Денег больше чем у бога. Хедж-фонды и рождение новой элиты

В следующие два месяца Джонс продолжал свое историческое расследование. Рассматривая график S&P, он усматривал в нем то признаки рецессии 2001 года, то падение 1987 года. Но какие бы аналогии ни проводил Джонс, его экономический прогноз оставался крайне негативным, и в конечном счете важен был не столько анализ графиков, сколько интуитивная догадка, которая навела его на такой анализ. Важными были те диспропорции на рынке, которые заметил и интуитивно осознал Джонс. В кредитный кризис финансовая система с высоким уровнем кредитования напоминает канатоходца во время шторма. Канат сильно раскачивается, и гимнаст может в любой момент потерять равновесие и сорваться с высоты. А ведь он наверняка не умеет летать.

Всю свою долгую карьеру Джонс шел именно к этой развязке. Он видел, как с 1980-х годов закредитованность экономики растет в геометрической прогрессии, и часто признавался в дурных предчувствиях. В период увлечения доткомами в конце 1990-х он написал письмо Алану Гринспену, председателю ФРС, убеждая его ужесточить маржинальные требования к биржевым трейдерам и тем самым замедлить приток денежных средств, с помощью которых надували технологический пузырь. Через несколько лет после этого, в середине 2000-х, Джонсу стал регулярно звонить один высокопоставленный чиновник из ФРС и расспрашивать о рисках, которым, по его мнению, подвержены рынки. И каждый раз Джонс обращал внимание на то, что одни долги обеспечиваются другими долгами. Никто не знает, какая часть пирамиды даст трещину, однако чем выше пирамида, тем вероятнее ее обрушение. Нет сомнений, что компания Tudor сама была частью этого шаткого здания. В конце каждого года Джонс задерживался в офисе вместе с президентом Tudor, Марком Далтоном, обсуждая размер премий для сотрудников компании. В один из таких дней Джонс взглянул на Далтона и спросил: «Можете ли вы представить, что будет, если финансовая система однажды рухнет? Что, если весь этот огромный маховик, частью которого мы являемся, однажды остановится?» — «Я даже не хочу об этом думать», — ответил Далтон15.

В ПЯТНИЦУ 12 СЕНТЯБРЯ 2008 ГОДА, ОКОЛО 6 ЧАСОВ вечера к зданию Федерального резерва Нью-Йорка подъехала колонна роскошных автомобилей темного цвета. Это были главы ведущих банков Уолл-стрит. Гостей встречали Хэнк Полсон, секретарь казначейства, Тимоти Гейтнер, президент Федерального резервного банка Нью-Йорка, и Кристофер Кокс, председатель Комиссии по ценным бумагам и биржам — американское правительство собственной персоной. Темой совещания стала судьба Lehman Brothers, активы которого продолжали стремительно сокращаться после майской речи Дэвида Айнхорна. Представители правительства намеревались четко заявить о том, что не выделят на спасение Lehman ни одного цента из бюджетных средств. Полсон, представляющий позицию государства на совещании, полагал, что он уже достаточно рисковал деньгами налогоплательщиков. Именно он одобрил выделение бюджетных средств на спасение Bear Stearns, а также ипотечных гигантов Fannie Мае и Freddie Mac. Недаром Джим Баннинг, республиканец от штата Кентукки, обвинил его в том, что он «ведет себя как министр финансов Китая». На взгляд Полсона, ситуация с Lehman Brothers давала прекрасную возможность раз и навсегда распрощаться с прошлым. Банкиры получат один полезный урок: каждый из них должен нести ответственность за свои собственные ошибки. Конечно, если Lehman Brothers пойдет ко дну, реакция рынков будет негативной. Однако секретарь казначейства и его коллеги верили, что игра стоит свеч. Кроме того, Lehman Brothers уже несколько месяцев ходил по лезвию ножа, и партнеры с биржи, вероятно, успели подготовиться к его возможному банкротству. Правительство попытается найти частного покупателя для Lehman Brothers; но если это ему не удастся, то оно отойдет в сторону, будучи уверенным, что крах банка не станет причиной хаоса10.

Если бы Полсон и его коллеги взглянули бы на мир глазами хедж-фондов, они бы не пошли на эту роковую встречу, которая стала отправной точкой для самого глубокого финансового кризиса после 1930-х годов. Команда Полсона стала жертвой той же ловушки, в которую в 1992 году попал Банк Англии: они рассматривали вероятность различных сценариев, как это обычно делают политики, но никто из них не задал традиционный вопрос трейдера — а каким был бы выигрыш в том или ином случае? С точки зрения политика, крах Lehman мог породить, а мог и не породить хаос. Но, выбирая оптимистический сценарий, вероятность которого равна 50 %, мы неизбежно идем на риск, особенно если желаем преподать банкам урок ответственности. С точки зрения трейдеров, все эти расчеты были весьма наивными; если вероятность оптимистического сценария, согласно которому на рынке будет царить штиль, равна 50 %, то хаос практически неминуем. Представители любого хедж-фонда, будь то в Лондоне или на Уолл-стрит, провели бы один мысленный эксперимент. В условиях штиля активность на рынках была бы слабой, а во время хаоса они напоминали бы жерло вулкана. Если бы трейдеры играли на понижение против всего, что находится в их поле зрения, то в первом случае они ничего бы не потеряли, но во втором случае смогли бы сорвать хороший куш. Осознав, что речь идет о несимметричной игре, каждый рационально мыслящий хедж-фонд сделал бы ставку на коллапс и стал бы агрессивно работать в этом направлении. А с такими ставками коллапс был бы неизбежен.

Пол Тюдор Джонс без особого труда пришел к этому заключению. И ему не нужно было вдаваться в детали и узнавать, сколько компаний и учреждений готовы к крушению Lehman Brothers. Позднее Джонс отмечал: «Вы знали, что Lehman Brothers станет началом для глобальной рецессии. Вы прекрасно знали об этом»17. Все понимали, что Lehman Brothers был частью сложной, запутанной цепочки взаимосвязанных сделок. Все понимали, что закредитованность финансовой системы превысила все мыслимые и немыслимые пределы. А явная символичность крушения Lehman Brothers повергла бы всех в трепет. Lehman Brothers был почтенным институтом, который пережил Великую депрессию и мировые войны. Его крах стал бы наглядным подтверждением того, что в этом мире нет ничего безопасного. «Тогда каждый бы мог сказать: «О, Господи, а если бы я отдал в залог собственного сына, этого бы им было достаточно?» — воскликнул Джонс. — Последствия были бы настолько ужасны, что люди сначала стреляли бы в вас, а уже затем задавали вопросы, — продолжал он. — Возникшие вопросы породили бы панику и хаос на финансовых рынках»18.

Слухи о банкротстве Lehman начали просачиваться в воскресенье около полудня. Хотя многие хедж-фонды были готовы к плохим новостям и соответствующим образом сформировали свои портфели, вскоре стало ясно, что и они не могли чувствовать себя в полной безопасности. Американские фонды слишком поздно осознали, что лондонское отделение Lehman Brothers, подчиняясь английским законам, будет вынуждено объявить банкротство. Это означало, что счета хедж-фондов, которые по американским нормам могли быть обособлены и находились бы в безопасности, теперь будут заморожены. Адвокаты хедж-фондов, отдыхавшие в своих загородных домах в Хэмптоне, сломя голову примчались в офисы, пытаясь судорожно понять, по каким законам будет решаться судьба их активов в Lehman Brothers — по английским или американским. Они засыпали вопросами сторонних консультантов, установив их телефонные номера на быстрый дозвон. В хедж-фонды, в свою очередь, звонили охваченные паникой инвесторы, желая выяснить, какому риску они подвергаются. Никто не мог объяснить, что происходит, и это только усугубляло массовую истерию. К вечеру люди начали сознавать масштабы надвигающегося цунами. Эрик Розенфельд, партнер фонда Long-Term Capital, который пережил очень болезненный крах собственной компании, позднее вспоминал о том, как впервые узнал о банкротстве Lehman Brothers. Он услышал новость по радио, когда ехал на автомобиле: «Я не верил своим ушам. Я был потрясен. У меня перехватило дыхание. Как же они могли дойти до такого?»19

Когда в понедельник открылись торги, Пол Тюдор Джонс пережил такую гамму чувств, которую в тот день, вероятно, не испытывал ни один человек. С одной стороны, его собственный портфель был отлично сбалансирован. Он видел, как приближается волна кризиса, и к закрытию торгов, когда индекс S&P 500 упал на 4,7 %, Джонс уже восседал на ней верхом. С другой стороны, это был худший день в его карьере. Еще на прошлой неделе фонд Tudor пытался вывести остатки своих активов из Lehman Brothers, однако запрос был принят слишком поздно. В итоге 100 миллионов долларов, которые фирма держала на счетах лондонского филиала Lehman Brothers, были заморожены20. Tudor списал всю сумму в убыток, однако на фоне других бед, свалившихся на него, эта проблема казалась пустячной.

Tudor совершил ошибку, которая оказалась такой же грубой, как и просчеты Полсона по поводу судьбы Lehman Brothers. Он позволил своей команде менеджеров по кредитованию новых рынков сформировать гигантский портфель кредитов, выданных компаниям развивающихся стран. Банки в Казахстане и России, молочные фермы на Украине — все они были клиентами Tudor, и на них приходилась значительная часть активов во флагманском фонде компании, зарегистрированном на Британских Виргинских островах. Так же как Брайан Хантер, управляющий фонда Amaranth, руководство Tudor считало это направление очень перспективным. Путем кредитования развивающихся рынков извлекали прибыль из укрепления национальных валют. Кроме того, высокие процентные ставки по ссудам с лихвой компенсировали все кредитные риски. Другие хедж-фонды буквально гурьбой рванулись в эти страны. Они проявляли высокую активность на валютном рынке и рынке ссудного капитала, получая хорошие барыши. Это побуждало руководство Tudor выделять дополнительные средства на реализацию данной стратегии. Однако как только Lehman Brothers потерпел крах, стал понятен истинный уровень рисков на развивающихся рынках. Неожиданно для всех легендарные банки в США потеряли доступ к финансированию, а банки в Казахстане и России столкнулись с очень серьезными проблемами. Стоимость портфеля кредитов, выданных компаниям развивающихся стран, упала на две трети, что обошлось Tudor более чем в 1 миллиард долларов21.

Самым неприятным для такого трейдера, как Пол Джонс, было осознание того, что с этими позициями он оказался в ловушке. Ранее, спекулируя на фьючерсах, он всегда знал, что оставляет себе большое пространство для маневра. Он никогда не формировал такие позиции, из которых бы он не мог свободно выйти, если они начинали приносить ему убытки. Однако кредиты, выданные на развивающихся рынках, были совершенно неликвидны. После того как Lehman Brothers объявил о банкротстве, никто не хотел иметь в своем портфеле кредитные активы, по какой бы цене их ни предлагали. Поэтому избавиться от них было практически невозможно. «Я понимал, что наш портфель, сформированный на развивающихся рынках, выглядит просто удручающе, и я ничего не мог с этим поделать… Это были худшие минуты всей моей жизни», — вспоминал позднее Джонс22. Испытывая мучения и ощущая собственную беспомощность, он вспоминал о том, что ему доводилось читать о той единственной катастрофе, которая по масштабу могла сравниваться с нынешней. «Я всегда говорил себе: боже мой, как же эти парни в 1929 году могли все потерять? Неужели все тогда были такими тупыми? Ведь для этого нужно быть полным дебилом! А в тот день я подумал: боже милостивый. Теперь я понимаю, какие муки пришлось испытать тем парням в 1929 году. Они ведь не просто сидели сложа руки, ожидая возобновления роста. Они просто не могли сбросить то, что было у них на руках»23.