Чернокнижник и феи

Глава 17 Два драконоборца

За окном бушевала метель, стекла иногда сотрясались от ветра и дребезжали. Его порывы кидали в окно охапки снега, а в кабинете было тепло и уютно. Плясало пламя в камине. Горели бра на стенах и настольная лампа матового, белого стекла. Кабинет был еще не обжитой, еще была видна рука старого хозяина: картины на стенах, книги на полках, выбранные не Эваном, кроваво-красные шторы на окнах – Эван не любил этот цвет, но пахло в кабинете уже только Эваном: чуть розами, горьковато деревом и пыльными тайнами. Вик вздохнула: когда уже она наберется храбрости и скажет ему, что не любит запах роз…

Эван сидел в кресле, при свете камина спешно читая бумаги из Особого управления по делу об убийстве Ривза – Шекли предоставил для ознакомления. Даже странно от такой любезности. Вик эти бумаги уже просмотрела. Сейчас она за огромным рабочим столом Эвана сидела и читала расшифровку записи с фиксаторов. Во всяком случае, она очень пыталась вникнуть в то, что случилось на набережной два дня назад. Щеки предательски горели от других воспоминаний: сильные, нежные руки Эвана, его хриплый голос, прикосновение обнаженного тела. Кожа еще была растревожена поцелуями, и казалось, что любой, кто войдет в кабинет, сразу поймет, чем они занимались в спальне…

Вик бросила косой взгляд на Эвана – он был абсолютно невозмутим, словно не он совсем недавно в тысячный раз говорил низким, будоражащим голосом: «Люблю!»… Кстати, он все же догадался побриться – пока горничная, которую пришлось позвать, снимала с Вик тяжелое праздничное платье, он привел себя в порядок.

Эван оторвался от бумаг и посмотрел на Вик:

– Солнышко, что-то не так?

Она поджала губы – все не так! Придет Брок, придет Одли, придет Лео, а она тут… По ней же все видно… Тяжело быть новобрачной – кажется, что все смотрят и понимают, что происходит между ней и Эваном.

– С чего ты взял? – она отложила бумаги в сторону – все равно в голову лезет не то, особенно когда Эван смотрит на неё так: пристально и тепло. – Как вы вообще понимаете, что со мной что-то не так?

– Это написано на твоем лице.

– Прости? – не поняла Вик, так что даже воспоминания о тяжелом, вжимающем в кровать теле Эвана, куда как лучше сложенного, чем Гилл, улетели прочь.

Эван пояснил, закрывая папку с бумагами:

– Когда ты волнуешься, ты поджимаешь губы. Когда дело совсем плохо, они полностью исчезают. А когда надо бежать далеко-далеко от тебя, ты прищуриваешь глаза – вот прям как сейчас.

Вик потрясенно замерла, в первый миг растеряв все слова. Нет, она знала, что поджимает губы, но то, что это замечают другие…

– И ты молчал?! Все это время знал и… Не говорил… – Она даже не подозревала, что у неё настолько живая мимика.

Эван лишь чуть приподнял плечи вверх, словно не понимая обиды в голосе Виктории:

– А как бы я тогда узнавал, когда тебе плохо или ты в ярости?

– И почему же, позволь узнать, ты сейчас решил все рассказать?

Он честно ответил:

– Потому что ты меня спросила.

Вик подняла глаза вверх, но небеса молчали, скрытые потолком. И даже краткая молитва не усмирила зуд в руках. Вик нашла ненужную ручку на столе и запустила ею в Эвана:

– Вот тебе!

Он легко уклонился, да и не стремилась Вик в него попасть.

– Я же говорил: губы исчезли, глаза прищурены – надо бежать прочь. – Эван не сдержал смех. И за этот смех, который она почти никогда не слышала у него, она простила ему все. Чуть-чуть попыхтела для вида и снова уткнулась в бумаги, погружаясь в чтение и старательно пытаясь не поджимать губы.

– Вики… Нельзя быть такой серьезной… – тихо сказал Эван.

Она промолчала. Она должна быть серьезной, чтобы её воспринимали правильно: как профессионала, а не как нериссу, играющую в сыщика.

Вик взяла бумаги и снова пыталась услышать Тони. Услышать, как именно он говорил. Зло. Серьезно. Обиженно. Или просто глупо с отшиблеными алкоголем мозгами – так тоже может быть.

«Ривз:

– (неразборчиво) …люди и без наручников!

Мюрай:

– Я еще и без магблокиратора.

Ривз:

– Ну ты, тварь! Ты еще будешь болтаться на веревке и плясать на потеху публике, вернийская крыска!

Мюрай:

– Лер, я очень спешу.

Ривз:

– Стоять, я сказал (пауза). Иначе запляшешь уже сейчас!»

Она откинула распечатки в сторону – второй раз уже перечитывала, и картинка не складывалась. Надо все же прослушать запись. Надо услышать Тони.

Эван снова напомнил о себе:

– Солнышко, что не так? – еще и беспокойство в глазах, словно между ними может встать любовь к мертвецу…

Вик заставила себя поправить разбросанные бумаги:

– Я опять поджимаю губы?

– Нет. Ты просто очень мрачная. Что не так?

Она вздохнула и все же призналась:

– Тот Ривз, которого я знала, никогда так не ругался: тварь, крыска, милая… Он никогда так не говорил: «Я, да я! Да вы знаете, с кем связались!»… Он…

Эван тихо сказал, с непонятной мягкостью в голосе:

– Мужчины выбирают выражения, когда находятся в обществе нер и лер. Ты могла не знать, как Ривз ругается при мужчинах.

Вик тут же возразила:

– Но там была нера! Была. Он никогда такого себе не позволял…

– Сломался? – предположил Эван.

Вик уже рассказала ему про Душителя. Впрочем, кое-что он знал и сам. Вик честно призналась:

– Не знаю. Совсем не похоже на Тони. Я словно читаю про незнакомого муж… Человека. И не смейся, Эван. Я знаю, люди меняются, я знаю, что они по разному себя ведут в разных компаниях, но это… Это не Тони.

Она посмотрела на мужа:

– Я говорю, как типичная брошенная нерисса, да?

– Есть немножко, – согласился Эван.

– Я не хочу признавать очевидный факт, что Тони мог измениться. Так?

– Немного похоже, – Эван потер висок.

– Но… Но… – она закрыла глаза и выпалила, признаваясь, чтобы это не стояло между ними: – у нас с Тони был один поцелуй в запястье и два в щеку.

– В щеку – это серьезно, – с легкой смешинкой в голосе сказал Эван, а потом его тон стал сухим: – Вики, ты не должна…

Она оборвала его:

– Должна! И поцелуев в губы до тебя никогда не было – я бы не допустила. Я знала из синематографа, что дети появляются именно после поцелуев в губы. Я не могла себе позволить такого падения – у меня был жених, которого…

Эван сам закончил:

– …ты тогда не любила. – Он улыбнулся и добавил, меняя тему: – дети после поцелуев – это ооочень серьезно!

Это прозвучало обидно – Вик принялась искать на столе, чтобы такого ненужного вновь запустить в Эвана. Ничего не находилось. Не тяжелое же пресс-папье в него кидать. Она взяла и… Эфиром взъерошила его короткие волосы, заодно щекоткой проходясь по его ребрам – она знала, что Эван боится её. И в этот раз она не поджимала губы перед атакой, во всяком случае она старалась.

Эван рассмеялся, откидывая голову назад:

– Пощады! Прошу пощады!.. – а потом он моментально стал серьезным: – Прости, Вики, больше так не буду…

Вик, растеряв всю обиду и злость, развеяла эфир и еле слышно сказала:

– Тебе легко говорить. Вас хотя бы этому учат. А мы довольствуемся выводами из синематографа, и чья вина, что они ошибочны?

Она еще помнила вечер после бракосочетания. Она помнила странный, немного растерянный взгляд Николаса Деррика после последнего произнесенного за новую семью тоста – он явно, как доктор, решал: читать ли Вик лекцию о брачных отношениях или нет, ведь ни матери, ни невестки рядом не было, не было вообще никого женского пола, кто бы мог объяснить новобрачной о первой ночи с мужем. Она помнила тяжелый вздох брата, который смог себе позволить только одно на прощание: «Доверься Эвану!». Она помнила, как хмыкал Янг и посматривал то на неё, то на Эвана. И помнила темный, полный странных, непонятных, будоражащих чувств взгляд Эвана в полутьме спальни в их первую брачную ночь, когда он сидел на кровати в смешной ночной рубашке и не знал, как поступить. Хорошо, что был сержант Кирк, который таскал её в бордели, и хорошо, что стрекозки были снисходительны к глупой нериссе, объясняя, чем они тут занимаются.

Эван встал из кресла:

– Не злись, солнышко… – он обошел стол и оперся рукой на спинку кресла, в котором сидела Вик. – Не злись, наш мир глуп, наше воспитание хромает на обе ноги…

Она подняла глаза на Эвана и внезапно призналась:

– Знаешь, я сейчас поняла: я всегда любила только тебя. Но научила себя тебя ненавидеть, понимая, что ребенка, помолвку с которым тебе навязали, ты никогда не полюбишь. А еще Кейт с выдумками про твоих нерисс – я была раздавлена этим… Я всегда думала, что лишь мешаю тебе.

Он наклонился, чтобы ее поцеловать, и Вик, наверное, не вовремя, призналась:

– А еще я терпеть не могу аромат роз.

– Сменю, – только и сказал Эван, целуя её милосердно в лоб, а то она потом бы опять с полчаса приходила в себя, боясь показаться Броку или Одли. – Вики…

– Все так сложно, Эван… – Она спешно вернулась к бумагам, заставляя себя настраиваться на рабочий лад, хотя щеки уже снова заливал румянец: – И все же… Я не понимаю, как Тони так изменился. Всего несколько лун… Хорошо, почти год, и я его не узнаю́. Тони так не говорил. Тони так не ругался. Совсем. Смотри…

Она ткнула пальцем в скупые строчки:

– Он начал себя вести по-хамски только после слов Брока, что он БЕЗ блокиратора… Я не знаю, как тебе сказать, как объяснить, но еще год назад для Тони король был всем. Тони из тех, кто до сих пор верит… Верил, что короля нам даровали боги. Что нельзя сжигать или как-то портить портреты короля, что даже пририсованные рожки в учебнике – это богохульство. Что марку с королем нельзя наклеивать вверх тормашками, что… Понимаешь, Тони, он как…

– …настоящий верноподданный.

– Да. И… И… – она все же поджала губы, ведь то, что нужно было сказать, молодым нерам неприлично даже думать.

Эван легко сказал то, что Вик боялась озвучить:

– Он искал смерти. Так? Ты думаешь, что он искал смерти от рук Брока. Пуля в висок не для таких, как Ривз.

– Да, Тони так никогда бы не поступил. Тот Тони, которого я знала. – Она еле выдавила из себя: – значит, мне не показалось, да?

Эван лишь сказал:

– Надо будет прослушать запись. Так будет вернее. Бумага не передает эмоции.

В дверь постучали, и Эван отозвался:

– Входите!

В кабинет немного смущенно зашел Одли – его шея была так щедро забинтована, что он с трудом шевелил головой:

– Простите, не помешал?

Эван выпрямился и рукой указал на несколько кресел перед рабочим столом:

– Садись!

Одли еще не успел устроиться в кресле, как в кабинет вошли Лео и Брок. Последний тут же отчитался:

– Нер Деррик разрешил поболеть в кресле. И, слово чести, весь сегодняшний день и день всех святых я буду отдыхать. По мере возможности, – Брок все же оставил для себя лазейку.

Одли фыркнул:

– И почему я тебе не верю, рыжий? Мне иногда кажется, неры и нера, что наш Брок считает себя бессмертным, потому и лезет во все щели с уверенностью ребенка, что все будет хорошо.

Брок предпочел промолчать, садясь в кресло рядом с другом. Лео, помявшись, сел рядом – на самый край кресла, словно он чувствовал себя чужим в этой роскоши. Впрочем, и по Одли было видно, что он не привык к таким интерьерам.