Итальянские маршруты Андрея Тарковского

Как ни жаль, но пятый визит в Италию неумолимо подходил к концу, а до возвращения в СССР требовалось, по крайней мере, вчерне смонтировать «Время путешествия», чем режиссёр и занимался далее каждый день. Кроме того до отъезда необходимо было пройтись по магазинам.

Когда «Мартиролог» был, наконец, опубликован на русском языке, в адрес книги посыпалось множество упрёков, связанных с обилием в нём такой информации, как списки покупок, расчеты стоимостей и долгов. Бухгалтерско-бытовых выкладок в дневниках, действительно, очень много, однако не стоит забывать, что подавляющее большинство писем древних цивилизаций, которыми полнятся археологические музеи — это тоже подобные отчёты. И коль скоро Тарковский уделял данным вопросам такое внимание, недальновидно было бы исключать их при публикации. Предположения, будто режиссёр не рассчитывал, что его рукописи когда-нибудь увидят свет, далеки от истины. Просто в этом один из многих парадоксов его личности: чем больше он думал о материальном, тем выше поднимался в своих духовных изысканиях.

Безотносительно героя настоящей книги, приводимые им сведения — чрезвычайно важные штрихи к портрету эпохи. Распространённый читательский упрёк в «вещизме» Тарковского смешон, если принимать в расчет советские реалии тотальной унификации, низкого качества и дефицита. Зачастую индивидуальность людей проявлялась как раз через недоступный ассортимент. Да, Андрей пишет, например, о покупке электрических бритв, одежды и диктофона. Но работу едва ли каждого творческого человека — от литератора до режиссёра — без последнего сейчас трудно себе представить. И не нужно представлять, ведь в наши дни этот «помощник» есть в любом мобильном устройстве и всегда под рукой. Вдумайтесь, он доступен всем без исключения, а тогда чуда советской техники под названием «Электрон-52Д»[308], позволяющего записывать фонограммы лишь до десяти минут и весившего полкило, у Тарковского не было. И не удивительно, что Андрей отмечал подобные приобретения с восхищением ребёнка, предвкушая ту службу, которую они смогут ему сослужить. Аналогично, электробритва «Brown» выгодно отличалась от «Харькова» и могла стать прекрасным подарком, так что режиссёр купил не одну, а четыре. Приобретая одежду, он сразу записывал, кому из домочадцев или друзей она предназначалась. Помимо прочего, подобные заметки помогали контролировать расходы.

Великое множество гостинцев, которые традиционно закупали советские граждане, оказавшиеся за границей, объясняется не вещизмом, а необходимостью самоидентификации. Хорошие презенты[309] делает успешный человек. Это помогало дарителям чувствовать себя ярче и полноценнее в стране, где выделяться было всё ещё не принято. Приведём особенно трогательную опись[310] из «Мартиролога»: «Купил Ларисе потрясающий подарок. Правда, она достойна гораздо большего. 1) Крестик золотой итальянский или английский с рубинами и одно кольцо (начало века, либерти[311]). 2) Цепочка итальянская, ручной работы, золото и серебро (XIX век). 3) Колечко итальянское (XVII век). Я думаю, Лара будет очень довольна». И, наконец: «Никогда я ей ничего не дарил».

Но вернёмся на мгновение в 30 сентября 1972 года, вспомним обсуждавшийся отъезд из Сорренто после фестиваля советского кино. Наталья Бондарчук записала тогда в дневнике[312]: «В отеле я помогла Андрею собрать его чемодан — он самый непрактичный в мире человек». Это приоткрывает дверь к пониманию важного психологического аспекта, проявлявшегося в виде фантомного (стало быть — ненастоящего) «вещизма». Называть, перечислять предметы, комбинировать их, оценивать, подробно описывать — это было что-то вроде терапии, наведения мостов с миром материального, таким чуждым для режиссёра.

Вечером 3 сентября Тарковский был приглашён на ужин с советским атташе по культуре Леонтием Самохваловым. Встреча проходила не в посольстве на виа Гаэта, а в резиденции, занимавшей старинный особняк. Андрей записал: «Вилла у нашего посольства изумительной красоты». И это понятно, поскольку речь идёт о легендарной вилле Абамелек (via Aurelia Antica, 12, @ 41.888986, 12.456420), принадлежащей СССР, а теперь и России.

Имение носит имя князя Семёна Абамелек-Лазарева, крупного отечественного промышленника, одного из богатейших людей своего времени. Впрочем, он владел зданием лишь с 1907 года. Иными словами, это название вовсе не историческое. Виллу можно было бы связать с именем Паоло Джироламо Торе, поскольку именно по заказу этого генуэзского маркиза она была возведена в XVII веке. В 1700 году в ней прошёл конклав кардиналов, связанный с болезнью папы Иннокентия XII, благо Ватикан расположен всего в двух километрах к северу. На протяжении XVIII столетия имение сменило множество хозяев. Оно принадлежала и госпиталю Святого Духа, и кардиналу Джузеппе Мария Ферони — представителю знатного флорентийского рода — и многим другим. Каждый новый владелец приглашал лучших, сообразно своему вкусу, художников и архитекторов для того, чтобы утвердить её великолепие и своё обладание ею.

В 1849 году вилла была серьезно разрушена французскими войсками в ходе сражения с армией итальянской республики на холме Яникуле, но здание восстановили и, в конце концов, оно досталось Абамелек-Лазареву. Князь, в свою очередь, также вложил огромный капитал в перестройку дома и развитие архитектурного ансамбля прилегающего парка. Здесь стоит сказать, что всё имение охватывало площадь в тридцать четыре гектара. Для сравнения, территория Ватикана всего на десять гектаров больше.

Известный петербургский дворец Абамелек-Лазарева (набережная Мойки, 23) — едва ли не самая последняя личная резиденция аристократа, возведённая до Октябрьской революции. Как и Горчаковы на вилле Сиракуза, князь готовил свой римский дом в том числе и к визиту царской семьи. Но Николай II не смог приехать ни в Сорренто, ни к нему.

В 1916-м хозяина не стало, и имение перешло его жене, которая, заметим, была из рода других промышленников — Демидовых. Детей супружеской чета не нажила, потому, согласно завещанию князя, после смерти вдовы вилла отошла Императорской Академии художеств, которая, на момент подписания документа, располагалась в Санкт-Петербурге. Не перемещаясь в пространстве, в 1916 году она оказалась уже в Петрограде, а в 1924-м — в Ленинграде. Эти перемены значили слишком многое. Как раз в начале двадцатых советские власти впервые заявили о своих правах на это здание. Претензии, разумеется, были отклонены итальянским судом. Во-первых, потому что в завещании речь шла об Императорской, а не о советской академии. Это стало неожиданным откровением для новых хозяев России: декларируемый во всеуслышание принцип «…до основанья, а затем…» исключал возможность преемственности. Во-вторых, разговор о наследстве вообще было странно начинать, поскольку вдова князя ещё здравствовала.

Мария Абамелек-Лазаревапрожила длинную и насыщенную жизнь, её не стало в 1955 году, хотя своей римской виллы она лишилась раньше. Как это ни удивительно, её конфисковали у хозяйки не советские, а итальянские власти, мотивируя это тем, что она не живёт в исторической резиденции. Княгиня, действительно, вскоре после смерти мужа перебралась в родовое имение Демидовых — виллу Пратолино возле Флоренции.

В годы Второй мировой войны имение Абамелек, в силу стечения почти случайных обстоятельств, служило своего рода Домом советских офицеров. Впоследствии страна-победительница напомнила о своих правах и декретом 1947 года недвижимость, наконец, стала собственностью СССР.

Хоть и не такой видел её судьбу князь, следует признать, что вилла выполняла и выполняет роль очага русской культуры в Риме. В ней проходят выставки и концерты, а на территории парка расположены русская школа, русский театр, православная церковь, госпиталь и другие открытые диаспоре и гостям учреждения. Со временем здание стало резиденцией посла.

В 1995 году о воле князя напомнил не кто иной, как Иосиф Бродский. Движимый желанием способствовать созданию в Вечном городе Русской академии, в которой могли бы работать литераторы и художники из России, на встрече с мэром Рима нобелевский лауреат высказал предположение, что более подходящего здания, чем вилла Абамелек, для этого не найти. Однако договориться с российским послом не удалось.

Бродский, слишком хорошо осознавал важность путешествия для каждого автора. Особенно — путешествия именно в Италию. Особенно — для русского, ещё недавно бывшего советским, невыездным, имевшим, в лучшем случае, сугубо книжные представления о «загранице». Впрочем, Апеннинский полуостров — одно из тех редких мест, где фантазии, почерпнутые из текстов и альбомов, могли найти подтверждения.

На встречах с официальными лицами, Иосиф настаивал, что традиция путешествия по Италии восходит к Гоголю и живописцу Александру Иванову. Это очень напоминает ту стратегию ведения переговоров с чиновниками, которую выбрали Тарковский и Гуэрра. Впрочем, они акцентировали внимание не только на русских авторах, вспоминая Стендаля, Томаса Манна, Германа Гессе, Уильяма Фолкнера — людей, появившихся совсем в других реалиях, для которых путешествие по Италии вовсе не было чем-то немыслимым на грани невозможности, но оказывалось ничуть не менее судьбоносным и системообразующим. Более того, к тому времени сам Тарковский, мечтавший поставить четыре фильма по произведениям Гессе и Манна, вполне мог сойти в этом разговоре за аргумент.

Кстати, как раз Фолкнер относится к тем редким писателям, планы по «сотрудничеству» с которыми Андрею удалось воплотить в жизнь, правда не в виде киноленты. В 1964 году он поставил единственный в своей творческой биографии радиоспектакль[313] «Полный поворот кругом» по одноимённому рассказу классика американской литературы.

После «Иванова детства» запуск следующей картины требовал много усилий и времени, а простаивать без дела не хотелось. Тогда режиссёр начал задумываться о работе в театре, а также на радио. Наверняка существенную роль в появлении упомянутого спектакля сыграл тот факт, что и Арсений Тарковский сотрудничал с радиотеатром, который в СССР был развит очень хорошо.

В литературной редакции Всесоюзного радио Андрей впервые столкнулся с писателем и драматургом Александром Мишариным — своим будущим товарищем и соавтором сценария «Зеркала». К работе над «Полным поворотом кругом» режиссёр относился не менее бескомпромиссно, чем к своим фильмам. Например, когда выяснилось, что в фонотеке Всесоюзного радио нет устраивающей его записи крика чаек — а действие спектакля происходит на море — он за свой счёт купил билет на поезд до Риги, и, прихватив нелегкий, но всё же считавшийся компактным по тем временам магнитофон, отправился записывать птиц на взморье. Дорога туда и обратно занимала более суток.

Актёрский состав радиоспектакля впечатляет: в постановке заняты Лев Дуров, Никита Михалков, Александр Лазарев. Более того, изначально на роль лётчика Богарта, которую исполнил последний, режиссёр приглашал своего давнего друга Владимира Высоцкого. Состоялись пробные записи, артист был утверждён, но в назначенный день он явился в студию нетрезвым и с опозданием. Несмотря на то что история их знакомства уходила в далёкое прошлое — в те годы, когда они оба являлись членами неформального творческого братства, сформировавшегося в Большом Каретном переулке — стерпеть такое Тарковский не мог.