Книга шороха

Джаху не стала дожидаться ответа. Улыбнулась на прощание, поклонилась и вышла, тихо прикрыв за собой двери.

Ее слова выжгли дыру в груди. Правду. Так больно осознавать, что нельзя поставить крест на прошлом и все забыть. Годами Дом шепота вытравлял, выбивал злобу и все обиды, говорил, что нет врага хуже, чем желания. Что истинна лишь безграничная верность Сердцу.

Нет уже никакой верности. Аили никуда не шла сама, а всю жизнь следовала за чужим перстом. Потому что сначала было слишком мало лет, чтобы что-то решить самой, и за нее решили отец, брат и Рудид. А перед Сердцем выбирать себе дорогу стало слишком страшно. Слишком опасно. А теперь стало слишком поздно, и нет смысла что-то менять. Она просто продолжала стоять в своем необъятном поле, не видя троп, и ловила улетающие воспоминания – детские рисунки, страницы из книг со сказками. С завистью и восхищением глядела в глаза Пеплу, а он был так далеко. Чтобы дотянуться до него, нужно сделать целый шаг – решиться и выбрать направление.

"Это сложно".

Вода в чане давно остыла, но Аили не стала звать слуг.

Омыться ей помогла пожилая женщина – Раду, которая, кажется, хорошо успела изучить дом и, возможно, приложила руку к уборке.

– Вы не рады вернуться? – приговаривала она, опорожняя на голову Селедки очередное ведро воды.

– В этом доме мало радостного.

А Раду молчала и добродушно улыбалась, и её улыбку Аили слышала всем своим существом.

"Точно так улыбалась Ирну, – Ветер стоял рядом, отвлеченно наблюдая за облаками через раскрытое окно. – Сегодня ты будешь спать. Есть кое-что, о чем нужно поговорить".

Исполосованная черным рисунком кожа напоминала бы тигриную шкуру, если бы от прохладной воды не покрылась мурашками. Аили чувствовала себя ощипанным гусем. Приправить и спалить на огне. А если селедку спалить на огне – один пепел и останется.

Раду забрала кувшины и ведра и оставила Шелеста отдыхать, ибо день склоняется к закату, а путь проделан не близкий.

Но Аили так и не легла.

С опаской дважды обошла кровать, ни разу не притронувшись ни к пуховым подушкам, ни к шелковым одеялам. Много лет назад тут спали мать и отец, и она могла увидеть их, даже не закрывая глаз.

В конце концов, можно спать и на полу.

В пыльной тишине господских покоев Аили позволила себе только одно – быть Шелестом. Она села за письменный стол и раскрыла Книгу.

"Впиши себя, – Ветер обнял ее за плечи, – и будешь жить".

А она едко посмеялась над его словами:

– Чтобы вечно развлекать тебя в мире разума? Ну, нет.

Время подгоняло всех. Поспешно выводя черные узлы букв в Книге шороха, Аили сожалела, что еще не успела поговорить с Пеплом, и гнала себя, вырывала из головы событие за событием, облекая в историю, вышивая чернилами на бумаге. Она не слышала. Не видела, что Ян застыл в дверях, в который раз бессознательно изучая черты ее лица – острого и хищного, выточенного из твердого белого камня.

Он представил, что когда-то за этим столом сидел ее отец: как на немногочисленных портретах – человек не крупный, с теми же темно-рыжими волосами, молчаливый и лаконичный во всем. Даже в собственных чувствах.

Услышав шаги Пепла, Селедка поправила ворот расшитого серебром халата и захлопнула книгу:

– Да?

Слова едва не застряли внутри, но ему удалось вытолкнуть их:

– Ты готова завтра идти? Может, ну его?

Аили горько улыбнулась.

– Ты для этого здесь? – она встала. – Я пойду. Так нужно. За этим ты меня и привел сюда.

– Знаешь, – он подошел. – Я...

Ближе. Почти вплотную. Навис над ней сгорбленной худощавой тенью и смотрел, словно немой. Они молчали. Как будто оба понимали, что второго шанса им не выпадет, что все отправится в небытие с восходом солнца, и надо обязательно что-то сделать. Завтра все изменится, падет целое королевство, и Пепел даст ответ Серебряной ведьме. Он уже придумал желание. Он попросит, чтобы Ведьма отдала ему проклятие Аили. Он готов. Ян возьмет его себе. Лишь бы жила.

А пока все, что ему хотелось сказать, забило горло вязкой кашей, разрывало легкие изнутри, пульсировало в голове. Ян положил ладонь ей на щеку и провел большим пальцем по линии рта. Дышал, а грудь была заполнена словами, которые не получалось произнести вслух. И тогда он просто вложил эти слова ей в губы, чтобы она сама могла озвучить их, дать им жизнь. Он так много хотел ей сказать.

Закатное солнце расплавилось в грязных окнах и растеклось по комнате, заливая все призрачной смолой. Оно поймало их в свою янтарную ловушку, как мух, и выбраться невозможно.

Ян сжал в кулак нежный темно-изумрудный шелк у нее на спине и рывком скинул халат. Сдавил пальцами плечи – ведь она так просто могла исчезнуть, провалиться в свои бесконечные миры разума. Время бежало слишком быстро, и они хотели успеть объясниться, пока оно не настигло их, насладиться друг другом. Ничто не должно мешать.

Пепел прижал Аили лицом к стене, дышал в ухо горячо и часто в такт порывистым яростным движениям, пока не разобрал ее захлебывающийся лепет. У нее подкашивались колени и разъезжались ноги. Скомканная, ненасытная близость подчинила обоих, сталкивала в лихорадочной спешке раствориться друг в друге, срастись. Она сползла по стене, ложась грудью на стол, не в силах стоять. Ян остановился на миг, сипло переводя дух.

– Я...

И опять не смог закатить эти слова в гору звуков, сорвался на хриплый гортанный рык. Будто дикий зверь вдыхал, пробовал терпкий мускусный запах ее мокрого тела, а она дрожала в его руках.

По новой – разорвать ее, разделить надвое, чтобы сохранить себе хотя бы часть.

Бумаги, карты, письма белыми птицами порхнули со стола врассыпную. Упала и разбилась об пол чернильница с пером. Смоляное пятно растеклось по трещинам в старом паркете. Во рту пересохло, Аили выгнулась, потеряв голос, ощущая на языке горечь жажды. По ногам потекла ледяная истома, перебралась в руки и застыла комом в сознании. Мир исчез. Размазался по желтым стенам, по резной столешнице, по полу с чернильным пятном. Она слышала мощные удары его сердца. Или своего. Или это кровь пульсировала в висках. Волосы облепили ее лицо, лезли в рот. Ян взял Аили за горло и притянул ближе ее сухие губы, чтобы рассказать последнее. Осталась пара слов о том, как сильно. И еще несколько о том, как скоротечно. И как жаль. И больно. Он навалился на нее всем весом в последнем порыве, чтобы пожрать целиком – сказать главное, – что слов не осталось, кроме одного.

– Моя.

* * *

Потом, спустя час или больше, Ян еще долго сидел на подоконнике и глядел в раскрытое окно. Он молчал, морщась от сильного неприятного запаха маковички, которую Аили втирала в кожу. Заворачивая рукава, он думал о завтрашнем дне и не переставал уверять себя – все пройдет хорошо. И, даже если Аили не справится, ему удастся вытащить её – стоит лишь пожелать, и Серебряная ведьма выполнит любую его просьбу.

Солнце почти село, горизонт еще теплился рыжей кромкой. Уже скоро он остынет, как остывает раскаленный металл, и земля сольется с небом до следующего утра в одно огромное непроницаемое черное полотно. Спать можно сколько душе угодно – господин Барас велел выступать вечером, чтобы войти в столицу к ночи следующего дня. Аили предстоял долгий и сложный сон, и она оттягивала его, не желая снова ступать в просторы безжизненной серой пустоши: ходила по вытертым коврам из одного угла комнаты в другой, ломала пальцы, сцепленные в замок, каждую новую минуту садилась за какое-нибудь дело, но тут же бросала его.

– Если хочешь, я могу остаться, – Ян слез с окна и подошел к ней.

Она неуверенно качнула головой и зажгла свечу на столе:

– Если хочешь.

Горизонт потух, и комната погрузилась в темно-синий полумрак, разорванный рыжей вспышкой свечи где-то посередине. Селедка не стала ложиться. Села на пол у кровати и согнула ноги в коленях, устало запрокинув голову.

– Так и будем сидеть? - Пепел устроился рядом и пригладил её волосы, еще влажные после купания.

– Не могу тут спать.

– Еще бы, – он усмехнулся, – дома после всех приключений. Поди, от воспоминаний не отойдешь?

– Это не мой дом, и уже не мое прошлое. – Она с обидой смотрела вверх, будто сквозь потолок видела путеводную звезду, что обманом привела ее к краю. – Здесь когда-то давно жила маленькая девочка, которая рисовала углем на желтой бумаге одного и того же черного зверя – хозяина её детских страхов и главного злодея всех сказок. Мечтала, как мечтают все дети, хотела вырасти и стать… Кем-то. Только вот однажды пришли люди в красных плащах и увели отца. Это дом той девочки. Другой Аили, а она исчезла, как исчез ее брат, как исчезла ее мать, как исчезли все.

– Брось, – Ян легко махнул рукой, – никто никуда не исчезал. Ты же тут. А ты – это ты. Люди меняются, вот и все. Что-то отмирает, что-то новое нарастает.

Из её груди выкатился горький каркающий смех, скомканный и искалеченный:

– Все так, пока не начинаешь встречать себя самого. Никогда не узнаешь, какими ужасами готова напичкать тебя собственная башка, а порой и чужая может здорово напугать. Я встречала себя прежнюю в воспоминаниях людей, неугодных Дому шепота. Не очень приятно думать, что часть тебя умирает вместе с ними, когда ломаешь их сознание.

Пепел улыбнулся краешком рта:

– Умники любят говорить, что часть тебя правда умирает, когда забираешь жизнь. Как ни старайся.

– Ну да, умники. Те, что не знают за какой конец брать нож. – Аили вздохнула. – Бывалые вояки перерубили несметное полчище людей и до сих пор живее всех живых. Сколько ни махай мечом, от этого не умрешь ни ты, ни какая-либо твоя часть, пока тебе голову не снесет другой такой же.

– Вот видишь, – Ян самодовольно кивнул, – тот, кто берется за оружие, сам становится целью.

– Мы все – цели. Всегда. С оружием или без. Только из всех людей лишь Шелесты умирают оттого, что живут.

Он снова кивнул. На этот раз ничего не сказал, а наклонился и коснулся губами её лба. Так родные целуют солдат перед последним боем, так прощаются с узниками, идущими на плаху.

– Я еще живая, – укоризненно произнесла Селедка.

– Это не для тебя. Для маленькой Аили. – Ян положил руку ей на плечи. – Кто-то же должен ее оплакать.

Она неопределенно повела головой:

– Мне тут странно. Чувствую себя неправильной и грязной, будто иду, а за мной следы, нет, пуды сажи остаются, и все ломается, гниет. Думаю, мы последние, кого видит этот дом. Я не смогу вернуться, а другие разойдутся по миру.

– Уверена?

– Я видела много домов. Как Шелест. – Аили сделала паузу, засмотревшись на оплывшую свечу и ее нервное пламя. – Ты вот видишь стены, окна, крышу и много чего еще, но как ни крути, видишь вещи. А Шелест видит живое. Каждый дом дышит и помнит. Дом Аззама Вади, где остался Иал, похож на старого дремлющего пса. Развалина, где мы спали прошлой ночью, не более, чем истлевший труп. Она давно брошена хозяевами, забыта и мертва. А это место - Змей. С ним уживаются только те, кто его вскормил. Остальных он душит.

Пепел рассмеялся.

– Поэтому тут никого не останется. – Селедка прижалась к нему, зевнув и прикрыв веки. – А еще есть такие места, как Дом шепота. Там ты не существуешь. Старые Шелесты говорят, что видят Дом смердящей пастью, где сами Шелесты – гнилые зубы, а поводыри – воспаленные языки. Не знаю. Я ничем себя не чувствовала. Словно я – пустое место. Как если бы ты шептал, а твоего шепота не слышали. Тогда я была бы этим шепотом.