Книга шороха

Глава 9 - Неколыбельная

ГЛАВА 9

Неколыбельная

Спой мне ту самую, старую,

Ту, которая, словно, бессловная.
Заунывная и проклятая,
Песня наша немонотонная.

В простынях бесконечные Шелесты
Шебуршат руками, бескровые.
Век бессмертные и усталые,
Как бы люди немногословные.

Пробираются в сон, коварные,
У меня вызнают потаенное:
Охраняемое, сакральное,
Вслух ни разу не говоренное.

Спой ту самую – громкую, смелую,
Для кого-то из первых – последнюю,
Соногонную и метельную -
нашу песню Неколыбельную.

С последней встречи с Грю Монном прошло какое-то время – сколько, Аили точно не знала, но следы от его ударов уже почти исчезли. Осталось только нездоровое желтое пятно на виске. Иногда она жаловалась на резкую головную боль, и Блуд уговаривал навестить Дани в госпитале, чтобы проверить, все ли в порядке.

– Вам стоит сходить, – он неторопливо застегивал длинное черное пальто, через зеркало разговаривая с Аили. – Вас осмотрят и выпишут лекарства. Это больше не ваши темные века, когда нужно было терпеть и умирать без надежды на помощь.

Сдавшись, она устало закатила глаза:

– Хорошо.

– В конце концов, – мрачно добавил он, – прогулка пойдет на пользу.

Зима в Арх-Дамане. Колючая, жесткая зима, сухая и хмурая, какой была в ее детских воспоминаниях, когда она впервые оказалась в этом городе с Иалом. Дороги покрывал редкий мелкий снег, с моря дул пронизывающий ветер, таился в закоулках и выскакивал, бил в лицо пощечиной, скользил за воротник и морозными костлявыми руками схватывал горло, свистел в ушах.

Они медленно шли по улицам, а мимо с грохотом проезжали большие груженые машины серого цвета, проходили серые гражданские патрули, немыслимую высоту серого неба пронзали серые самолеты. Серый – цвет Арх-Дамана. Смешавший в себе чистоту белого и грязь черного, цвет праха и скорби, вины и безгрешности, он всегда был символом этого города. Города, безразличного к людям.

А люди были злы. Их поглощало отчаяние. Каждый знал: война пришла из-за маковых дельцов, из-за бесполезных надуманных денег, из-за алчности безнравственной Кочерги, которая день за днем строила козни Семмирскому торговому дому, государству, горожанам. Об этом знали мальчишки, несущиеся вдоль тротуаров с охапками вялых маков в руках. Продавцы, остервенело бьющие молотками по доскам, заколачивающие двери своих магазинов. Водители военных грузовиков, везущие в порт оружие и боеприпасы. Знали солдаты нового призыва, покидающие дома, забросив за спину походные мешки. Прежде не державшие в руках винтовку – молодые румяные ребята, улыбающиеся, надвинувшие фуражки на лоб, чтобы никто не увидел их слез. Лучше всех об этом знали матери, сестры, дочери и жены, провожающие с порога истошным рыданием, бегущие следом, молящие остаться. Но солдаты все равно уходили. Как вода по капле стекались в реку и бурлящим потоком устремлялись в порт, чтобы наполнить голодный океан. Закинутые за плечо штыковые винтовки, казалось, выросли до облаков и вздернули низкое зимнее небо, а за спинами оставалась пустота.

Блуд под руку вел Аили мимо перегороженных улиц, обходил сборные пункты и склады. Его черным глазам не было дела до человеческой суеты. Он смотрел себе под ноги и молча ступал вперед, сторонясь патрульных.

– А ты останешься? – она крепко сжимала рукав его черного пальто. – Если ты уйдешь с ними, Дани не справится.

– Останусь, – уверенно ответил он, выдохнув облако белого пара. – Я знаю, что нужен здесь.

Они вышли на широкую площадь недалеко от порта, где расположилось старое здание городского госпиталя. Аили замерла в исступлении. Со всех сторон до нее доносились голоса, команды, люди в белых халатах выбегали на мороз и принимали больных и раненых, помогали тащить носилки и оказывали на месте необходимую помощь. Прибывали и прибывали потрепанные машины с новыми и новыми людьми. Приходили местные жители, умоляли, требовали, чтобы их пустили и вылечили.

– Теперь вы понимаете, почему госпожа Марих так важна? – Блуд свысока поглядел на нее. – Здесь не хватает санитаров, сестер и сиделок, а она – врач. Ее работа – пришивать оторванные руки и ноги одним, отнимать безнадежные конечности у других, латать людей, как кукол. И кроме них к ней посылают больных тифом, чахоткой, притворщиков, не желающих воевать. Потому что таких, как она – единицы, а страждущих – сотни.

Аили виновато потупилась.

– Тогда зачем я пришла сюда? Есть люди, которым помощь нужнее, чем мне.

Осторожно пробираясь через давку, Блуд провел ее вглубь здания.

– А вы – Кочерга, – поучительно заметил он. – Представьте, что случится, если вас не станет. Ваши преступники: те, что охраняют «Жаровню», что фасуют для вас опий, покупают его – без вас они сорвутся с цепи и станут новой бедой.

Она ошеломленно оглядывалась на бегающих от посетителя к посетителю санитаров и отстраненно отвечала:

– Грю этого не допустит.

Блуд остановился у стойки в парадной, разрывающейся от телефонных звонков, и недовольно сказал:

– Он уже допустил войну. Это только начало, госпожа Ферс. Однажды до нас долетят самолеты Семмира, и смерть упадет с неба. Такого вы не видели ни в одном из своих снов, – повернулся к взмыленной сестре и спросил, где может найти госпожу Марих.

Та раздраженно хмыкнула, затараторила что-то в одну телефонную трубку, повесила вторую, шустро пролистала записи журнала зубного отделения, хирургического, остановилась на приемном, и мерзким дребезжащим голосом выдала, где доктор Марих принимает больных. Настоятельно порекомендовала не тревожить доктора Марих по пустякам, а затем затрещал телефон, и она принялась с невозможным спокойствием объяснять кому-то в трубку, что доктор Марих сегодня остается на ночное дежурство.

Доктор Марих. Не имя. Безликое и холодное название для человека, который отдает свою жизнь, чтобы жили другие.

Аили следовала за Блудом, боясь поднять взгляд на столпившихся вдоль стен людей, что без умолку трепались о наступающей с севера Свободной республике, делились сведениями о приближающихся по морю кораблях Семмира. Из разговоров она слышала, что кто-то бежал в Арх-Даман из окрестных городов, а другие – наоборот, – желали покинуть столицу. Ее сводил с ума плач младенцев и гул голосов, и она не понимала, как Дани удается не потерять рассудок, работая в госпитале сутки напролет.

В приемном отделении было еще хуже. Больные терлись друг о друга, жались к стенам и дверям, пропуская грохочущие каталки, и полными отвращения глазами провожали до дверей с надписью «Морг». За белые халаты цеплялись вялые орущие люди с язвами на руках, ползли следом за медиками и требовали морфину. Охрана хватала их и выводила прочь. Аили вспоминала то, что видела на подпольных боях и понимала: всё – правда. Люди больны и свихнулись, их поразили истерия и бешенство. В притонах – ярость, а здесь – безысходность.

Другая порода безумия, объявшего Арх-Даман.

– И каждый день, – она до боли сжимала трость, – Дани видит это?

Блуд криво улыбнулся:

– Раньше было спокойнее. Я имею в виду, до вашего появления в ее жизни. Пока не начались перестрелки дельцов и военные столкновения, госпожа Марих делала свою работу, а теперь ей приходится принимать всех подряд. Рук не хватает, как я и говорил. С фронта каждый день привозят тяжело раненых, а горожане видят их. Что они думают? Знаете? – он сипло гаркнул. – Им кажется, что они сами умирают от неизлечимых болезней. Паника – страшный недуг. Она убивает.

Блуд распахнул перед ней двери и пропустил в большое светлое помещение, уставленное железными койками. В нос ударил сладкий резкий запах формалина, горло защипало, и Аили чихнула.

– Не заразитесь от них, – весело приговаривал Блуд, уверенно шагая вперед. – Страх излечить сложнее всего.

Ее окружили раненные. Воющие от боли в отнятой ноге, затянутые бинтами, одетые в полосатые робы. Кто-то безмятежно спал, не подозревая еще о грядущих страданиях, кто-то катался по сбитой жесткой простыне, скрипя зубами. Другие смиренно сидели, стиснув в пальцах тонкие, пропахшие хлором одеяла, и молчали, вперившись взглядом в серые стены.

Дани стояла между ними, обращенная к тусклому свету окна и торопливо писала на весу.

– Госпожа Марих? – Блуд легонько тронул ее за плечо, она вздрогнула и от неожиданности выронила журнал. Листы разлетелись, карандаш закатился под койку. Один из больных – что был поживее, – подскочил и принялся собирать бумаги.

– Это вы… – устало улыбнулась она, – Я не ожидала.

– Вы просили меня помочь, и я пришел, – мягко отвечал Блуд. – Заодно уговорил госпожу Ферс составить мне компанию. Она обмолвилась, будто бы ее мучают головные боли, а вы же понимаете, как важно, чтобы с ней ничего не случилось. В противном случае, наши маковые друзья останутся без управы. Считаю не лишним провести осмотр.

От того, как она посмотрела, Аили сжалась.

– Да-да. Конечно. Только, даже если мы что-то найдем, помочь я вряд ли смогу…

Дани с сомнением кривила рот и постоянно потирала лицо, поправляя большие нелепые очки. Ее белый халат неправильно застегнут, заляпан желтыми и бурыми пятнами. Она источала запахи гноя и крови, и все время теребила спущенную на горло маску.

– Что-то не так? – осторожно спросила Аили.

– Запасы на исходе, – почти прошептала Дани. – Морфин и опий закончились спустя неделю после закрытия легальных поставок, а покупать у Торговых домов слишком дорого и опасно. Частные аптеки закрываются, и люди идут к нам, а у нас… Меня назначили заведовать хирургическим отделением, а я ношусь от зубного до приемного. Впрочем, как и все, – она брезгливо осмотрела себя. – Нужно переодеться. Поговорим в другом месте.

Она протиснулась между спорящими санитарами, раздала указания и направилась к выходу. Дани вела Аили и Блуда галдящими заполненными коридорами, не обращая внимания на просьбы принять вне очереди, на оправдания, на брошенные в лицо документы. Звуки обволакивали ее и стекали с понуро ссутуленных плеч. Аили казалось, что отчаяние поселилось в каждом уголке, что это не госпиталь, а дом скорби.

А потом начались общие палаты. Похожие на бараки, они были тише и следовали одна за другой, и людям, занимавшим в них места, не оставалось ничего, кроме как жить.

Им подарили надежду.

Аили замирала, глядя, как в одном углу, сдвинув койки, весело смеялись пациенты с загипсованными ногами, белыми обрубками, один играл на губной гармони, другие пели, третьи перекидывались в карты, отпуская похабные шуточки, четвертые хвалились боевыми заслугами. Средних лет мужчина, с замотанной в бинты половиной лица, курил, прикрыв единственный глаз.

Дани грозно двинулась на него и выхватила сигарету.

– Вам нельзя, – она бросила окурок в стакан с водой. – Это запрещено. Выпишетесь и курите, сколько угодно. Но не здесь.

– А у вас, – он ткнул в нее пальцем и ухмыльнулся. – Халат грязный. Врачам этого тоже нельзя. Я, может, помру завтра, а вы меня последней радости лишаете.

– Не умрете. Палаты смертельно больных дальше.