Девяносто дней тьмы

Глава 2

Гермиона повернулась к окну и долгое время смотрела на улицу. Затем она схватила стул, стоявший рядом с туалетным столиком, и изо всех сил швырнула его в стекло. Он отскочил от воздуха в нескольких дюймах от оконной рамы и срикошетил обратно на нее, сбив на пол. Она вздохнула и поставила его на место. Жалкая попытка сбежать стоила того, чтобы попытаться, хотя она не была уверена, что сможет взобраться на высокие стены поместья, даже если бы ей удалось разбить окно.

Поскольку побег в настоящее время откладывался, и Гермиона решилась на исследование, открывая дверки шкафа и ящики в комнате. Шкаф был заполнен одеждой — вся ее размера и, по-видимому, новая. В ящиках туалетного столика лежали белье и расческа. Она почти плакала, прижимая к груди инструмент с деревянной ручкой. На другой стороне комнаты от входа была еще одна дверь, которая, как оказалось, вела в роскошную туалетную комнату с огромной викторианской ванной на ножках. При ее приближении заколдованные краны начали наполнять ванную водой, и она не могла не улыбнуться, когда комната наполнилась ароматным паром. Рядом с раковиной стояло зеркало в полный рост, и Гермиона с трепетом подошла к нему.

Она едва узнала девушку перед собой. Лицо было изможденным, скулы невероятно выразительны, а рот — узкий разрез на бледном лице. Ее глаза также казались больше, и хотя их мягкий карамельный цвет не изменился, на них появилось призрачное напыление, которого раньше не было. Лицо выражало ту же хрупкую усталость, которую она видела на лицах детей-беженцев, вынужденных слишком быстро взрослеть. Россыпь веснушек на носу почти исчезла. Она протянула руку, чтобы коснуться волос. Срезанные выше плеч, они торчали почти вертикально в спутанном беспорядке. Гермиона пыталась поддерживать гигиену в подземелье, каждый день приберегая часть питьевой воды для мытья, но теперь она видела, что грязь глубоко въелась в складки ее кожи, тыльные стороны рук тоже были грязными, и под ногтями было полно грязи. Она удивлялась, как такой привередливый человек, как Люциус Малфой, мог вынести ее прикосновение. Наверное, в этот момент он переодевался и сжигал свою одежду.

Этой мысли было достаточно, чтобы подтолкнуть ее к действию. Она разделась догола, лишь мельком взглянув на свое тощее тело, прежде чем залезть в ванну и погрузиться в горячую воду. Гермиона просидела в ванной несколько часов. Выходила из нее дважды, чтобы заменить грязную воду. Каждый раз заколдованные краны снова наполняли ванну, словно чувствуя, что она все еще не очистилась. Наконец кожа стала чистой и розовой, волосы вымыты, расчесаны и избавлены от спутанных колтунов, и она просто легла на спину и уставилась в потолок. Теперь, когда она была чиста, пришло время подумать. Как только она помылась, начался процесс умственной обработки ситуации. Гермиона оценила гениальность плана Волдеморта. Конечно, он мог править волшебным миром как диктатор, это было очевидно, но если бы он мог склонить общественное мнение в свою пользу, тогда его жизнь стала бы значительно легче. Там будет много семей. Простые волшебные семьи, которые хотели легкой жизни и смотрели бы на брак Гермионы Грейнджер, лучшей подруги Гарри Поттера, с последователем Волдеморта, как на разрешение для их собственного одобрения Темного Лорда. Что она когда-то читала о Малфоях? Они часто рассматривались как сила, стоящая за троном. Публика привыкла смотреть на чистокровную семью как на столп общества. Добавьте к этому тот факт, что Люциус Малфой был идеальным плакатом для кампании. Гермиона достаточно насмотрелась на рекламу в маггловском мире, чтобы понять ценность физической красоты. Малфой был красив, богат и очарователен, публике было бы легко забыть, каким злым ублюдком он был на самом деле, особенно если бы рядом с ним стояла сияющая Гермиона Грейнджер, цепляющаяся за его руку и млеющая от каждого его слова. При этой мысли она почувствовала приступ тошноты. План Волдеморта напомнил ей сложную пропагандистскую машину, использованную Гитлером и Геббельсом во время Второй мировой войны, и она должна была стать их пешкой.

Гермионе было ясно: выполнит она план или нет, добиться этого будет достаточно легко. Даже если Малфою не удастся сломить ее — она мысленно содрогнулась при мысли о том, что может повлечь за собой этот процесс, — тогда хорошо примененного Империуса должно быть достаточно, чтобы заставить ее выполнять приказы. Или нет? Она вспомнила, что Гарри научился сбрасывать проклятие, с ее навыками в окклюменции, возможно, она сможет сделать то же самое. Эта мысль не принесла ей особого утешения. Даже если она сможет сопротивляться проклятию Империус, вероятно, найдутся другие способы обеспечить ее согласие, а если нет, то она станет бесполезна в этом новом мировом порядке и будет уничтожена соответствующим образом.

Ее мысли снова вернулись к Малфою. Казалось, он был недоволен своей наградой. Гермиона видела, как другие Пожиратели Смерти смотрели на нее, грязную и истощенную. Была уверена, что многие из них были бы рады возможности сломить ее дух. Но не Малфой. Вполне логично, что он был человеком, озабоченным исключительно внешностью. Ее истощенное и нечистое состояние делало ее физически непривлекательной, а ее состояние крови гарантировало, что Малфой не будет чувствовать к ней ничего, кроме презрения. Он последовал за Темным Лордом, за властью, но он, вероятно, не нуждался во власти, которая была получена посредством пыток и изнасилования. Поэтому Люциус Малфой не нуждался в таком даре, как она. Гермиона поставит его в неловкое положение как публично, так и в частном порядке, но что же он такого сделал, что так далек от благосклонности Лорда?

— Я наказание, а не награда.

Она вошла в столовую ровно в семь вечера и обратилась к Малфою, который стоял спиной к ней и смотрел в камин.

Он вздрогнул при ее появлении, затем медленно обвел взглядом, что, возможно, когда-то заставило бы ее почувствовать себя неловко. На ней было платье до колен с длинными рукавами, сшитое, как она подозревала, из шелка. Оно застегивалось спереди до того места, где соответствующий пояс подчеркивал узость ее талии. Ноги у нее были голые — в поместье было тепло, и она обула простые черные балетные туфли. Вероятно, Гермиона была недостаточно хорошо одета для ужина, но она целенаправленно выбрала самую простую одежду в гардеробе, надеясь, что на следующий день сможет убедить домашних эльфов сшить или, по крайней мере, починить ее джинсы. Малфой тоже переоделся, как она заметила, размышляя, действительно ли ему пришлось уничтожить свою одежду после того, как та соприкоснулась с ее грязным телом. Его одежда была еще более изысканной, чем раньше, с серебряной вышивкой на плечах, та же змеиная брошь украшала его горло.

Когда Люциус наконец заговорил, то ничем не выдал себя.

— Вы выглядите гораздо лучше.

Малфой указал на место во главе стола, и она села, внимательно наблюдая, как он занимает свое место.

— Вина? — предложил ей, держа графин над хрустальным бокалом на ее месте.

Она покачала головой.

— Нет, спасибо.

Он наполнил свой стакан.

— Вы хотите оставаться начеку, чтобы отразить мои нежелательные заигрывания?

— Вы же не хотите уговаривать меня таким образом, — Гермиона наполнила свой стакан водой, прежде чем спокойно встретиться с ним взглядом. — Но мы оба знаем, что рано или поздно вам придется это сделать.

Его глаза по-прежнему смотрели на нее холодно и непроницаемо, но Малфой первым отвел взгляд.

— Вы очень спокойны, — заметил он.

— Да.

Их тарелки наполнились едой, и Гермиона с интересом разглядывала жареную утку.

— Учитывая, что вас заставят выйти замуж за мерзкий кусок дерьма.

Она оторвала взгляд от еды. Значит, он обиделся. Люциус Малфой был оскорблен тем, что Гермиона Грейнджер, грязнокровка, не сочла его подходящим брачным материалом. Она сдержала смех, затем отложила информацию, чтобы использовать ее позже. Кто бы мог подумать, что его эго так хрупко?

— Если вас это утешит, то вы самый ничтожный кусок дерьма, который мне смогли предложить.

Гермиона взяла нож и вилку, аккуратно отрезала крошечный кусочек утки. Она так долго питалась овсянкой и хлебом, что не была уверена, что ее желудок одобрит повторное введение мяса, даже если оно действительно вкусно пахнет и покрыто густой сливовой глазурью.

Малфой взял свои столовые приборы.

— Спасибо вам, — ответил он.

— Всегда пожалуйста. Так что же случилось с вашей женой? — Гермиона задала вопрос с намеренным отсутствием вежливости и воспользовалась возможностью съесть немного утки, в то время как Малфой недоверчиво смотрел на нее, и мускулы на его челюсти снова начали двигаться.

— Вы больше не будете говорить о моей жене, — его голос был прозрачно холодным.

Гермиона закончила жевать и посмотрела на него.

— Почему нет? Вы заперли ее где-то на чердаке?

— Я предупреждаю тебя, грязнокровка, — он оперся обеими руками о стол и склонился к ней с выражением холодной злобы в глазах. — Не дави на меня, иначе будут последствия.

Гермиона вернула свою вилку на поверхность стола с особой осторожностью.

— Какого рода последствия, мистер Малфой? И вы меня будете пытать? — она подняла руку. — Пожалуйста, подождите одну минуту, — поднялась из-за стола и отошла на несколько шагов. — Я не хочу испачкать ваш красивый ковер, описавшись, когда вы примените Круцио,— она развела руки в стороны, — теперь я готова.

Его пальцы потянулись к трости, и Гермиона подумала, что, возможно, оскорбила его слишком сильно и Малфой действительно использует заклятие против нее. И обнаружила, что ей все равно: каким бы ни был его ответ, он даст ей дополнительную информацию для мысленного досье, которое она уже собирала. Они молча смотрели друг на друга, прежде чем Люциус заставил себя расслабиться и снова взялся за еду.

— Садитесь, сисс Грейнджер.

Она села. И оба продолжили молча трапезу. Время от времени Гермиона посматривала на своего спутника. Он выглядел уставшим, лицо приобрело серовато-бледный оттенок, а вокруг глаз залегли морщинки, которые она не заметила во время их последней встречи. Малфой почти ничего не ел, хотя ловко передвигал еду по тарелке. Наконец он положил нож и вилку возле недоеденного ужина, откинулся на спинку стула и сделал большой глоток вина.

— Она умерла.

Гермиона как раз отделяла последний кусочек мяса от кости, не поднимая его и не грызя, и поэтому не обращала на Люциуса внимания.

— Прошу прощения?

— Нарцисса, она умерла.

«Как?»

Она подозревала, что такой вопрос не пройдет гладко, и вместо этого вернулась к своему ужину.

— Теперь ты должна сказать, что ты сожалеешь, — подсказал Малфой.

Гермиона посмотрела на него.

— Зачем?

Он пожал плечами.

— Потому что так вежливо.

Она съела последний кусочек мяса и положила столовые приборы в пустую тарелку.

— Я всю жизнь была вежливой, мистер Малфой. Учила правила. Повиновалась условностям. И с какой целью? Вежливость погубила всех, кого я любила, и преподнесла мне девяносто дней, проведенных в темноте. Вы хоть представляете, на что это похоже, что это делает с человеком? — она поднялась на ноги. — Мне все равно, жива я или нет. Так почему же вы думаете, что я буду сожалеть о вашей потере? Почему вы должны быть более восприимчивым к трагедии, чем кто-либо из нас?