Полихромный ноктюрн

— Нельзя отрицать, что именно Рам… Хор убил кровавого лешего, — утвердил столичный охотник и с тяжестью спросил: — Ответишь на один вопрос?

Чьё-то злобное присутствие заскреблось в комнатке.

— Я отвечу на любой вопрос. Или сделаю даже больше, если захочешь. Но сперва воспользуйся каплями, скорее! Пока не стало слишком поздно! Он здесь!

Туманница спряталась в подвеску. А сам завертелся часовым, что услышал случайный кашель у подножия сторожевой башни и начал разыскивать вторженца, нарушителя спокойствия. Искал повсюду, даже в верхних потолочных углах, где поселились стоны утопающего судна. Немыслимая рука сжимала лекарню, не жалела сил, чтобы разрушить её, стереть следы её существования в мелкую пыль. Рычание изуродованного существа потекло из тех же углов, прямо-таки сама комната готова сожрать всякого заложника жизни. Едва различимое эхо добралось до ушей, будто бы преодолело многие годы, всё ради возможности быть услышанным. Где-то очень далеко происходило сражение, там сама кровожадность схлестнулась со своим врагом, с новорождённой кровощедростью.

Феля пронзило странное чувство, невозможный треугольный результат бракосочетания желания, долга и сомнений. Там был и страх, но боялся совсем не боя, а чего-то другого. Тут же достал маленький флакон, залил красноватой жидкостью свои глазные колодцы. Скрытое пространство озарилось гранатовым светом. Шёпот вгрызался в уши как трусливый зверь в ягнёнка. Её голос всё громче и громче, заглушал собственные мысли. Она повторяла: — Убей Воронов. Прикончи Хора, вскрой ему череп, вспори брюхо, раздроби его кости.

Тень склонилась над символом из кругов, рваными движениями вырисовывала его. Это был белпер прошлого, который вырезал на полу несколько линий, напоминавших птицу с расставленными в стороны крыльями. Когда символ обрёл законченную форму, приставил пальцы к лицу, выдержав боль, вырвал сферическое подтверждение своему намеренью. Ритуал Прошрит свершился. Через пару мгновений проявилась большая чёрная птица. Взмахнув крыльями, выпустила из стены мрака троих. Тьма тайны укутывала их; при этом текла кипящей рекой. Комнату заполнили силуэты, по видимым очертаниям можно было предположить кто они. Квинтэссенция воинов из давно минувших дней, что оказались забытыми, погребёнными в последствиях разлива озера Мундус. Каждый смотрел сквозь незваного гостя. Неужели они его видели? Один из них, который стоял возле кровати, держался за свой бок, давил изо всех сил, пытался сдержать кровотечение. Но оно не поддавалось в полной мере, капли устремлялись к полу, не разбивались об него, а исчезали. Дыхание тяжёлое, изо рта валит пар, будто стоит под ледяным проливным дождём. Кровоточащий глянул на свою ладонь, словно читает письмо от любимой, прощается. Тут протянул руку к другому, хотел предупредить, и на того набросилась поганая тварь, выскочила прямо из потолка, в её обличии было мало общего с человеческим. Если же имелся выбор: умереть или же увидеть это дитя злобы и уродства — то всё очевидно само по себе. Кошмарный выкидыш воображения безумца ушераздирающе завопил, пришла тишина, гостила недолго. Зов привлёк внимание других тварей, ведь те полезли отовсюду. Квинтэссенции воинов вступили в бой. Таков отголосок шагов Хора.

Морок всколыхнулся, из него выпрыгнул Ворон. Но настоящий удар нанесли совсем с другой стороны. Фель остановил клинок, желавший оборвать его жизнь, выставив щитом свою ношу. Порезанная ткань соскользнула, открыла вид того, что с любовью называл Гильона. Ударная рама способная дробить не только кости, но и мысли тех, кто пошёл против Верховного министра Садоника, удерживала в своих пределах хитроумный механизм — переносную гильотину.

Хромой крутым рывком повторил выпад, обозначил остриём клинка вершины треугольника. Завязалось сражение в гуще другого сражения, оно пустилось вить свой танец, точно противостояние дождя и огня. Получив удар в челюсть, Ворон пошатнулся, при этом улыбался кровоточащей улыбкой, вкушал удовольствие от дуэли с наблюдателем из Серекарда. Отличный шанс испытать себя, изобличить ложь, подтвердить или опровергнуть слухи о победе над одним из Чёрных перьев. Грохот, лязг металла поселились в доме покойного лекаря, присоединились к истошным крикам, рычаниям и звукам разрывания плоти; воспоминания продолжали напоминать о себе, отчаянно противостояли чудовищам. Получив разбивший пенсне ответ эфесом, охотник попытался поразить горло противника. Привести порыв к желаемому оказалось нелегко. Ярость ослепила — в итоге словил второй, но уже рукой наотмашь. Широкополая шляпа слетела на пол. Тут же оклемался, вернул равновесие и крюком махнул в зубы. Ворон не заметил сломанную челюсть — засмеялся, после чего рванул с места и локтём пробил в рёбра под тёмным плащом. Ворвался, будто валун катапульты в овечий загон. Кости ответили на это хрустом хворостинки. Воспользовавшись моментом, Ворон выхватил огневое одноручное оружие, Фель выбил его из рук, метнув из рукава складной серп, присоединенный к цепи. Отдёрнул его назад и, провернув обманный финт, пнул того по ноге, аки таран воротину. Но и здесь контрудар не заставил себя ждать — осколок стекла был воткнут в полость у основания шеи. Боль не имели никакого значения, она приглушалась, не выполняла свой долг, не предупреждала о повреждениях. Настоящий боевой кураж, поток. Есть только сейчас, есть только противник, остальное сбросило свой смысл как пастушка сарафан перед купанием. Фель применил Гильону для гибридного удара по дуговой траектории. А тот со скоростью флюгера, в ветреный день, передвинул левую ногу, встал боком, и переносная гильотина обрушилась вблизи от сапог. Её ребро вгрызлось в пол как голодный волк в кость. «Совсем свою подругу не бережёшь. Ты, наверное, её и за ноги хватал, чтобы рубить деревья, когда топора не было поблизости», — ухмыльнулся ловкач. А как же сломанная челюсть? С такой-то много не поболтаешь. Услышав издёвку, Фель рассвирепел, глаза почти запылали ненавистью. Разразился бешенный ураган ударов. Всё решилось, после очередного обмена «любезностями», рана хромого дала о себе знать: не успел вовремя отреагировать — его удалось подловить.

Фель крепко сжал горло своего ненавистного врага, начал яростно бить об стену до победного треска. Всюду битое стекло и лужи с резким запахом. Крыса из банки забилась в угол, откуда непонятным образом рычала и оголтело дёргалась, пытаясь использовать глаза по прямому назначению. Видимо, четно, так как зрительные сферы то растекались, то сливались. Квинтэссенции всё ещё сражались, но стали едва заметны, постепенно угасали, воспоминание забывалось. Фель подтащил побеждённого к столу, установил Гильону. Подтянув Гаврана ровно под лезвие, произнёс с сильной отдышкой:

— Все актёры этого театра безумия расставлены по своим местам. Назад дороги нет. Ни для кого из нас её нет. Ты сделал всё что мог, птенец. Но этого недостаточно.

— Теперь я вижу, слушки не оправдали себя. Ты не он. Левранд сокрушил бы тебя как кувалда ракушку. А ты даже никак не реагировал на лживые бредни. Не отказался от них, не сказал правду. Тебе было приятно такое сравнение…

— Не читай мне нотаций, мертвец. Болтовня меня не интересует. Начиная её опровергать, сам же признаёшь её право на существование…

— Всё-таки это правда. Твоя голова набита соломой, раз хватаешься за неё, — прохрипел один из похитителей золота, довольно-страшно улыбаясь. — Твои мечтания пусты. Её не вернуть. Никто никого не вернёт, эту линию не перешагнуть…

— Не вернуть, говоришь? Я иного мнения, ибо слышал про этого самого Левранда, Защитника отбросов. Говорят, его видели живым и здоровым. Что я нахожу весьма необычным.

— Говоришь, болтовня тебя не интересует?

— Довольно! Ты бился достойно, кем бы ты ни был в прошлой жизни…

— Оно проникло в саму твою сущность. Прогрызается к самым глубинным мыслям, пользуется желаниями. И теперь ты обычная марионетка. Ты слышишь это?

— Заткнись! Сейчас ты получишь крышесносную награду за свой труд, — тихо молвил служитель Министерства.

Поверженный ворон вдруг громко засмеялся, смех какой-то двойной и жидкий, мокрый. Из дистальных фаланг медленно прорывались звериные когти, изо лба вытекал чёрный густой дым, он затвердевал в клювообразный нарост. Тогда победитель не стал медлить, нажал на крючок спускового механизма. Один стало двумя. А воины развеялись дымкой через несколько вздохов. Будто оплакивали.

Жидкость из разбитых склянок смешалась с кровью. И только глухое шипение мешало огласить окончательную победу. Оставшийся вернул свою шляпу на место, а после перевернул обезглавленного, там увидел искрящийся в руке сосуд.

— Отголоски умирают последними. Запомни, куколка, его звали Кобб! — прорычал мертвец, его голос исходил отовсюду.

Громкий взрыв сжал дом белпера; перетёр как засохшую траву. Огонь и пепел подкинули в воздух ворона, призрачный взмахнул громадными крыльями и показал себя всему Оренктону.

К утру небо затянулось тучами. Под проливным дождём на главной площади собралась толпа. Собирается она всегда и везде, разумеется, если нужные условия встали вряд. Сейчас каждый участник сборища стал каплей, что стекает по горному склону и сливается с другими в единое-общее. Сверкающие глаза восторженно смотрели на агонию отловленных за ночь людей. Десяток приговорили к смертной казни через повешение за ребро на ржавом крюке. Медленная и мучительная смерть. Те, кому не повезло, были всё ещё живы.

Сердца толпы заполнялись гордостью за свою сопричастность к торжеству справедливости. Справедливость беспристрастна, она не говорит, а воздаёт по заслугам. Наблюдая за муками приговорённых, по чьим связанным рукам стекали алые краски боли, никто не смел даже и думать о том, чтобы помочь им. Каждый из них, по словам «Широкой глотки», заслуживал такой участи. Ведь это «Вороны» обокравшие каждого жителя и их помощники, испорченные лихорадкой жадности.

Горожанин из толпы узнал ученицу портнихи и выкрикнул, что её единственное преступление — отказ пузатому смердящему бондарю, который давеча предложил той уединиться. Ещё обещал спрятать в бочке, увезти в лучшие края, где текут молочно-кисельные реки. Желая отомстить наглой девке, ремесленник ткнул бы на неё ночью, но за него это сделал его дружок. Однако голос мужчины, говорящего о невиновности, быстро затих в горделивых криках. Громче всех вопили собиратели трофеев ночной облавы; с их поясов свисали бусы из косточек пальцев. Такие всячески оправдывали свои действия, такие до последнего будут настаивать на своей правоте, даже если сами вдруг увидят подлинное положение вещей.

«Широкая глотка», вышагивая перед толпой, с весёлым видом рассказывая последние извести.

— … Помните? Я вам говорил, следует знать меру. Особенно в выпивке, — из толпы щёлкнули согласные смешки. — Ну, так вот. Я уверен, вы все слышали фейерверк, хлопок, в доме лекаря семьи Ванригтен. Мне довелось узнать наверняка. Одна птичка напела, а она, скажу я вам, никогда меня не подводила, сообщала наичистейшую, кристальную правду. Белпер обезумел от тоски по господину Лицлессу и напился до такой степени, что к нему на свидание пришла горячка. А тот в качестве подарка подарил ей не цветы, нет… а поджог своих запасов. Ну, а дальше вы знаете, — волна хрюкающего смеха разлетелась в пространстве. А безучастные констебли стояли в стороне, опустив свои глаза.