать серости коммерческого кино. Это не означает, что наш фильм не станут смотреть. Я бы хотел сделать картину, которая, утратив часть обычной публики, привлечёт много новых людей. Я бы хотел, чтобы наша работа привлекла внимание тех, кто не принадлежит к числу обычных посетителей кинозалов». Сейчас уже можно утверждать, что так и вышло. «Ностальгия» примет непосредственное участие в определении типажа «нового зрителя», когда разделение на развлекательное и высокохудожественное кино примет куда более радикальные формы, чем во времена Тарковского. Однако в самой формулировке опять видится некое противоречие, поскольку непосредственно перед этими словами, Андрей скажет, что стремится сделать свои картины «настолько примитивными и банальными, насколько это возможно».

Указывая на парадоксы и несоответствия в суждениях режиссёра, мы не преследуем цели как-то его скомпрометировать или «поймать за руку». Напротив. В большинстве случаев, когда о том или ином авторе говорят, будто его творения «не описать словами» — это банальное клише, выглядящее, нарочитой романтизацией искусства, которое в этом не нуждается. Однако в случае Тарковского имеются многочисленные доказательства того, что так и есть. Ему, мыслящему кинообразами, самому редко удавалось перевести свои желания, методы и задумки в текст или устную речь. Фильм не для «обычных посетителей кинозалов» — абстрактнейшая формулировка, но, говоря так, автор уже кое-что представлял себе из будущей «Ностальгии».

Подобного рода режиссёры-мыслители, пытающиеся найти подходящие слова для своего кино, в Европе появлялись нечасто. Потому Гуэрра и старался заставить Андрея формулировать, прикладывает усилия, чтобы друг дал множество интервью. Отчасти обсуждаемая беседа стала и репетицией разговора, вошедшего во «Время путешествия», некоторые вопросы Тонино задаст Тарковскому повторно перед камерой Лучано Товоли.

Помимо приведённой выше цитаты из дневника в поездке режиссёр больше не записал ничего, хоть пробыл в Риме почти неделю. Восстановить его маршрут можно лишь по заметке от 9 апреля, сделанной уже в СССР. Начинается она невесело: «Вернулся в Москву из Италии — и сразу неприятности. Дома, в моей комнате, гости, накурено, гремит музыка, на столе вино, коньяк. В общем, мерзость». Шумные компании часто досаждали Тарковскому. Далее про путешествие: «Италия прекрасна, Рим мощен и мужествен. Чистый воздух (даже в городе), фабрик и заводов нет — они сосредоточены на окраине. На улицах цветут глицинии, сливы, иудино дерево. Удивительный свет… Виделся с Антониони, Рози, Феллини. У Рози [виделся] с Тромбадори — коммунист, член парламента, произнес громовую речь, где изобличал нас и объяснял расхождения итальянских коммунистов с нашими». Расхождения вскоре приведут к разрыву отношений между партиями двух стран. Но обращаем внимание на использованные личные местоимения. Тарковский вновь встретился с ключевыми режиссёрами страны благодаря Гуэрре, старавшемуся как можно скорее и надёжнее интегрировать его в итальянское профессиональное сообщество, а также заручиться масштабной поддержкой, чтобы потом, когда Андрей вернётся в СССР, они все вместе могли лоббировать «Путешествие по Италии».

Упомянутый Тромбадори — личность одиозная. Это тоже важное знакомство. Политик и художественный критик, он родился в семье живописца Франческо Тромбадори, с детства вращался в интеллектуальных кругах, в конце тридцатых стал яростным антифашистом, за что был арестован в 1941 году. Поскольку его семья была достаточно уважаемой, Муссолини предложил двадцатичетырёхлетнему Антонелло амнистию. Юноша с гордостью отказался и просидел два года, прежде чем ему удалось сбежать и принять участие в обороне Рима от немцев. Последние взяли Тромбадори в плен, но от них он удрал в 1944-м.

После освобождения Вечного города Антонелло признали национальным героем. Будучи с детства приобщённым к живописи, в 1945 году он организовал нашумевшую выставку «Искусство против варварства», после чего стал помогать многим художникам и режиссёрам. В частности, без него вряд ли Роберто Росселлини удалось бы снять в послевоенной истощённой столице свой шедевр «Рим — открытый город».

Далее Тромбадори вошёл в центральный комитет коммунистической партии. В годы войны во Вьетнаме был посланником Италии в сражающейся против США стране. Потому ясно, что у него было право и были основания рассуждать про коммунизм.

Свой сорок восьмой день рождения 4 апреля Тарковский впервые отметил на Апеннинском полуострове, и именно этому посвящён последний абзац из приводимой записи: «В мой день рождения Тонино со своим приятелем Франко [Терилли] возили меня в провинцию: Перуджа (чудесная площадь в центре), Пьенца (город, построенный одним архитектором единовременно в честь папы Пия V[166]), Ассизи — город, в котором похоронен Франциск Ассизский. Двойной собор на двойном уровне — потрясающие фрески Джотто. Удивительный Монтепульчано[167]. Пейзаж и старинные города на скалах удивительны. Давно не испытывал такого сильного впечатления».

Это был первый автопробег по стране, который Гуэрра устроил для Тарковского. Выбор достопримечательностей для поездки на один день весьма интересен и показателен. Видимо, это было то, с чем Тонино хотел познакомить русского друга в первую очередь. Сценарист был достаточно уверен в своём выборе, поскольку от Рима до района этих четырёх городов более ста пятидесяти километров, а куда ближе располагаются мириады других местечек, которые вне всяких сомнений, тоже могли впечатлить иностранца. Но Тонино вёз Андрея именно в район Перуджи, хоть, как следствие, существенную часть дня им и пришлось провести в автомобиле.

Заметим также, что Франко Терилли, с которым режиссёр познакомился в этот день, со временем станет его постоянным спутником, ближайшим другом и даже душеприказчиком.

Если путешественники посещали пункты в том порядке, в каком их перечисляет режиссёр, то маршрут составил бы более шестисот километров, что исключало бы даже самый минимальный осмотр всех мест за один день. Поскольку Тарковский пишет о маршруте уже в Москве, он вполне мог перепутать последовательность. Скорее всего, они ехали так: Ассизи, Перуджа, Монтепульчано, Пьенца. Тогда протяжённость пути сразу сокращается до четырёхсот пятидесяти километров (см. карту 11). Делая подобное допущение, мы, во-первых, не можем исключать, что в процессе путешествия были остановки и в других местах, а во-вторых, что поездка заняла более одного дня. Но остановимся в каждом из пунктов подробнее.

Расположенный в сердце Умбрии город Ассизи в первую очередь известен как родина Франциска Ассизского. На фоне одного из осевых католических святых мало кто вспоминает, что двенадцатью столетиями раньше здесь же появился на свет Секст Проперций, поэт и товарищ Овидия и Вергилия.

Впрочем, всё понятно: именно рождение святого определило облик и статус этого места, а также католичества. Стоит взглянуть список городов-побратимов малюсенького Ассизи. В него входят американский Сан-Франциско, родина Христа Вифлеем, испанский Саньяго-де-Кампостелла — «христианская Мекка», центр паломничества, в котором хранится одна из важнейших святынь — останки апостола Иакова. Удивительная компания. И всё потому, что Франциску удалось сделать то, что до него удавалось лишь Всевышнему: он заново создал человека по образу и подобию божию.

Житие святого оказалось не очень хорошо задокументированным, потому по прошествии веков его биография вобрала в себя все мыслимые и немыслимые клише, а также была воплощена на высочайшем уровне литературной искусности. Франциск появился на свет в семье зажиточного торговца, единственный сын родителей при множестве дочерей, кутил в юности, отличался крайним тщеславием, воевал, потом ему было видение во сне, и всё прошлое будто отрезало. Однажды он собрал множество товаров своего отца и продал их в пользу церкви святого Дамиана.

Человеческий облик этой универсальной истории придают скудные, но милейшие детали. Например, родился Франциск, пока отец находился в деловой поездке. Мать нарекла его Джованни. Но папа, будучи франкофилом, по возвращении переименовал наследника.

В те времена среди нищих было заведено просить подаяние не просто так, но в честь кого-то. Как правило, несчастные использовали для этого титул и имя феодала, на земле которого пребывали. Франциска поражало и возмущало, что таким способом несчастным удавалось собрать куда больше милостыни, чем если просить её во имя Господа. Окончательно убедившись в этом в Риме, куда недавний Джованни прибыл для поклонения мощам святого Петра, он обменял у одного из побирающихся свой богатый камзол сына торговца на одежды нищенствующего путника. В иконографии этот сюжет запечатлён иначе: Франциск, якобы, прогуливался со своими разбитными дружками, но внезапно замер и впал в задумчивость. Спутники спросили, не решил ли он, случаем, жениться? Тот кивнул и ответствовал, что собирается взять в жёны «девушку краше, богаче и благороднее всех тех, что доводилось видеть им». Так «венчание с бедностью» стало одним их ключевых сюжетов католической иконописи. А виденная Тарковским фреска Джотто на стене базилики святого Франциска — его образцовым воплощением.

Этот человек оказался в числе множества тех, кто проповедовал материальную нищету, как путь к духовному богатству, беспрестанно повторяя слова Христа, обращённые некогда к ученикам: «Не берите с собой ни золота, ни серебра, ни меди в пояса свои, ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха».