Девяносто дней тьмы

— О, — Гермиона посмотрела на свой почти выпитый чай.

— Больно, когда человек, о котором ты заботишься, не доверяет тебе, не так ли? — его слова были мягкими, но в них чувствовалась издевка. Гермиона продолжала избегать его взгляда.

— Зачем вы пришли?

Вопрос, вокруг которого она танцевала последние полчаса, наконец повис в воздухе между ними.

Люциус долго не отвечал, и единственными звуками между ними были звон фарфора и неровное биение сердца Гермионы. В конце концов, когда она начала думать, что, возможно, не задала вопроса вслух, Люциус ответил:

— Я месяцами ждал, когда пройдет это чувство, — он встал, подошел к задней двери и посмотрел на грязный сад. — Я знал, что то, что было между нами, не может быть реальным. Что любые чувства, которые я испытывал к вам, были вызваны нашим совместным заточением и стрессом нашего положения, — Люциус обернулся и посмотрел на Гермиону. — Я злился на вас в течение длительного времени. Потом я начал скучать по вас. Я все еще скучаю.

Он повернулся, чтобы еще раз посмотреть на сад. Гермиона сидела, примерзшая к стулу, ее руки лежали на кухонном столе. Она почти улыбнулась, когда поняла, что их ситуация была полной противоположностью их встречи три месяца назад. Тогда она отправилась в Малфой-мэнор, готовая выложить все начистоту и наконец признаться в своих истинных чувствах к нему. Он даже не дал ей возможности начать. И все же он был здесь, неуместно чистый среди грязи ее кухни, явно готовый слушать. Гермиона сжала пальцы в кулаки. Она не могла упустить эту возможность.

Неуклюже, как деревянная, она встала и подошла к нему. Она чувствовала себя неловко рядом с ним. Гермиона не могла вспомнить, как их тела когда-то вместе соприкасались так легко. Казалось, они сливались друг с другом, ее контуры идеально изгибались, как кусочки трехмерной головоломки. Теперь они оба казались жесткими и угловатыми, слишком зазубренными и несгибаемыми, чтобы когда-нибудь снова сойтись вместе.

Люциус взглянул на нее и тяжело вздохнул, когда их глаза встретились. Его рука коснулась ее щеки.

— Я никогда не забуду, каково это — заниматься любовью с вашим телом, пока вы держите свой разум взаперти.

Она моргнула.

— Я вижу это в вас сейчас. Я вижу, когда вы закрываетесь. В ваших глазах что-то есть, — он убрал руку. — Что-то холодное.

Гермиона открыла рот, чтобы ответить. Чтобы показать, насколько более правдиво это утверждение исходило от него, чем от всех остальных людей, кто говорил об этом, но в конце концов истина была неопровержимой. Она облизнула внезапно пересохшие губы.

— Вы самый храбрый человек, которого я знаю, Гермиона, — его лицо приблизилось к ее лицу. — Вы даже не представляете, как я восхищался вами в те недели, что вы провели в моем доме. Как бы я хотел быть похожим на вас, — он придвинулся еще ближе. — Но это время прошло. Вы должны позволить себе чувствовать. Мне нужно, чтобы вы кое-что почувствовали.

Она осознала, что их тела соприкоснулись. Люциус подошел так близко, что они прижались друг к другу. Гермиона чувствовала исходящее от него тепло, его запах обволакивал ее. Ей хотелось погрузиться в его существо, заняться с ним любовью без стеснения и страха. Она хотела любить его.

Очень медленно, как новорожденный ягненок, впервые вставший на нетвердые ноги, она начала опускать щиты. Слой за слоем защита таяла, пока не остались только она и Люциус. Гермиона открыла рот, чтобы наконец признаться ему во всем, чего не позволяла себе чувствовать. И она залилась слезами.