Полихромный ноктюрн

21. Обеззараживание

На углу улицы Вель собралась беспокойная толпа. Двуногие мотыльки слетались на голос человека, что стоял на деревянной площадке с двумя парами ножек-подпорок, они возвышали её над землёй. Новоявленный лимн громко вил своим широким ртом хитросплетённые речи, наполнял их жгучим презрением, стараясь придать им свойство лесного пожарища в жаркий солнечный день, чтобы его слова быстрее распространялись и достигали ушей местных жителей. Толпа медленно, но ширилась. Заметив некий рост, мужчина средних лет нацепил головной убор — двуугольный треугольник. Делал это неловко, казалось, хотел побыстрее скрыть замёрзший пруд, окружённый деревьями-волосами, на своей почти лысой голове. Несущий правду глашатай старательно находил хлипкие доказательства правильности действий Министерства; пытался оправдать каждое прозорливое решение Наместника. Разведя руки в стороны и глубоко вздохнув, рассказал о событиях в миролюбивом городке Фавилл. Но не просто рассказал, а поведал подлинную истину без всяческих кривотолков и намеренных искажений от злых языков.

Самонадеянный претендент на должность лимна втаптывал в словесную грязь всякий помысел обратиться к глубинам так называемых знаний. Интонацией проводил жирную черту, подчёркивал всю важность выбора Министерства следовать за Сахеланом по его тропам. И, конечно же, не забывал приплести желания покойного Государя Венн. В представлениях говоруна любые отклонения приводили только к медленному погружению тела в выгребную яму ошибок. В качестве наглядного примера рассказывал о неудачах лекарей, которые те терпели до того, как научились влиять на чаши весов жизни-смерти. Приверженцы науки, шаг за шагом, шли по телам своих ошибок и постепенно расширяли горизонты знаний; улучшали навыки, инструменты и в результате накидывали больше аргументов, вынуждая левую сторону перевесить правую. Но всё же, на нескольких исцеленных всегда находился тот, кому помочь не удалось. В смерти часто винили лекарей, которые так и не стали творцами чудес. Сторонние наблюдатели «сидели на мягких скамьях», смотрели на искателей знаний, отклонившихся от пути Первого Слышащего. Предлагая припарки и пиявок как средство от всех болезней, с презрением озвучивали свои догадки. По их мнению, самыми распространенными причинами гибели подопечного были — нехватка веры во Все-Создателя или скрытые корыстные намерения лекаря. По крайней мере, про последнее шептались люди, а правду хоронили под собой слухи разного качества.

— Лекари? Они коо-перируют… ко-о-пируют нашими страданиями! — С непроизвольным повторением выкрикнул тот, вышагивая по площадке. — Им нравится наблюдать за нашей агонией! Они спасают жизни? Бросьте! Они за кошель сделают всё! И вообще, заблудшие овечки не способны управлять великой силой… Не им решать… кому жить, а кому… умереть!

Когда торжествовала жизнь, и чей-нибудь брат приходил в себя после полученных ранений, то такие, как лимн, считали это результатом вмешательства Великого Зодчего. Верующие во вмешательство свыше приговаривали, что присутствие почти осязаемого голоса способно даровать второй шанс даже самым обречённым. И тут находили опору для своих мыслей, потому что некоторые выжившие рассказывали о тёплых огнях, с придыханием описывали город, состоящий из заботливого света Творца. Счастливчики толком не помнили увиденное, но в образовавшейся пустоте тяжело пульсировало чувство того, что они видели нечто непередаваемое. Кто знает, кто знает. Самым наглядным подтверждением являлись перемены, которые происходили внутри немногих спасённых; те ни с того ни с сего изменялись. Например: задира вдруг становился спокойным, извиняясь за своё поведение, искал способы помочь окружающим. А такие вывороты, как всем известно, невозможны, не бывает так, что буйный пёс в одночасье превращается в добродушного телёнка. А если уж такое и случилось — это точно последствия прикосновения Творца.

Разумеется, имелась и обратная сторона. Когда чуда не случалось, агония выжигала бедолаг изнутри, как оно происходило с теми, кто стал носителем Поветрия времени. Рассудок раскалывался на бесчисленное множество осколков искривленного зеркала из-за пребывания в объятиях жгуче-грызущей боли. Искатели из Оренктонской Академии полагали: подлинная причина безумия ронохов таится в запретных знаниях, которые им удавалось выловить из потоков болезнетворных видений; и также уточняли, что не каждый безумец — ронох, запертый в собственных воспоминаниях.

— Коо-о-пирующие лекари, белперы, — едва внятно прогудел лимн. — Я продолжу о них позже. Сперва услышьте меня! Не придавайте большого значения воплям этих бедолаг, а просто ведите их к уст-ам. Они знают что делать. Будь мы в Столице, их место было бы в специальных лекарнях. А тут их нет… так что ведите только к уст-ам. Хотя… не только в Столице… — дал наставление новоиспечённый говорун, продолжая нести свою правду. — Помните! — заорал мужичонка в угольной шляпе. — Знания лишают мысли покоя. Вынуждают их гореть, как пламя вынуждает гореть дерево. Знания заставляют сомневаться в воле Голоса за стеной. Будьте свободны от поводка знаний! Бойтесь многоликих знаний! И слушайте Голос за стеной, — повторил он слова Министра и удивился тому, что ни разу не запнулся.

Некоторые местные жители внимательно слушали неизвестного глашатая, а некоторые наоборот, долго зевая, пытались обнаружить причину своего присутствия перед этой площадкой. Но все трепетно слились в единое-большее, когда речь зашла о Церкви Примуулгус и о Голосе за стеной, чьи не всегда слышимые и не всегда понятные слова несли самоотверженные уст-ы,

— Чтобы применять грязные кровавые знания, нужно разрешение от Понтифика Примуулгус! — завопил всё тот же. — Только мудрый надзор сбережёт нас от падения. Но а эти еретики-отщепенцы возомнили, что могут вмешиваться в людские тела! Они не вправе изменять сроки отведённой нам жизни! Министерство не потерпит подобного! Не белым перчаткам решать, кому жить, а кому умереть. Но если же они это делают… да ещё и таким наглым образом, то это значит только одно… они приспешники Анстарйовая! Точно! Я раскрыл их секрет прямо перед вами! А этот Шестипалый…

Скороспелый и недозревший отголосок дела некогда живого лимна по прозвищу «Широкая глотка» начал обвинять Бургомистра в связях с тёмными силами, которые подлым обманом вынудили Оренктон, да и весь Оринг, присоединиться к восстанию против своих же братьев верных Министерству и замыслу Наместника Садоника.

Крикливый мужичонка, постоянно поправляя свой головной убор, сорвал знамя союза Артсинтиум, по его мнению, служившее причиной помешательства, и швырнул под свои кривые ноги. Казалось, когда они прижимаются друг к другу, образуется кольцо, в которое вполне способен пронырнуть ребёнок. Притаптывая поношенным башмаком, с красной яростью плевал на полотнище, будто плевки причиняют ткани невообразимые страдание. Превосходство доставляло ему подлинное удовольствие. Смесь эмоций из жизнерадостной молодой улыбки и почти фанатичной ярости без труда уживалась на его лице.

Если бы оренктонец впервые посмотрел на это знамя и ему сказали: «это обычная коряга со дна реки», то с большой вероятностью именно её и увидел бы. А пыльный смотритель городского архива так вообще, выбираясь со дна бутылки, пробормотал про забытые символы древности.

— Этот крамольник обманывает всех вас! Но я вижу хоривщину. Меня не обмануть! Я знаю правду. Он продал вашу судьбу Хору! Обменял на столичный трон! Сесть на Камнедрево — вот его цель! И сейчас я докажу, что не боюсь. И будь я проклят, если не сделаю этого. Смотрите! — выкрикнул тот и начал громко хмыкать, собирая мокроту.

Когда крикливый носитель отличительной шляпы намеревался плюнуть всем что у него есть на знамя с большеклювой птицей, что освобождалась из терновых пут, то слюна предательски свисла на подбородке, прыгнула на старую рубашку, которую старательно чистил от пыли и грязи перед своим выступлением. Только подпрыгнувшая вена на его виске служила доказательством того, что он это заметил. Невзирая ни на что, продолжал стараться колыхнуть маятник. Маятник уверенности людей в выборе пойти против установленного порядка.

Среди толпы находились и те, кто видел в знамени подтверждение словам о тёмных силах. Такие хранили молчание, не осмеливались произнести свои догадки вслух. В их головах укоренилась одна мысль: «кто я, чтобы бросать вызов чему-то потустороннему?». Потокам воздуха, вырывающимся из горла неумелого крикуна на площадке, удавалось, в виде исключения, забрасывать зёрна сомнений в подготовленную почву внутричерепных коробок некоторых оренктонцев. Эти зёрна вполне способны со временем и правильным уходом правильных слов прорасти. К тому же, они помнили про великана, оказавшегося в Мышином узле. И слышали о том, кто прикончил проснувшегося в неизвестной обстановке жителя Межутка.

— Помню, когда меня застрелили, — произнес «Кривоножка». Такое прозвище ему дал одни из молодчиков в остроконечной шляпе. Странно, но почти все подчинённые Желтозуба ни с того ни сего как-то раз побросали привычные головные уборы и заменили их такими колпаками. С тех пор не расставались со своей новойвыделительной чертой.

— Че-е-его? — с непониманием спросил молодчик Мышиного узла, поднимая свою пышную бровь.

— То есть, помню, когда меня заселили в гостиный дом, то только и слышал… восхваления Бургомистра. Надеюсь, теперь вы одумаетесь, — нервно сказал тот и продолжил рассказывать, но уже о Глухом море, называя его — одним из мест скорбной памяти.

В толпе стоял джентльмен, никак иначе было и не назвать. Он всем своим видом сообщал именно это. Элементы гардероба могут быть обманчивыми, как в случае, если трубочист примерит дорогой костюм, сшитый на заказ, то не станет вдруг наследником благородной семьи, а останется просто трубочистом в дорогом костюме. Но в случае этой персоны в чёрном сюртуке, на чьи плечи ложился белый шарф, всё было иначе. Его осанка, его манера речи и плавные уверенные движения подтверждали, что он на своём месте. Если, конечно, это не была тщательно продуманная до мельчайших деталей маска. Стоя перед самонадеянным претендентом на должность лимна, Вальдр постучал тростью и, хитро улыбнувшись, произнёс: — Знания то… знания сё. Сдаёшь всё с потрохами. И теперь я отчётливо понимаю, что Предтечи напугали тебя своим тысячелетним сопротивлением. Не хочешь повторения — вот от того и запреты. Да, Деймидал, по всей видимости, — был прям костью в горле. Но ничего, я помогу — вспорю это горло и избавлю от неудобств. А сейчас пойду отдыхать. Устал с дороги, — закончил белошарфный и прогулочным шагом удалился в переулок, будто не желая принимать участие в демонстрации практически неисчерпаемого запаса слюней.

Выступающий в поддержку Министерства неожиданно, казалось, как и для себя самого, начал, захлёбываясь в истерике, выкрикивать оскорбления; называть безумным убийцей того, кого уже не было перед ним. Он задрожал как достигший своих пределов мускул, и с его головы слетел неподходящий ему головной убор. Глаза от злобы выпучились, из его рта бурным потоком потекли обвинения. Обвинял ушедшего в ужасных убийствах, принёсших последствия для всего Государства Вентраль. Толпа начала видеть перед собой безумца, который, указывая пальцем на пустое место, выкрикивал: — Это он! Это он уб-бил верного Министерству Бургомистра! Это он назначил Шестипалого! О-они срубили древо Защитников Оренктона!