Денег больше чем у бога. Хедж-фонды и рождение новой элиты

В ЭТОТ МОМЕНТ ОЖИВИЛИСЬ НЕ ТОЛЬКО ИГРОКИ НА понижение. За год до описываемых событий, спустя неделю после «квонтового землетрясения», Джордж Сорос пригласил Джулиана Робертсона, Джима Чэйноса и еще несколько «тяжеловесов» отобедать с ним в его поместье в Лонг-Айленде. За обедом, состоящим из филе полосатого окуня, фруктового салата и печенья, компания обсудила экономические перспективы. Все гости сошлись на том, что полномасштабная рецессия маловероятна, однако Сорос был с ними совершенно не согласен и вскоре вернулся к стратегии активного инвестирования9. После ухода Стэна Дракенмиллера он доверил большую часть своего состояния внешним управляющим. Сейчас же, в возрасте 77 лет, он опять взял бразды правления в свои руки.

К концу 2007 года его фонд показал рекордную прибыль — 32 %, и в списке людей, с самыми высокими доходами того года, Сорос занял второе место в своей отрасли. Все было как в старые добрые времена. Другие макротрейдеры тоже чувствовали себя неплохо, извлекая прибыли из лопающегося кредитного пузыря в развитых странах и продолжающегося роста в развивающихся экономиках. Макрофонды совершали короткие продажи на рынках стран «золотого миллиарда», а также играли на понижение доллара. В то же время они вкладывали деньги в развивающиеся рынки, нефтяные фьючерсы и некоторые другие товары. За 18 месяцев до июня 2008 года прибыльность макрофондов, согласно данным Hedge Fund Research, составила в среднем около 17 % — совсем неплохой показатель в период финансового кризиса.

Дутая самоуверенность хедж-фондов нашла проявление в новом витке «активизма»: они скупали крупные пакеты акций разных компаний, а затем требовали от них изменения стратегии. В течение первых недель 2008 года бывший хоккеист Фил Фальконе, управляющий фондом Harbinger Capital, который годом ранее сорвал большой куш, играя на понижении субстандартной ипотеки, стремительно ворвался в газетный бизнес. Он приобрел 4,9 % акций New York Times а затем потребовал ввести в состав правления четырех приспешников. New York Times владел долями в баскетбольной команде Boston Red Sox, гоночной команде NASCAR, нескольких региональных газетах и телевизионных каналах, и по мнению Фальконе, пришло время избавиться от этого непрофильного мусора и создать новый бренд газеты для сети Интернет. В марте семья Сульцбергер, которая владела контрольным пакетом голосующих акций New York Times, уступила Фальконе два места в правлении. В ответ на это Фальконе увеличил свою долю до 19 %. В апреле Артур Оке Сульцбергер-младший, председатель Times Company, косвенно признал, что на него оказывается давление. Он взял слово на годовом собрании акционеров и торжественно заявил, что «эта компания не продается». Вопреки мрачным слухам, пока еще не весь Нью-Йорк перешел под контроль хедж-фондов.

Вспышка активности хедж-фондов была отмечена и в Лондоне. Здесь наиболее заметной фигурой стал Крис Хон, который управлял Children’s Investment Fund — хедж-фондом с благотворительным уклоном. Часть своей прибыли Хон направлял в благотворительное подразделение, которое финансировало проекты помощи нуждающимся детям и программы по борьбе со СПИДом. Однако Хон легко совмещал высокие идеалы с жесткими методами борьбы. В 2005 году он приобрел долю акций Deutsche Borse, компании, которая владеет немецкой фондовой биржей, и добился отставки ее исполнительного директора, заявив ему буквально следующее: «Мои позиции настолько непоколебимы, что я могу ввести в наблюдательный совет Микки Мауса в паре с Дональдом Даком»10. Спустя два года Хон уговорил владельцев голландского банка ABN AMRO продать свое детище трем заинтересованным лицам, а летом 2008 года успешно реализовал еще один план — приобрел 8,7 % акций американской железнодорожной компании CSX и потребовал ввести своих представителей в правление. Руководство CSX отбивалось, как могло. Оно убедило своих сторонников в конгрессе вызвать людей Хона в один из комитетов для дачи показаний.

Затем компания возбудила иск в Нью-Йоркском суде, обвинив Хона в нарушении правил раскрытия информации Комиссии по ценным бумагам и биржам. Руководство также обратилось к рядовым акционерам с призывом отразить эту злостную атаку британцев на стратегическую инфраструктуру Америки. Наконец, в июне 2008 года компания CSX, пытаясь настроить своих людей на боевой лад и сбить их с умеренных позиций, провела годовое собрание прямо на железнодорожной станции. «Мы уже два раза спасли вас от варваров», — заявил один акционер на собрании, которое проходило в огромной палатке11. Однако далеко не все отвергали Хона. Как ни пытались менеджеры CSX отложить голосование и всеми правдами и неправдами добиться нужного для себя результата, в середине сентября его кандидатам удалось получить четыре места в правлении.

О широком радиусе действия хедж-фондов свидетельствуют также их набеги на развивающиеся рынки. Типичным примером является их деятельность в Казахстане, стране, занимающей огромное пространство в Евразии. Большинство финансистов с Уолл-стрит знают о ней лишь по фильму «Борат». Благодаря огромным нефтяным запасам экономика Казахстана росла на 8–9 % в год и характеризовалась активным сальдо торгового баланса. Поэтому можно смело ставить на национальную валюту страны, ожидая ее укрепления по отношению к доллару. Весь вопрос в том, как извлечь выгоду из такого роста. Владея огромными запасами нефти, правительство не испытывало потребности в заемных средствах; следовательно, иностранцам, скупающим суверенные облигации, делать здесь было нечего. Хедж-фонды, обозначившие свое присутствие в 2003 году, смогли обойти это препятствие. Вместо скупки суверенных облигаций они стали выдавать кредиты непосредственно казахстанским банкам, получая рычаги влияния на курс национальной валюты и выдавая кредиты по более высокой процентной ставке. К такой уловке они прибегали во всех частях света. В итоге к 2008 году чуть ли не каждая вторая компания в мире — от бразильских экспортеров кофе до украинских молочных ферм — была должником хедж-фондов. Киев, столица Украины, стала для них настоящей «горячей точкой». Неудивительно, что стоимость номера в их любимом городском отеле составляла 800 евро за ночь.

Конечно, такое кредитование развивающихся рынков вызывало много неудобных вопросов. Чтобы извлечь прибыль из укрепления национальных валют, хедж-фонды были вынуждены идти на кредитные риски, одалживая деньги экспортерам кофе, молочным фермам и т. п. Они вели себя как традиционные коммерческие кредиторы, фактически беря на себя роль банков. Между тем возможностей проверять состоятельность потенциальных заемщиков у них было гораздо меньше, чем у обычных банков. Российские компании второго уровня теперь могли брать кредиты напрямую у хедж-фондов, зная, что никто не будет проверять их балансы или выяснять способы возврата ссуды в случае банкротства. Хедж-фонды могли спокойно выдать кредит под залог молочного стада, пасущегося на другой стороне земного шара, хотя даже мысль о том, что их представители могли заявиться в украинское село и забрать оттуда живой скот, казалась нелепой. Однако в пьянящей атмосфере середины 2000-х годов это никого не волновало. Хедж-фонды были движущей силой в мире финансов, и они по определению не могли ошибаться. Традиционные банкиры и привередливые кредитные инспектора казались пройденным этапом. Даже кризис субстандартных кредитов, который выявил крайне неэффективное управление рисками в банках, никак не сказался на этом представлении.

В самом начале кризиса, в апреле 2007 года, Джим Чэйнос посетил одно совещание в Вашингтоне. Группа регуляторов из Германии обратилась к нему с вопросом: «Так что вы все-таки думаете о хедж-фондах и финансовой стабильности?». Чэйнос ответил, что немцы копают не там, где нужно: «Не мы должны вызывать у вас беспокойство, а банки!» — заявил он им12. Прошло немногим более года, и события, произошедшие в середине 2008 года, полностью подтвердили слова Чэйноса. Bear Stearns пошел ко дну; Lehman Brothers отбивал одну атаку за другой, Fannie Мае и Freddie Mac, две национальные кредитные организации, созданные в свое время по инициативе государства, с угрожающей быстротой теряли деньги. Хотя за деятельностью Fannie Мае и Freddie Mac следил специально созданный государственный орган, обе компании оказались на волоске от гибели и в любой момент могли рухнуть на руки налогоплательщиков. Тем временем никем не контролируемые хедж-фонды охотились за новыми жертвами — от New York Times до Казахстана — и умело обходили расставленные мины.

Но на горизонте появились новые угрозы. Мир становился все сложнее.

К ЛЕТУ 2008 ГОДА ПОЛ ТЮДОР ДЖОНС ПЕРЕНЕС СВОЮ быстро растушую фирму в огромный особняк, раскинувшийся на просторной лужайке, в нескольких километрах от Гринвича. Элегантность нового офиса сочеталась с показной пышностью; он выглядел изысканно и в то же время вызывающе — под стать своему хозяину. Из холла, оформленного в приглушенных тонах, наверх вели две изящные винтовые лестницы. Полы выложены мрамором, на стенах висели старинные ковры, столы украшены декоративными резными ножками. В кабинете Джонса можно было увидеть рога оленя и великолепное чучело медведя. «Что еще можно подарить большому медведю на пятидесятилетие?» — гласила надпись на именной табличке. Вход в кабинет Джонса охраняла большая фреска, писанная в зеленовато-голубых тонах и изображающая кровожадную акулу с зубами убийцы. На одной из стен его апартаментов в деревянные панели были вделаны шесть огромных экранов, каждый из которых транслировал таблицу с биржевой статистикой и новости от кабельных каналов. К оконной раме была приклеена страница, вырванная из желтого блокнота. Очень неразборчивым почерком на ней была выведена надпись, которую Джонс адресовал сам себе: «Всегда следи за трендовым рынком».

В конце июня прошлого года Джонс уверился в том, что на рынке наметилась тенденция к снижению. В апреле индекс S&P 500 резко возрос. Рост продолжился и в мае. Однако, по мнению Джонса, речь шла об «отскоке дохлой кошки». В США был надут один из крупнейших кредитных пузырей в истории, и Джонс внимательно изучил все прецеденты, имевшие место в прошлом — в Японии в 1989 году, в США в конце 1920-х, в Швеции в 1990-х. Он тщательно проанализировал изменения биржевого курса в эти периоды, пытаясь найти подсказки, которые помогли бы спрогнозировать поведение современного рынка. Наконец, 28 июня в воскресенье в 3:05 ночи он со словами «Эврика!» отправил нескольким коллегам электронное сообщение. «Я не люблю выступать в роли паникера, — было написано в строке темы. — Однако при сравнении НЕДЕЛЬНОГО графика S&P с ДНЕВНЫМ срезом индекса DJIA 1987 года мне становится тревожно»13.

Некоторым инвесторам рассуждения Джонса, вероятно, показались бы слишком сложными и запутанными. Прежде всего он отметил, что в 1987 году падение на рынке облигаций стало настоящим кошмаром для акционерных компаний, поскольку более высокие процентные ставки должны были неминуемо сократить поток инвестиций в фондовый рынок. По расчетам Джонса, рост цен на нефть в первой половине 2008 года оказал такой же эффект: из-за инфляционного давления, создаваемого дорогой нефтью, ФРС была вынуждена повышать процентные ставки, выкачивая ликвидность из рынков активов. Обнаружив такую аналогию, Джонс ощутил настоящий прилив адреналина. Рынки 1987 и 2008 годов «до жути похожи», восклицал он в своем письме: «Тот же сюжет, только разные герои». Джонс даже осмелился оспорить знаменитые слова Франклина Рузвельта о страхе: «Меня серьезно беспокоит бесстрашие, царящее на рынке опционов, — писал он, — инвесторам следует опасаться собственного бесстрашия, ведь чем выше возносит нас оптимизм, тем больнее будет падение». Наконец, Джонс отметил тот факт, что индекс Dow Jones Industrial Average закрылся на минимальном уровне за последние 250 дней, и это произошло в тот момент, когда среди инвесторов преобладали «бычьи» настроения. «За всю историю индекса в XXI веке такой ситуации мы еще не наблюдали; даже в 1987 году не было такого», — сообщил Джонс в своем электронном письме. В завершение ко всему недельный график индекса S&P 500 выглядел точь-в-точь как дневной график Dow Jones Average до краха 1987 года; если наложить один график на другой, можно увидеть практически полное совпадение. А это о чем-то говорило! Совпадение графиков двух разных индексов за разные периоды времени выглядело настолько убедительным, что Джонс почувствовал, как земля уходит из-под ног. «Боже милостивый, я вдруг понял, что нас ожидает самый неприятный третий квартал за всю историю», — вспоминал позднее Джонс14.