Чернокнижник и феи

Глава 70 Бурная ночь

Часы в гостиной пробили половину двенадцатого. Время подбиралось к полуночи, а Грег все еще не спал – не мог заснуть. И дело было не в прижимавшейся к нему спящей, горячей, все еще обнаженной Лиз. В конце концов он тоже был обнажен – привык за годы службы спать именно так: в южных колониях, где он послужил не один год, приучили, чтобы не возникали кожные болезни, распространенные в жарком, влажном климате. Даже поговорка возникла из-за этого: спать, как солдат – голым и безмятежным.

Лиз совсем не мешала, присвоив его локоть себе в качестве подушки. И её немного громкое дыхание не отвлекало, и даже её щекотавшие Грега волосы не мешали. Наоборот, его успокаивали легкие прикосновения к ней – простые поглаживания по спине, по хрупким позвонкам, по тонкой шее. Она спала, она не боялась его, и это заставляло верить, что он может перешагнуть через подвал, через одержимость лоа, через страх снова сорваться. Он справится со своими вспышками гнева. Он перерастет их, как детские болезни. Доверие Лиз заставляло поверить в себя. Просто было много дум. Начиналась новая седьмица, и решить вопросы со свадьбой на ней не удастся. А проблем с браком было много.

Он реформист. Она дореформистка – в Вернии после отделения от Тальмы вернули старую веру. Даже если он решит поменять веру, они с Лиз не являются прихожанами ни одного местного прихода – на свадьбу в храме не стоит и рассчитывать. Даже если она решит поменять вероисповедание ради него – он вот-вот потеряет лерство и возможность получить лицензию с открытой датой на свадьбу, чтобы ни быть привязанным к приходам.

Он тальмиец, она вернийка. Даже если заключать брак в мэрии, посольства Вернии в Тальме нет. Ближайшее посольство в Ондуре, с которым вот-вот начнется война. И королю подавать прошение не вариант. Эдварду сейчас не до свадебных проблем, а к вернийскому Людовику Лиз не обратится ни за что. Мррррак, как говорит Брок.

Эфир в городе поменял свое привычное течение. Грег, остро чувствующий его, вздрогнул – огромный пласт эфира просто пропал, словно его и не было. Что-то случилось, причем где-то в центре города, где-то у мэрии, если быть точным. В Высшем Королевском Командном корпусе вбили почти в кости привычку до последнего ручья заучивать местность, на которой тебе придется служить. Грег с закрытыми глазами мог легко представить себе Аквилиту, кроме катакомб, конечно. Но и их выучит, если найдет надежные карты.

Он осторожно, чтобы не потревожить Лиз, выбрался из кровати и принялся спешно одеваться. Она все же проснулась – в спину, когда он выходил из спальни, раздался вопрос:

– Что-то случилось? Если боишься за репутацию – бежать надо мне, а не тебе.

Он обернулся в дверях:

– Что-то случилось в районе мэрии. Я должен проверить. Не пойму – часть города просто исчезла. Возможно, снова обрушение, хотя грохота не было. В городе происходит что-то странное, Лиз: зомби, черное колдовство, силовые шторма… Будь осторожна.

Когда он заряжал револьвер серебряными пулями, из спальни вышла Лиз, ища в чемодане мужскую одежду:

– Я с тобой. Если опять обрушение – я помогу с поисками в катакомбах. Если же зомби – я хорошо стреляю. Против колдовства я бессильна, так что не бойся – мешаться под ногами не буду.

Он прищурился, заставил себя все же разжать кулаки и начать думать:

– Одевайся тепло – в катакомбах холодно.

Он поднял трубку и попросил соединить с ночным портье – ему нужен был паромобиль.

***

Тихо капала вода.

Кто-то что-то стонал во сне.

Булькало чье-то хриплое дыхание.

Шорохи чужих шагов стихли.

Ночь вошла в свои права.

Тени сгустились – в камерах выключили свет.

Только пара одиноких голых ламп, висевших на проводах под потолком, освещали подвал.

Охранник за своим столом заснул, опустив голову на стол. Свет масляной лампы еле пробивался через голодные язычки теней – те все сильнее и сильнее стискивали стекло, пока то не треснуло, разбиваясь. Огонь брызнул в испуге на журнал на столе в попытке выжить, но тени нашли его и там – задушили, оставляя на память только едкий, неприятных запах бумаги и паленых волос полицейского констебля. Тот даже не проснулся, весь затянутый тенями. Они осмелели и тихо, на мягких лапах пошли дальше, через решетки проникая в камеры, ощупывая спящих людей и сковывая их. Стоны и храп стихли. Только еле слышное дыхание выдавало, что люди еще живы. Даже стук воды в раковине стих – тени поймали каплю, и она застыла в воздухе, медленно, как маятник, качаясь на длинной тени.

Холод проникал даже через два отсыревших, тяжелых пледа. Он леденил кровь, которая острыми иглами льда раздирала сердце при каждом его ударе. Казалось, еще чуть-чуть, и сердце просто взорвется, выскакивая из груди алыми осколками льда. Рук и ног Зола уже не чувствовала. Сознание раздваивалось – она была и тут, в подвале, полном теней, замерзшая и несчастная, и где-то помимо тела высоко под потолком, отрешенно ожидающая смерти.

Дышать было трудно. Воздух, пропитанный тенями, стал плотнее и неподатливее. За каждый вдох приходилось бороться. Воняло чем-то тухлым, сырым, мертвым. Мертвый воздух царапался в горле, пытаясь пробраться внутрь, дорваться до еще чуть теплой крови и поселиться в ней, завладевая телом. Зола закашлялась, сворачиваясь, как улитка, в диком приступе кашля. Он рвался из неё, горло болело все сильнее, раздираемое мертвыми лапками теней, желавшими тепла. Плечи сотрясались от кашля, закончившегося рвотой – что-то тягучее, соленоватое тянулось изо рта, падая на пол. Кажется, это была кровь.

Лампы в коридоре окончательно сдались, с тихим звоном разбиваясь, раздавленные тенями. Стало совсем темно, словно выкололи глаза, и тихо.

Только шум текущей крови в ушах. Только бьющееся где-то в горле сердце, раздираемое иглами льда. Только шорох с трудом втягиваемого воздуха в легкие. Он там царапался, снова провоцируя кашель.

Зола боялась, как никогда прежде – констебль сказала, что она здорова. У неё нет потенцитового безумия, и, значит, все происходящее реально, а не творится в её голове. Тени действительно живут, а воздух омертвел.

Липкий, холодный пот пропитал платье – его теперь останется только выкинуть.

По спине, где-то под кожей, ползли по позвоночнику коготочки страха, глубоко и болезненно впиваясь в лишенное защиты магией тело.

Где-то, заставляя вздрагивать всем телом, сотряслась решетка – громко, болью отзываясь в голове, но никто этого не слышал. Раздались шаги, и чей-то протяжный крик. А потом началась стрельба. Уши заложило. Пороховой дым разъедал и так больное горло. Глаза, слепо смотревшие в темноту и ничего не видящие, слезились.

Раздался дикий крик:

– Вини лоа Ти-жан!

Спокойный голос возразил крику:

– Он не придет – Хозяин Ворот уничтожен. Ворота закрыты навсегда. Лоа не придет.

– Небеса и пек… – мужской голос задохнулся, обрываясь на середине фразы.

Револьверы стихли.

Только шум крови в ушах и пугающий шорох шагов, заставляющий Золу сползать с койки и пытаться прятаться. Только её всегда находили. Её всегда находили – она не умела играть в прятки.

– Где Абени?

– В надежном месте ждет нас…

– Хорошо…

Кто-то обнял её, приподнимая с пола и ласково шепча в заложенное после выстрелов ухо:

– Все хорошо… Все хорошо… Все хорошо…

Она знала, что хорошо уже никогда не будет. Она, широко открыв глаза, смотрела в темноту и ничего не видела. Тепло чужого дыхания на щеке и надежные руки заставили её безнадежно прошептать – она знала, что ошибается, но надежда умирает последней:

– Солнце моё…

Рауль шепнул ей:

– Только верь в меня, как я верю в тебя, любовь моя.

И так отчаянно хотелось верить, забыть про ложь между ними, про боль, про смерти… Отчаянно хотелось верить. И не получалось, потому что Рауль бросил куда-то в сторону:

– Джеральд, прекрати! Ты её пугаешь.

– Да, мой маленький хозяин, как скажете…

И сразу стало легче дышать, даже горло перестало царапать, и тьма чуть-чуть отступила: ровно настолько, чтобы можно было увидеть родные карие глаза, любимые черты лица и ложь. Привычную ложь. Наивная констебль ошибалась – Рауль убивал тех женщин, Рауль знал, кто бокор в их семье.

Она подняла глаза на Джеральда, на всегда услужливого Джеральда, который безукоризненно подавал ей еду, приносил бумаги и письма и так же старательно укутывал в смирительную рубашку. Он Мудрый. Ну кто бы мог подумать.

Знакомый до последнего возрастного пятна на коже, сейчас больше похожей на пестрые перепелиные яйца. С широкой улыбкой и крепкими не по возрасту зубами. С седыми волосами и теплыми нотками в голосе, заставлявшими улыбаться, даже когда больно и страшно.

Рауль уговаривал:

– Пойдем, моя фея, пойдем… Будь храброй, моя фея, прошу… Пожалуйста, мне не справиться без тебя… – Он обнял её за плечи, помогая встать. Ноги подгибались, отказываясь двигаться. Джеральд пришел на помощь – он всегда приходил на помощь:

– Маленький хозяин, давайте я понесу нашу леру.

– Нет! Моя! – прикрикнул Рауль. Он закрыл глаза и заставил себя сказать тише: – прости, даже на меня действует твоя магия.

– Простите, маленький хозяин, вы же знаете, я служу только вам, я никогда вам не причиню вреда. Я делаю все, чтобы ваш род жил и процветал… Я делаю все, чтобы вы были счастливы и ни в чем не нуждались.

Да, первое время они с Раулем отчаянно нуждались, когда он еще проходил обучение в университете – отец отказался от сына за его женитьбу на Золе. Тогда только магические навыки Золы помогали держаться на плаву – она заряжала амулеты, помогала с зельями, ремонтировала мелкие механиты. Кажется, тогда работала не только она, но и Джеральд. Уже позже Рауль нашел способ помириться с отцом, правда, Зола не знала, какой. Наверное, и это сделал Джеральд…

Он пошел первым, разгоняя тени.

Рауль, поддерживая Золу за талию, направился вслед за ним, а магия молчала, не откликаясь на отчаянный золин призыв. Магия её предала, не впервые, но так неожиданно и так подло. Зола ничего не могла поделать – зря она спасала Рауля. Он не заслужил. Только феи продолжат умирать без его лекарства – это несправедливо. Это так несправедливо…

В коридоре на полу, мешая идти, валялись вырванные из стен решетки камер. Кругом лежали полуразложившиеся тела – все же пули констеблей размозжили головы зомби, лишая псевдожизни. Рауль помогал Золе перешагивать через обнаженные разложением тела – щерились зубами голые черепа, торчали ребра, вздымались дуги позвоночников, стыдливо прикрытые одеждами, под нелепыми углами лежали конечности. Ноги скользили в липкой жиже, дышать было нечем – она задыхалась, она не могла двигаться, она… Лучше бы она осталась в этом подвале, рядом с телами констеблей. Зола в одном из валяющихся на полу тел узнала женщину, которая напрасно поверила в её мужа. Она была заботливо прикрыта от смерти телом рыжеволосого мужчины. Только это её не спасло. Рукоятка пистолета была еле видна, придавленная мужчиной.

– Зола… Тебе плохо?

– Я не могу идти… – она почти не лгала. Ноги ослабели, и она осела на пол, рядом со светловолосым, стеклянно смотрящим в стену мужчиной. Тонкая нитка слюны текла из его открытого рта – его душу уже украли, но сделать послушной и вернуть в тело не успели. Или же никогда не вернут. Даже не понять сразу, что страшнее – стать зомби или пролежать остаток жизни в психлечебнице, лишенным души и разума.