Полихромный ноктюрн

4. Отчаяние белых перчаток

Обстоятельства заботливыми садоводами выращивали древо упадка. Такое не срубить обыкновенным топором. Тень от не совсем осязаемых ветвей жадно ширилась, подчиняла себе настоящее, вылепливала из ранее недопустимого новую нормальность. Лишь немногие замечали перемены. Всё происходило медленно. Некоторые сравнили бы со зловонием, от которого поначалу воротишь нос, а потом привыкаешь. После такой подмены, свежий воздух вполне способен показаться странным, раздражающе инородным. А другие могли бы сравнить с варкой живых лягушек, ведь, как известно, болотные обитатели выпрыгнут из кипятка. Потому всё происходит постепенно.

Ранее лимн в треуголке выпустил слова из бездонной глотки, они-то и дали ход событиям. Став ветром, сбивали неспелые плоды. Разбиваясь об плоско-круглую, разевали рты и щёлкали языками. Развращающие ритмы слились в единую волну. Оренктон заполнили крики, мольбы и рвущие глотку завывания: жители, подчиняясь общему танцу, неутомимо разыскивали виновных в пропаже золота. Вламывались даже в дома, где, по их мнению, могли прятаться сообщники Гавранов. Переворачивали всё вверх дном, искали везде, но только не в самых тёмных углах, откуда слышался леденящий вой, да симфония пилы в ряде шелеста листвы. Во время справедливой облавы, процессии, каждый мог попасть под подозрение. Страх перед беспощадной расправой порождал тех, кто пытался увести от себя недоверие, такие суетливо, указывая пальцами, обвиняли кого-нибудь другого. Всё ради спасения.

Там же бродили псы, ищейки не знали пряника верности; знали лишь кнут страха перед хозяевами. Облезшая шкура, сверкающие глаза, слюнявые пасти рисовали образ чего-то потустороннего, как если сами гончие Старой войны вышли на охоту в спустившемся мороке многоликой хоривщины. Гоняясь за добычей, царапали когтями камень, терзали разум голодными рычаниями. Когда настигали беглеца, наступала тишина, но она нарушалась прерывистым плачем, исходящим из тьмы. Такой вот благодарственный поклон за скорбный танец.

Спустя ряд пустых контуров единиц времени неподалёку от лавки, с названием «Антикварка», раздался крик, его владельцу не хватало воздуха.

— Подождите! — взмолился некто, захлёбываясь дыханием. — Почему вы носитесь за нами по всему городу? Это не мы напали на того господина. Его гробовщик лентой придушил. Клянусь! Да ещё жестоко так, без каких-либо проблем, чо щенка. Проверьте его…

— Точно! — подхватил другой. — Поговорите с ним. Я уверен, вы, непревзойдённый уст, сразу раскусите притворщика. Мы можем проводить вас к месту, где видели этого мерзавца, этого недостойного любителя щупать мертвецов. Говорят, он их ещё и красит. Всяко глумится над ними…

— Мастер выполняет свой долг, — ответил уст. — Не пытайтесь увильнуть, трусливые невежи. Мне нужны именно вы.

— Но почему? — затроил один из них. — Мы не больны временным недугом! И следуем за Сахеланом по небесным тропам, чтим его жертву…

— Значит, следуете и надеетесь дойти до Змеиного моста? Этот путь очень труден, поэтому вам нужна передышка. Тем более… чтобы идти… не нужны руки, — монотонно, но с презрением утвердил верный инструмент Все-создателя, после чего запел дуэт ломающихся костей. — Вот и время подумать о своих деяниях. Возьмите ответственность за них. В том числе и за распространение лжи. А теперь расскажите… какая предсказательная практика пишет вашу судьбу. Ещё расскажите о том сказителе, не упоминал ли он блуждающие огни?

Фель видел демонстрацию праведной жестокости служителя собора. Его нисколько не интересовала участь пойманных бегунов. Безразличие к будущим калекам росло из одной единственной причины — в них нет ни капли достоинства, готовы на всё, чтобы выкрутиться, сохранить каждую шерстинку своей шкуры. Одарив скулящих и кряхтящих пренебрежительным, но всё же снисходительным, понимающим, взглядом, продолжил разыскивать Ворона. Такая целеустремлённость источала свой шарм. Чарующий марш проходил по улочкам, ставшим руслом террора, где во мраке горели костры. Не сигнальные огни, нет, скорее — инструменты скрытия жестокости. Когда очутился у ограждения с распахнутой калиткой, ту мотыляло из стороны в сторону, заглянул в просвет. Там мастер гробовых дел, невзирая на огонь, снимал с деревянной конструкции обожженное тело. Такое ему точно не привести в живой вид для погребения. Закинул на плечё мешок обугленной плоти и попытался тихо удалиться вглубь двора. Но на него налетел обезумивший горожанин, в мокрой от пота и слюней рубахе. Мастер в скелетной маске сказал: «Угомонись, гоблин», — и встретил того прямым ударом в грудь, нога долбанула осадным тараном. У внушаемого поборника справедливости сломались рёбра, как минимум — три. Их четные усилия выдержать отчётливо слышны. А после, как ни в чём не бывало, мастер удалился не торопливо, будто гулял в лесу под дождём, собирал грибы в корзинку.

Из дома позади донеслись голоса, там кто-то перешёптывался. Наверняка думали: их не слышно. Беззвучно нырнув в проём, подслушивал разговор, неволей внимал каждому «шику». Там двое в коричневых накидках хвалились друг перед другом своими достижениями. Бондарь, который целиком и полностью подходил для своей профессии, отхаркнул, что хотел увести с собой ученицу швеи, но та наглая негодница ему отказала. Судя по его жалобному тону — нежное сердечко пузатого гнилозубого красавца, в чьих волосяных завитушках уже давно поселились кровососущие жильцы, с трудом выдержало натиск кинжала отказа. Ухмыляясь, говорит: испытал просто невыносимые страдания и боль, а потому захотел справедливого удовлетворения; потому не нашёл ничего лучше, чем взять её силой и заточить в подвале того же самого дома. Может так одумается? Второй же без проблем перебил хвастовство бондаря. Подмастерье каретного мастера освободил одну молодую семейку от бремени накоплений, которые хранили под половицей. Думали, что не найдут; как бы не так. Их отпрыск всё видел, но ничего не сможет никому рассказать. Без языка это крайне непросто сделать, да и родители его уж точно ничего уже не сболтнут.

Фель вышел к ним, его путь лежал к лестнице.

— Ну и ну! — пусто улыбается он. — Не ожидал встретить здесь таких храбрецов. Должно быть, перешагнули через все возможные и невозможные страхи, чтобы принять участие в охоте на Воронов. И всё это для возвращения надежды и веры в будущее. Какой светлый порыв альтруизма! Я бы похлопал, но боюсь, не так хорош в этом. Не хочу омрачить симфонию своей дудкой. Звучит она просто кошмарно. Учителя-музыканты за такое отбивали бы руки. Понимаете о чём я? Хотя подожди, не нужно слов. И так всё понятно, мгновения особенные… интимные. Только испортим всю атмосферу, где два героя нашли время в пылу тяжкой битвы и решили провести тайное совещание, поделиться друг с другом свершениями.

— Ты ещё что за гусь? — пробулькал бондарь, выставив фонарь, присматривался. — Здесь ничего нет. Всё забрали. Иди… испытай удачу в другом месте, иначе скоро подоспеют мои братки, — и тут изготовитель бочек прозрел, его смелость переселилась в портки. С таким характерным звуком падения рагу из черпака в тарелку.

— Значит так, падаль, расклад такой. Вы сдуру вылетели сегодня ночью на улицу, чтобы поживиться. Но, конечно же, не знали, что если решили кого-то обокрасть и убить, то же самое могут сделать и с вами. Как говорится… не бей, если не готов получить в ответ.

— Мы никого не грабили, господин, а всего лишь забирали своё у прихлебателей Воронов. Мы не сделали ничего дурного, — оправдался подмастерье.

— Я, конечно же, верю тебе, я же глухой, — Фель растянул улыбку ещё шире и пальцем поправил пенсне на переносице, медленно подшагивая к ним. — Замри и не дёргайся, овечка. Ты можешь дышать и ничего более. Я колесую тебя, переломаю руки и ноги, будешь греться на солнышке. О, чуть не забыл. Вороны составят тебе компанию, пока будут выклёвывать твои глазёнки. Знаешь каково это, когда клюв раздирает тебе веко, чтобы добраться до яблочка? В твоём случае… червивого. Нет? Ну, тогда предоставлю тебе такую возможность. И даже не думай благодарить!

Бондарь, отдавшись безумию страха, поднял над головой меч с обломанным лезвием, заорал, как косуля, и кинулся на того, кого трогать было нельзя. Да, и вообще — глупо. Но кто узнает об этом, верно? Фель с подшагом кинул прямой удар, встретил со всем равнодушным радушием. Мастер над бочкой присел в воздухе, ноги выпрямил так, что получился угол. Нос превратился в месиво, однако его не было видно; не только из-за нехватки света, но и из-за того, что орган обоняния провалился в лицо. Как суслик в норку. Бочкообразный беличий грызун распластался на полу, молчал. Второй повторил попытку первого. Хлопок раскрытой ладонью по лицу запустил его колесом. Приземлившись после кульбита, с хрустом влетел виском в краешек табурета. Ему повезло не дожить до обещанной казни.

Оставшийся поднял светильник, огонёк сверкал не ярче глаз уличных псов. Потом направился к лестнице. Свистящее сопение выдавало ещё одного участника тайного собрания. Об этом довелось узнать из его бубнежа. Скорее всего, не знал, что проговаривает вслух свои проклятия. Неудачливый игрок в прятки суетливо зашаркал подошвой на этаже выше и, увидев свет, поторопился убежать, спрятаться. Топот метаний третьего отчётливо слышно. Но Фелю всё равно, его ждут внизу. Скрипы и запах сырости — больше ничего там и не было. Отворив дверь-гнилушку, сразу увидел пленницу. Юная швея без сознания лежала на столе. Её платье изорвано, а вокруг витал животный смрад. Не представило большого труда догадаться о том, что с ней вытворяли. Отвязав пленницу, накинул одеяло и вынес её на улицу. Положил на скамейку, попытался привести освобождённую в чувства. Делал это осторожно, будто будит ребёнка, которого ждёт свежеприготовленный завтрак с десертом из медовой лепёшки. Тут на него набросился ещё один «гоблин», опьяневший от собственной мнимой силы. Эта пьянь быстро осознала неловкость собственного поступка, когда ощутил во рту вкус железа. Фель схватил нижнюю челюсть и кинул сапогом в колено — оно выгнулось в обратную сторону. Точно кто-то оторвал ножку зажаренного гуся, выкрутив сустав.

Какофония разбудила совсем уж юную ученицу швеи. Увидев перед собой улыбающуюся фигуру, которая наслаждается чужой болью, громко закричала и побежала прочь, подальше от чудовища с чёрными круглыми глазищами. Та не слышала слов ГОПМ-а, не слышала ничего, кроме собственного призывающего к побегу внутреннего голоса. А он пытался всё объяснить. Недопонимания опасны, очень часто ложных суждений хранят свои корни именно в них. Фель с досадой хмыкнул и пошёл дальше, волоча наглеца за собой. Таким образом, предупреждал всех о последствиях нападения на него.

Вопреки ожиданиям непричастных, которые сомневались в правильности всего происходящего, ночь длилась невероятно долго. По крайней мере, так казалось. Словно все часы разом взбунтовались, секундные стрелки отказывались идти дальше. Даже раскалённый докрасна прут не смог бы заставить их взбодриться: они же не вьючные животные.