Полихромный ноктюрн

30. Одному лишь Хору известно

Неподалёку от усадьбы, на дороге, ведущей к перекрёстку, стоят двое, молчаливо подняв головы, созерцают небесный простор. Ни один мечтатель не способен представить такой взгляд. Так смотрят на саму тоску. Сумевшие одержать ещё одну победу пытаются вернуть сбитому дыханию прежний ритм. Да, всё оказалось сложнее, чем надеть рубаху через ноги.

— В маяке я видел сон. Почему люди смотрят на небо, знаешь? — спросил один из них, прижав колпак к груди.

— Поддаются обаянию далёких огней, которые могут быть уже давно мертвы, — произнёс другой, что поправлял окровавленную повязку.

— Красная жемчужина когда-то была живой. Там текли реки, росли деревья, а теперь — пустыня. Опустошённый дом, он где-то там. И потому мы смотрим наверх, ищем его. Иногда даже видим, но не можем дотянуться. Точно собаки, которым протягивают кость и тут же отдёргивают, прячут. Озеро Мундус…издевается над нами…

— А мне подумалось о том, что отголоски погибают с опозданием, — проговорил Релйат, осматривая угасающими глазами тело побежденного существа. Среди развёрстых останков неподвижно лежала женоподобная фигура. Она в своей руке сжимала пуповинный канат; на другом конце, которого была изменённая коляска. Из неё торчали шипы, колья смотрели во все направления. Колёсное устройство стало ударно-дробящей звездой. Такие не увидеть в городских тупиках и над ними тоже.

Полуживой не отворачивался от поверженной Яжмы, узнавал полюбившиеся ему изгибы тела. По ту сторону лба бурлило презрение, ненависть к самому себе пропитывала каждую фибру его души. Сил нет даже чтобы оплакать гибель своего шанса всё изменить. Так бы и сгорал, если бы шаги Днарвела не выдернули его из немого кострища. Перекрёсток сам не прибежит на них, а потому устало поковыляли к телеге с почти правдоподобными мертвецами.

Несколько метров позади. Долгий выдох, растянутый в эхо, затарабанил неосязаемым кулаком в стенку ушных перепонок. Р’одум в ритуальном платье поднялась, растеряно завертела окровавленной головой. «Я не смогла её принести, простите…», — извинилась бестия, отказывающаяся перешагивать границу жизни.

Её босые ноги вгрызались в почву со стремлением проникнуть как можно глубже, чтобы ухватиться как можно сильнее. Грязь разлетается, выглядит это так, словно плоско-круглая это плоть, способная кровоточить. Одноглазая скрючивается в агонии, из её груди вырываются переплетающиеся потоки, что растягиваются, ветвятся под сопровождение едва уловимого плача. Когда достигают обозначенного невидимым садовником предела, движение прекращается, а получившиеся ветви затвердевают.

Проносится ветер, он своим прикосновением разбрасывает шелест листьев. Пережившие трапезу Саккумбиевой ночи подняли кожаные шоры. Яжмы нет, там — выросло дерево с пышной листвой на аккуратных ветвях. Плакучая ива, замкнув некий круг, одиноко возвышалась над землёй.

На продолговатый отросток новорождённого растения садится ворон с белым пером. Пернатый с любопытством смотрит, играет клювом, а потом даёт о себе знать гортанным «крух». У него вышло осуществить задуманное. Взмахнув крыльями, взлетает и начинает кружиться.

Днарвел разглядел густой дым, который поднимается от ярких корней огня на территории усадьбы на холме.

— Так называемый Донный бог был прав. Это не может быть совпадение. Если судьба существует, то это точно её проделки, — проговорил он.

— Иди, я побуду с ними. Только поторопись — прохрипел попутчик горлом Тайлера. Он замолчал, и по его щеке побежала тёмно-красная капля, а следы полученных ран становились всё отчётливее. Повязка на голове пропитывалась пунцовым соком. На дне двух глаз, двух тёмных сухих колодцев, угасали угли разума. Отголосок себя прежнего сжал карманные часы, начал бормотать: — Нужны новые сапоги. В которых можно пройти весь путь, путь до самого конца. Оно прямо там, под кожей. Тук-тук.

Омут сомнений попытался поглотить в себя Гегора, Днарвел не позволил этому случиться, не позволил ему утонуть. Вытянув самого себя на шкирку, зашагал к усадьбе. Поднимаясь на холм, обернулся — напарник, который не просто назывался другом, а был таковым, подошёл к новорожденному дереву и обнял его. И не отпускал плакучую иву, даже когда медленно падал на колени. А там взвыл: — Прости меня, Ивва! Прости…

И снова нельзя задерживаться, а потому вперёд. Убедившись в безопасности содержимого телеги, продолжил путь к сигнальному огню. Перед ним возник ржавый забор, благо в гнутом ряду имелась брешь. Её видно так отчётливо, что даже лучше, чем днём под палящим солнцем. Гончая долга в колпаке пригибается, проползает и так оказывается на той стороне. В этот момент в его голове не было мыслей, Днарвел затих. Теперь под макушкой только однообразный по тону невразумительный шёпот. Несмотря на безголосную речь, из последних сил удерживал сосредоточенность.

Густой дым обволакивал главный дом, развалины других построек и всё, что было между ними. Подшагивая к углу, за которым мерцал огонь, почувствовал чьё-то присутствие. Оно отличалось от покалываний человеческим взглядом, но было уже знакомым. Завернул и перед ним открылась площадка у входа в усадьбу. В образовавшемся кругу света у костра сидел юноша. Тот прижимал блокнот к земле, переворачивал страницы, искал на них что-то. Рядом лежит два человека в серых накидках. Их тела своим вывернутым видом делали громкое и однозначное заявление — мертвы. Кровавый шлейф напрямую тянулся от них до парадного крыльца. Выглядит так, словно юноша подтащил их ближе к огню.

Грегор замечает стаю существ, они рыскают в дыму и не смеют пересечь черту, проведённую пламенем. Из ошмётков человечности торчат зубцы, дугообразные кости, идущие от позвоночника. Одурманенные сердцебиением и вкусом крови тех, кто в кольце, носились и выжидали момента.

Отголоски Оренктонского дождя добрались и до усадьбы. Своими первыми шагами аккуратно прощупывают землю. С каждым мгновением их уверенность только растет, хаотичный строй капель множится. Точка его перерастания в ливень близится, поэтому Ворон направляется к огню — предварительно достает флакон из поясной сумки и выливает содержимое на повязку, которую потом натягивает на лицо, закрывая рот и нос.

Не доходя до сигнального костра, подтверждает опасение: ошмётки передвигаются, ползают с запредельной для человека скоростью. При этом не отворачиваются от выбранной цели. Слюнявые ручьи текли сквозь зубы, точно предвкушали тёплый деликатес.

Юноша, по-прежнему, склонившись над выцарапанным набором линий, старался повторить зарисовку из самодельной записной книжки. Когда закончил узор, то перелистнул. На следующей странице косая надпись: «жертва послужит доказательством», а под ней сфера с хвостиком. Уцелевший всматривается, а потом тянетсяпальцами к верхней части своего лица.

— Прошрит значит, — слышит юноша. Он поворачивается и видит: перед ним, по ту сторону света, стоит мужчина в кровавом плаще. — Ты уверен? Если да, то не буду останавливать. А если передумал, то подойди ко мне, — проговаривает Грегор мёртвым голосом.

Юнец поднимается на ноги и прячет блокнот в карман, после чего выхватывает обломок лезвия.

— Ты и есть Хор? — задаёт вопрос заложник световой тюрьмы, сохраняя удивительное хладнокровие. Ни один мускул на лице не пытается дёрнуться, а глаза даже немного сияют. Вероятно, рад случайно встрече. Правда, видом своим напомнил довольного хищника.

— Интересно. Но нет, я бы не смог им быть, — отвечает Ворон. Потом хватает руку ценителя подтяжек.

— Что? — отдёргивает тот. — Хочешь меня за руку подержать? Так знай, я не подхвостный баловень…

— Угомонись. Я тоже не из них, мне нужен ритм. Нужно узнать его прямо сейчас, — назвав причину, прикладывает ладонь к его груди, затихает, прислушиваясь к биению сердца.

— Если ты не Хор, тогда что ты тут делаешь? И я настоятельно рекомендую убрать руку, ходить с одной будет не совсем удобно.

— Как скажешь. Но ходить мёртвым ещё более неудобно. — Грегор выбивает из его рук обломок и, схватив за плечо, тянет на себя. Когда тот перешагивает черту света, а нога прикасается к земле, Р’одум срываются к долгожданному деликатесу. Замечает перемены, поэтому пихает обратно.

— Я не игрушка! — выкрикивает юноша. — Не надо меня швырять, как куклу.

— Нет. Сейчас ты именно игрушка, которая висит на нитке между смертью и медленной болезненной смертью. И неизвестно… кто из них схватит тебя раньше. Я же — третий игрок, — говорит Ворон. Он замедляет своё дыхание и перешагивает неосязаемый барьер. Простояв несколько секунд, возвращается назад, но не наблюдает никакой реакции. Ошмётки не видят его, не пытаются напасть. Тогда вновь ступает в кольцо.

— А ты тогда кто? Что-то ты не похож на игрока, который играет за жизнь. Больше напоминаешь этих тварей, только в человеческом обличии.

— Я хуже, чем они, — отвечает ему тот и, протягивая плащ, приказывает: — Надень. Сейчас же. — Заложник области света хмурится, однако без лишних вопросов выполняет указание, так как выбор невелик.

Костер начинает шипеть умирающим старцем, возмущаться из-за прикосновений капель дождя. Сердце взломщика огненной клетки едва стучит. Добившись необходимой «музыки», сразу выходит из света. Передвигающиеся на четвереньках Р’одум звонко заверещали, заклацали шипами и вместе с тем ломанулись к ложному угощению. Грегор отпрыгивает назад — недоноски из язв Амальгамы снова бесцельно дрейфуют.

— Если всё получиться, беги к выходу, — доносится из-под шляпы. Сказал это, как если бы сидит на чаепитии и просит передать вон ту сладкую завитушку. Потом выставляет второго. Юноша, нырнув во мрак, не слышит звуков приближения существ, сорвавшихся на запах столь желанного деликатеса. Следствия патологической жизни не замечают его, а их наплевательское отношение выблёвывает шанс на спасение.

Трупожор, пришёдший в компании двоих, сбежавших из Сада путников, с удивлением смотрит на того, кто остался внутри, остался в затухающей ловушке. — Беги, — шепчет его спаситель странным двойным голосом и указывает путь.

— Когда огонь потухнет, они разорвут тебя.

— Ты будешь только мешать. Проваливай.

Противоречивые мысли обременили молодую голову своим присутствием, так и щёлкали раздражающими каблучками. После нескольких мгновений, всё-таки решается бежать сквозь дым. Подменыш остался один возле умирающего огня. Утомлённому рассудку привиделась особа с цветочной корзинкой, она стояла внутри усадьбы и смотрела в окно, смотрела на почти свершившийся акт самопожертвования. Мужчина, спасший незнакомца, сдавил рукоять огневого оружия, глянул на зрительницу, ухмыльнулся, да и вообще рассмеялся, а потом сказал: — У свободных людей, свободна и глупость, — Такая мысль всплыла из его подсознания в последний миг.

Неистовый ливень, затушив язык обжигающей стихии, позвонил в обеденный колокольчик. Ошмётки помчались к угощенью. Их торопливое приближение слышно — веки и не думают подниматься. Раз, два — когти больше не скребут грязь плоско-круглой, прыгают на свою добычу…