Девяносто дней тьмы

Эпилог

Гермиона забыла, что такое настоящая боль. После всего, через что ей пришлось пройти, как она могла забыть то, что должно было остаться навсегда? Несомненно, эта агония, это живое дышащее чудовище, которое царапало ее внутренности и угрожало поглотить ее изнутри, должно было оказать постоянное воздействие на ее душу. Вместо этого она сохранила бесполезные факты. Арифметические уравнения, касающиеся давно умерших людей и мест, которые никогда не посещались, занимали ценное место в ее ментальных хранилищах. Соотношение масла и муки в бабушкиных лепешках можно было легко вызвать на передний план ее сознания, но эта сладкая агония была стерта, и она страдала сегодня, как будто в первый раз.

Она попыталась вспомнить, как переносила боль раньше. Где-то в глубине памяти она знала, что была ее хозяином. Гермиона вспомнила, как Люциус смотрел на нее с уважением и чем-то вроде страха, почти умоляя поделиться с ним своими секретами. В пыльных щелях своего сознания она нашла внутреннюю библиотеку. Но полки стояли в беспорядке, книги хранились вперемешку, помещение давно пустовало, а дверь в безопасную комнату грустно скрипела на ржавых петлях. Ее ментальная крепость пахла запустением.

Гермиона выплыла на поверхность, боль снова пронзила ее. Теперь она знала, что это будет длиться вечно. Ее страданиям не будет конца. Она закрыла глаза и испустила стон поражения.

— Гермиона.

При звуке его голоса она устало подняла веки и оглядела тускло освещенную комнату. Ее чрезмерно возбужденное тело было почти не способно воспринимать что-либо, кроме боли, но она смутно ощущала руку, держащую ее. Рука была теплой, твердой и намного больше ее собственной. Рука, которая оставалась неподвижной, несмотря на то, что она сжимала пальцы, ее ногти впивались в гладкую плоть прямо за мизинцем.

— Люциус.

Его имя было как молитва на ее устах. Он уже однажды спас ее, и где-то в глубине души, где все еще жила надежда, несмотря на неизбежность ее смерти, ей хотелось, чтобы он спас ее снова. Но, встретившись с ним взглядом, она увидела страх и усталость, ясно написанные на его лице. Он был взъерошен и небрит, глаза покраснели , волосы спутались от того, что он несколько раз провел по ним рукой. Он выглядел точно так же, как в тот роковой день в Малфой-мэноре, когда Беллатрикс заклеймила Гермиону своей собственной темной меткой. Страх в глазах Люциуса окончательно затмил все ее надежды на выживание. Он крепче сжал ее пальцы, и его опустошенный взгляд не принес ей утешения. Он нежно провел другой рукой по ее потному лбу.

— Больно, — всхлипнула она.

Поддавшись собственным страданиям и страху, она больше не могла спастись от поражения.

— Я знаю, — он поднес их соединенные руки к губам, и она почувствовала жжение его плоти, прежде чем боль снова охватила ее.

— Вы ничего не можете сделать? — рявкнул Люциус на медведьму, которая только что вошла в комнату. Она вздрогнула от его сердитого, аристократического тона, прежде чем выпрямиться и одарить его своим лучшим профессиональным взглядом.

— Как вам уже не раз сообщали, мистер Малфой, ваша жена слишком далеко зашла, чтобы вмешиваться, будь то маги или магглы. Мы должны просто позволить природе делать свое дело

Она прошмыгнула мимо Люциуса с резкостью, которую Гермиона нашла бы забавной, если бы не корчилась от боли. Ее муж неохотно уступил, позволив медведьмеприподнять простыню, покрывавшую Гермиону ниже пояса, и задумчиво заглянуть ей между ног.

— Моя дорогая, вы готовы, — объявила она с ободряющей улыбкой. — — Теперь, когда будут следующие схватки, вы будете тужиться, и мы наконец-то увидим вашего малыша.

Гермиона нахмурилась от слов медсестры. Она заставила процесс звучать так легко. Желание тужиться присутствовало уже некоторое время, но оно было вытеснено страхом и усталостью. Все, чего она действительно хотела, это спать.

— Как ты мог позволить мне сделать это? — ее пальцы снова впились в руку Люциуса. — Почему ты меня не предупредил?

Его лицо выражало изумление, когда он позволил ей оскорблять его как умственно, так и физически.

— Я забыл, — признался он, — я забыл, как это ужасно. — Прости меня, Гермиона, пожалуйста.

Ее прощение осталось спорным вопросом, поскольку очередная схватка настигла ее, и на этот раз она тужилась изо всех сил; странный стон, который испустила она, звучал страшно и чуждо в обычно тихой комнате.

Каждая минута была вечностью. Гермиона застряла в мучительном цикле. Волны боли и неистовых толчков сменялись короткими передышками, во время которых она рыдала, ругала мужа или смотрела пустыми глазами в потолок, желая только смерти. Затем внезапно боль стала другой, тупая боль усилилась, превзойдя ту, которую она считала возможной для огненно-красного пламени, и медведьма взволнованно говорила ей перестать тужиться, а Люциус сжимал ее руку. Затем она напряглась еще раз, и, наконец, теплый комок окровавленного и сердитого человеческого тела лег ей на грудь, и она с благоговейным страхом уставилась на морщинистое розовое лицо своей дочери.

Только в этот момент и те немногие, что последовали за ним, Гермиона поняла, насколько неправильной была большая часть ее жизни. Она так долго боялась, что это стало частью ее самой. Ее детство было прервано так болезненно рано, что она едва помнила безудержную радость юности. Годы, проведенные с Люциусом, были постоянной битвой. Каждый день она пыталась примирить свою вину с непреодолимой любовью к нему. Чувство вины за то, что она одна выжила. Что она полюбила этого человека, который когда-то был их врагом. Чувство вины за то, что она позволила себе быть счастливой, когда столько других умерло. Обнимая дочь, она почувствовала обещанный и долгожданный прилив эмоций.

Когда безусловная любовь, которая была ей гарантирована, нахлынула на нее, она поняла, как сильно боялась. Гермиона боялась, что слишком искалечена, чтобы любить своего ребенка так, как должна любить мать, и только теперь, когда ребенок кричал и извивался у нее на руках, она поняла, что стала цельной. Она протянула руку Люциусу, который смотрел на нее и малышку со смесью обожания и ужаса, его глаза наполнились слезами. Он сжал ее пальцы, и она почувствовала, что последние сомнения покидают ее. Кем бы и чем бы они не были в прошлых жизнях, теперь они с мужем были совсем другими, и она знала без тени сомнения, что в этом нет ничего плохого.

Несколько часов спустя комната наполнилась людьми. Билл, Флер и их дети возбужденно ворковали над новорожденным. Перси похлопал Гермиону по руке и машинально взял шоколад с ее тумбочки. Невилл и Анна принесли стопку подарков от персонала Хогвартса, которые Гермиона методично просматривала.

Люциус стоял немного в стороне, пока его ребенка передавали по кругу, как мяч для регби. Гермиона с нежностью наблюдала за ним. Ему никогда не будет легко среди ее друзей, она смирилась с этой истиной, но они все терпели друг друга ради нее, и этого было достаточно.

— Вы придумали имя? — Флер осторожно взяла ребенка из рук Виктуар и вернула его Гермионе.

Гермиона уже собиралась покачать головой, когда Люциус заговорил:

— Перлита(2).

Гермиона удивленно посмотрела на него, и перевела взгляд на серьезную сероглазую девочку у себя на руках.

— Перлита, — тихо повторила она.

Когда их друзья ушли, Люциус сел на кровать, явно помятый и совсем не похожий на себя. Он баюкал их дочь на руках, выражение его лица было скорее ошеломленным, чем испуганным или счастливым. Гермиона прислонилась головой к его руке, вдыхая знакомый запах.

— Шекспир, Люциус? — тихо спросила она.

Он слегка улыбнулся и прижался губами к ее макушке.

— Знаешь, я не совсем уж сноб.

Три месяца спустя

Гермиона внезапно проснулась от странного сна, в котором она судила матч по квиддичу. Ее слизеринцы с громкостью побеждали гриффиндорцев, когда она поняла, что ее ребенок каким-то образом занял место квоффла. Она ругала мужа за то, что он не заботился о дочери, когда пришла в себя. Если бы кто-нибудь сказал одиннадцатилетней Гермионе, что однажды она станет деканом Слизерина, она бы усомнилась в их здравомыслии. В действительности, переход был плавным и почти неизбежным.

Она провела свой первый год в Хогвартсе, мотаясь взад и вперед между замком и Малфой-мэнором. Как только стало очевидно, что профессор Макгонагалл готова терпеть присутствие Люциуса, тот начал проводить все больше и больше времени в школе. Гермиона втайне думала, что он находит размеренную школьную среду успокаивающей. Как только она стала постоянным членом штата, они с Люциусом жили почти все время исключительно в школе, и он управлял империей Малфоев из офиса в Хогсмиде.

Во время последнего года преподавания профессора Слизнорта в качестве учителя зелий и декана факультета, тот все меньше интересовался своими учениками. Сначала это была просто случайная слизеринская девушка, постучавшаяся в дверь Гермионы глубокой ночью. Она думала, что их присутствие, возможно, было больше связано с тем, что отпрыск Малфоев был где-то в ее апартаментах, чем с искренним желанием обратиться к ее совету относительно женских проблем и сердечных дел. Но слух о ее сочувствии к бедам Слизерина, казалось, распространился, и вскоре любой слизеринец с личной проблемой искал решение у Гермионы.

Когда Слизнорт наконец объявил о своей отставке, профессор Макгонагалл попросила Гермиону занять его место декана Слизерина. В штате Слизерина не было свободных учителей, и кто был бы более квалифицирован, чем магглорожденная ведьма, которая влюбилась в последнего оставшегося Пожирателя Смерти? Гермиона сначала возражала, но она видела, как трудно приходилось слизеринцам в Хогвартсе в те первые несколько лет после войны. Ее брак с Люциусом принес ей достаточно оскорблений, чтобы она сочувствовала тем, кто был связан семьей или знаком с другими Пожирателями Смерти, и ее мягкое сердце не оставило бы этих детей непонятыми. Она попросила попечительский совет проголосовать за или против нее. Сто процентов голосов были в ее пользу.

Они с Люциусом еще не обсуждали свои планы относительно ее возвращения на работу следующим летом, но Гермиона подозревала, что все они вернутся в Хогвартс, и, возможно, ее мечта была показателем того, что, когда придет время, она будет готова к этому переходу.

Она с любовью посмотрела на кроватку рядом с кроватью. Их дочь все еще будила ее три раза за ночь, и она была благодарна, что ей не придется возвращаться на работу в ближайшее время. Вздрогнув, Гермиона поняла, что Перлиты нет. Ее паника длилась недолго, когда она увидела, что половина кровати Люциуса тоже пуста. Рассеянно произнося заклинание Темпуса, она обнаружила, что проспала больше пяти часов. Неудивительно, что она отдохнула, хотя ее груди, казалось, вот-вот грозили взорваться.

Гермиона прошлась по темному дому в поисках мужа и дочери. Их не было ни в библиотеке, ни в ее старой спальне, ни в детской. В столовой их не было тоже, а дверь в гостиную, как всегда, была заперта. Гермиона направилась в кабинет Люциуса. Подойдя ближе, она услышала голос мужа и остановилась в дверях так, чтобы он ее не видел.