Самозванка. Кромешник

— Могу представить. — Упырь пожал плечами. Судьба юного Орэндайля его не слишком занимала, а вот встрепенувшийся братишка — очень даже. Пыл следовало погасить во избежание дальнейшего пожара. — Учти, Вызов перед присягой — серьёзней прежних практикумов. Особенно для будущего Лучистого, — заметил Фладэрик негромко.

— Мэтр Таллэсэн говорил об этом, — просиял отрок. Сакраментальное «жду не дождусь» маячило отчётливым рефреном.

«Мальчишка, — с горечью оценил старший Адалин бледный лик, отороченный локонами, подбитый кружевами. — Смышлёный, откровенный и наивный — опасная смесь для двора. О чём догадается, о том молчать не станет. А такие долго не живут».

— По поводу Близкого. — Фладэрик улыбнулся, надеясь смягчить последствия давно принятого решения. — Я поговорю с кем-нибудь из командиров. Джебрики или старший Дорвэк с радостью возьмут тебя под крыло. — На энтузиазм Упырь не рассчитывал, но и столь неприкрытого страдания обнаружить не ожидал. Потому заговорил ласково, точно увещевая нервную кобылу: — Дядюшка Ирджи, старый Корнэль. Ты жил у них пару лет в Джебрике в детстве. И тебе там нравилось.

Радэрик погас так же отчётливо, как до того светился, растеряно оглянулся по сторонам в поисках аргументов. Лицо вытянулось, а губы побелели и предательски дрожали.

«Старого Корнэля», деда Фладэрикова студармского дружка, министериала-ленника рода Адалин, младший любил от всего сердца. Почтенный хозяин без устали потчевал «прелестного мальчонку» медовыми кренделями и засахаренной снедью, разрешал таскать из арсенала всё, на что глаз ляжет и слуги припрятать не успеют, брал с собой на охоту и изо всех сил баловал. Особенно после пропажи одного внука-лоботряса, Данжика, и отбытия ко двору второго, меньшого Корнэля.

— В долине, тем паче в коронном замке, при дворе, тебе будет куда интереснее, — продолжал Фладэрик спокойно, но в груди отчего-то сделалось пусто. Отрок выглядел несчастным и ошеломлённым. — На миннезанг время останется.

— Не хочу слушать про чужие подвиги! — выпалил юнец, блеща глазами за целый рой болотных огоньков. — Я совершу свои!

— Охотно верю, — со вздохом покивал Упырь. — Но… Радэрик, подвиги совсем не по моей части. В казармах Стяга наслушаешься скоро…

— Да слышал я! — перебил тот сердито. — И что? Ты обещал принять меня Близким! И ты можешь это устроить! Королева тебе благоволит и даст тебе всё, чего бы ты ни попросил. Вот о чём говорят в казармах!

Фладэрик прикрыл глаза, смиряя раздражение. Какие там путешествия, его не то что в Розе, в поместье одного оставлять боязно, как бы голуби не заклевали. Ещё и при таких повадках.

— Когда то было, — мрачно проронил Упырь.

В выстуженных покоях отчётливо попахивало «смертельной обидой», а то и «терзаниями». Что важно, душевными. Возможно, в стихах.

Радэрик упрямо вздёрнул аккуратный подбородок, куда менее для того подходивший, чем братишкина квадратная челюсть:

— Разве слово Высшего имеет срок давности? — Вызов звякнул о камни сводов наконечником копья.

Старший Адалин лишь усмехнулся, машинально пощупал амулеты и подтянул тесёмки облачения.

Радэрик заподозрил страшное и тотчас позабыл свою обиду:

— Ты что, уже уходишь? Сейчас обед принесут! Я распорядился на двоих.

— Вот и поешь за нас обоих. — Упырь смерил выразительным взглядом братишкину стать — фамильно тощую, пока не заматеревшую, а потому удручающую — и выразительно кивнул: — Тебе не помешает.

— Я просто высокий! — округлил зенки младший Адалин. — И вообще! На себя посмотри!

Фладэрик, припомнив «одра», ухмыльнулся отчётливее:

— Мне можно.

— Так куда ты? — не дал себя сбить Радэрик и ухватил брата за рукав.

Упырь беззлобно, даже ласково его отстранил, машинально потрепал по волосам, как делал в детстве.

— К благоволящей мне государыне, — сообщил он коротко.

— К государыне? — опешил отрок. — Но… обед…

Братишкин пыл раздражал искренней непорочностью. Фладэрик захлопнул дверь, оставив юность на попечение Норбера.