Девяносто дней тьмы

Глава 18

Гермиона плакала девяносто дней. Были короткие периоды затишья — ее тело просто не могло производить так много слез, чтобы она плакала без остановки. Ее кожа, которая быстро краснела и трескалась, была бы полностью разрушена непрерывным плачем. Тем не менее, большую часть дня она проводила в слезах.

Она оплакивала всех друзей, которых потеряла. Оплакивала Рона и Гарри, Джинни, Фреда и Джорджа, Артура и Молли. Она оплакивала возможность любви, которая была бы между ней и Роном, если бы он не умер. Она оплакивала свое забытое детство. Оказавшись в школе, которая никогда не была такой безопасной, какой должна была быть, она никогда не имела возможности насладиться бесконечными возможностями Хогвартса и ее новыми силами.

Она оплакивала своих родителей, которые были живы, здоровы и счастливы, но понятия не имели, что они когда-то были матерью и отцом маленького славного ребенка, с зубами которого они действительно должны были что-то сделать.

Она оплакивала профессора Снейпа и жертвы, которые он принес ради женщины, которая никогда бы не полюбила его в ответ, по крайней мере, не так, как он хотел бы.

Она оплакивала Люциуса и его потерянную семью, безрассудство юности и трусость взрослой жизни. Также она плакала, потому что жалела, что не обращалась с ним иначе, когда у нее была такая возможность. Она жалела, что не позволила себе довериться ему, любить его.

Она оплакивала людей, которых убила, Беллатрикс и Долохова, и даже Нагайну. Она видела тысячу раз, как Беллатрикс сгорает, и каждый раз ее раскаяние было подобно ножу, который пронзал внутренности.

Гермиона оплакивала каждую ошибку, которую когда-либо совершила, каждую обидную вещь, которую когда-либо говорила, и когда она оплакивала все это, она все равно продолжала плакать, будто ее душа истекала кровью через глаза.

Люциус приходил каждый день. Гермиона не понимала почему. Она почти не разговаривала с ним. В основном она просто клала голову ему на плечо и пропитывала слезами ткань его изысканной рубашки или прекрасно сшитого сюртука. По крайней мере, у него был неисчерпаемый запас времени. Иногда Гермиона была смелее и забиралась к нему на колени. Люциус укачивал ее, когда она плакала, его большие руки гладили ее спину. Она подумала, держал ли он когда-нибудь так Драко, и эта мысль заставляла ее плакать еще сильнее.

Иногда она молчала. Иногда ей было невыносимо, когда он прикасался к ней, и она без конца ходила взад и вперед по библиотеке, плача в такт своим шагам.

Однажды она забралась Люциусу на колени и укусила его за шею. Прижимаясь к нему, Гермиона отчаянно боролась с его одеждой, прижимаясь губами к его губам, ее руки уже были на его поясе. Малфой пытался сопротивляться, говорил ей, что это неправильно, что это не то, чего она хочет. Но Гермиона была настойчива и вскоре почувствовала, как он затвердел под ней. Люциус повалил ее на ковер в библиотеке и занялся с ней любовью с такой яростью, о которой она раньше только мечтала.

Это сработало, но ненадолго. В течение нескольких секунд, пока она лежала под ним, подвешенная, казалось, целую вечность на грани оргазма, она ничего не чувствовала. Ничего, кроме удовольствия и спокойствия. Затем приливная волна оргазма накрыла ее, и она достигла пика, ее тело наполнилось экстазом. В холод, который последовал за удовольствием, демоны вернулись с большей силой, чем когда-либо. Люциус едва успел положить голову на ее вздымающуюся грудь или отодвинуться от все еще медленно пульсирующего влагалища, как ее слезы снова начали капать.

Гермиона удивилась, когда он вернулся на следующий день. Она не позволила ему прикоснуться к себе. Она расхаживала и разглагольствовала. Она рассказала ему все. Каждую маленькую деталь. Она описала все свое детство, когда росла единственным ребенком у двух дантистов, страх и волнение, когда начала проявляться ее ранняя магия. Она рассказала ему о часах в родительской кухне, которые всегда замедляли ход, независимо от того, как часто меняли батарейки. Она рассказала ему о муниципальном налоге, ипотечном страховании, постоянном и переменном токе. К тому времени, как она смогла позволить ему снова обнять себя, Люциус Малфой, должно быть, знал о маггловской жизни больше, чем любой другой чистокровный волшебник на планете.

Другие друзья относились к ее нервному срыву менее спокойно, чем Люциус. Они все еще приходили к Гермионе время от времени, Невилл чаще, чем другие, но все они пережили свою собственную версию ада. Они были так заняты восстановлением своих разрушенных миров, что у них было мало времени, чтобы помочь Гермионе восстановить ее собственный. Она оставила свои проекты, оставила все мысли о том, что она может сделать в будущем, и полностью отдалась своему горю.

Спустя три месяца она проснулась и почувствовала, что мир изменился. Похоже, за ночь в химии ее мозга произошел небольшой сдвиг. Она села с сухими глазами и оглядела спальню. Обычно вида пустой кровати, когда-то занятой Джинни, было бы достаточно, чтобы ее слезы снова потекли, но сегодня утром она с любовью посмотрела на подушку Джинни, вспоминая, как неряшливо спала эта рыжеволосая девушка, чьи руки и ноги торчали из-под одеяла под странными углами.

Наслаждаясь вновь обретенным чувством эмоциональной стабильности, Гермиона долго принимала горячий душ, одевалась и спускалась на кухню, где еще одна сова от профессора Макгонагалл стучала в окно. Она скормила птице несколько хлебных крошек, взяла свиток и положила его рядом со многими неотвеченными посланиями Минервы. Съев свой тост, она призвала пергамент и перо и, наконец, начала сочинять ответ директрисе Хогвартса.

Гермиона убиралась в спальне на чердаке, когда почувствовала, что защита сдвинулась, возвещая о прибытии Люциуса. Она открыла защиту для Люциуса несколько недель назад, так что ей не нужно было прерывать бурю рыданий, чтобы открыть дверь. Теперь она продолжала разбирать мусор, представляя, как он проверяет дом. Сначала он зайдет на кухню, потом в библиотеку. Малфой был бы озадачен, не найдя ее ни в одном из этих мест. Она представила, как он стоит на лестничной площадке первого этажа в замешательстве, прежде чем начать подниматься по лестнице. Гермиона улыбнулась, складывая брюки.

Наконец он нашел ее и встал, прислонившись к дверному косяку, вопросительно глядя на нее.

— Привет, Люциус.

Гермиона почувствовала неожиданную робость. Она почти не общалась с этим мужчиной, разве что забрасывала его монологами о маггловских технологиях, так долго, что не знала, как вести себя с ним как с нормальным человеком. Та ее часть, которая заботилась о самосохранении, хотела проигнорировать его, продолжить уборку и заставить его заговорить первым. Она заставила себя забыть об этом, напомнив себе, что обязана этому человеку гораздо большим.

Собрав все свое гриффиндорское мужество, она подошла к нему и, встав на цыпочки, поцеловала в щеку. Его кожа была теплой, а запах лосьона после бритья вызвал тугой узел в ее животе. К ее удивлению, он схватил ее за плечи и наклонил голову, чтобы поймать ее губы. Его рот был мягким и теплым, и их губы на мгновение прижались друг к другу, прежде чем он отстранился, с любопытством оглядывая комнату.

— Что вы делаете?

— Я собираю вещи.

Она неопределенно махнула рукой, обводя комнату, и при помощи палочки левитировала некоторые из беспорядочно лежащих предметов на кровати в большой сундук, стоящий по центру комнаты. Люциус осторожно перевернул кончиком трости довольно заношенный на вид носок для квиддича.

— Это ваши вещи?

— Нет, — покачала головой Гермиона.

Она подняла в воздух последнюю вещь, которую хотела сохранить, и с содроганием взяла носок, затем пересекла комнату и взяла фотографию в рамке, стоявшую на комоде. Она стояла между Роном и Гарри, Рон сжимал кубок по квиддичу, и все трое одновременно смотрели в камеру с одинаковым выражением радости. Гарри обнимал Джинни, которая даже не смотрела в камеру, с обожанием глядя ему в лицо. Гермиона нежно погладила фотографию, прежде чем положить ее в комод и закрыть крышку.

Она взглянула на Люциуса, который выглядел озадаченным. Вероятно, он ожидал, что Гермиона вот-вот расплачется, и она тоже этого ожидала.

— Хотите чаю? — предложила Гермиона.

— Да, пожалуйста.

Малфой проследовал за ней по трем лестничным пролетам на кухню и сел за стол. Гермиона быстро убрала тарелки после завтрака и подготовила стол к чаепитию.

— Вы снова используете свою палочку. — заметил Люциус.

Гермиона кивнула.

— Вы были правы, когда сказали мне, что нужно научиться контролировать свою магию, а не позволять ей контролировать меня. Не думаю, что несколько домашних заклинаний превратят меня в следующего Лорда Волдеморта.

— Скорее всего, нет, — Люциус позволил себе усмехнуться, помешивая чай. — Я рад видеть, что вы выглядите лучше, — осторожно сказал он после нескольких секунд молчания.

— Вы боитесь заговорить об этом, опасаясь, что я снова начну плакать, не так ли?

— Возможно. Даже у меня нет неисчерпаемого запаса носовых платков.

Гермиона улыбнулась.

— Не верится, что это правда.

Малфой улыбнулся в ответ, и она зачарованно посмотрела ему в лицо.

— Вы совершенно правы. Я мог бы продолжать снабжать вас носовыми платками всю вашу оставшуюся жизнь, не напрягаясь, однако я рад, что не должен этого делать.

Они еще немного посидели в молчании. Гермиона украдкой наблюдала за Люциусом из-под ресниц. Она знала, что им нужно поговорить, но в то же время ей хотелось, чтобы этого разговора можно было избежать и чтобы решения принимались без мучительного процесса обнажения души. Она понятия не имела, что Люциус чувствовал к ней сейчас. Было ли то, что когда-то было романтической привязанностью, разрушено ее последним поведением? Его присутствие принесло ей хотя бы проблеск надежды.

— С какой целью вы собирали вещи? — снова нарушил молчание Люциус, и Гермиона резко взглянула на него.

— Думаю, я продам дом, — она оглядела унылую кухню, которая все еще казалась грязной после всей уборки. — Он никогда не станет моим домом, а у меня слишком много воспоминаний, чтобы жить здесь комфортно.

— Куда вы поедете? — мускул на его челюсти дернулся, когда он задал вопрос.

— Именно это я и хотела с вами обсудить, — Гермиона подтолкнула к нему через стол письмо профессора Макгонагалл. — Мне предложили работу в Хогвартсе. Помощник преподавателя. Я буду помогать учителям зельеварения и трансфигурации с первого по третий курс. Взамен меня обучат как учителя и члена комиссии при сдаче ТРИТОНОВ, если я захочу.

Лицо Люциуса ничего не выражало.

— И вы хотите быть учителем?

Гермиона пожала плечами.

— Я больше не знаю, чего хочу. Но я хотела бы посидеть в комиссии и вернуться в Хогвартс хотя бы на некоторое время. Несмотря на все, что произошло, мне все еще кажется, что там безопасно.

— Конечно.

Люциус отвернулся, и Гермиона удивилась, почему он так молчалив о ее планах. Она осторожно обошла вокруг стола и, испугавшись его отказа, забралась к нему на колени. Она вздохнула с облегчением, когда его руки обняли ее, и он прижал ее голову к своему подбородку.