Книга шороха

– Знаю. Вы же мне сами сказали, что не помру, когда голову зашивали. Я помню, – он зло хмыкнул. – Больно было. А вот вы, доктор Марих, и имени моего, поди, не знаете.

Она добела сжала кулаки и сухо процедила:

– Мне не нужно знать, кто передо мной, чтобы помочь, – развернулась и бросила через плечо. – Узнаю, что нарушили запрет…

Не договорив, Дани выдохнула и пошла прочь.

Дальше следовали только бесконечные палаты и ряды железных кроватей. Женское отделение, мужское, детское. Везде люди пытались выжить, смириться, не думать о потерях и ранах, о том, сколько еще времени им отвела судьба. Сестры читали ослепшим, помогали вставать хромым, играли в карты вместе с лишенными надежды, пока не видят врачи. Дани ничего не говорила им, не упрекала.

В своем кабинете – маленькой темной комнатке без окон, где прежде хранили швабры и ведра, переоделась и рухнула на шаткий скрипучий стул, побежденная усталостью.

– Кажется, теперь я понимаю, зачем Блуд уговорил меня прийти, – Аили села напротив, потирая ноющее бедро.

– И зачем? – вяло спросила Дани.

Она наклонилась вперед и покосилась на слугу. Тот хитро улыбался, скрестив на груди руки, и молчал, стоя при входе.

– Ты говоришь, в госпитале нет морфина, а я вижу, что вам он необходим, – Аили закусила губу, неуверенная, стоит ли продолжать, но, все же, добавила. – И вот, госпожа Марих, перед тобой Кочерга.

Дани всплеснула ладонями и нахмурилась:

– Я отказываюсь иметь дело с маковыми дельцами.

Госпожа Марих рвала слова и бросала ей в лицо.

– Я предлагаю тебе помощь, – настаивала Аили. – Ты ведь не откажешься от благотворительности?

– Откажусь.

Тогда ей улыбнулась Кочерга. Маковый делец, взращенный из Шелеста новым временем. Такая, какой ее рисовали грязные слухи – жестокая и хитрая, коварная тварь, отравившая город, наводнившая его опием и наркоманами, коим нет числа.

– Мне придется настаивать, – вкрадчиво цедила она. – Как ты поступишь, если завтра приедут люди и сгрузят в парадной часть моих поставок? Кто знает, «Амапола» это или Семмирский дом? Может, это Печатник великодушно принес в дар госпиталю двадцать килограммов опия? Что ты сделаешь? Что?

Дани побеждено сникла.

– Ведь ты не отправишь их в Управление – в лапы Грю, но твои начальники… – качнув головой, Кочерга холодно смотрела на нее, раскачивая трость. – Другое дело: ты можешь сейчас согласиться, и наше сотрудничество не дойдет до руководства госпиталя.

– Почему ты говоришь об этом со мной? – Дани положила руки на стол и начала нервно ломать пальцы. – Почему не с главврачом?

– Потому, – твердо говорила Кочерга и снова становилась человеком, – что тебе я доверяю. Я хотела утопить остатки в порту, но вижу, что могу поступить лучше. Ты извлечешь из опия больше выгоды, чем океан.

– А взамен?

– Ничего, – Аили накрыла ладонью сцепленные руки Дани. – Ты уже сделала для меня очень много, ничего не прося. Теперь моя очередь. Ты назначишь время, и мои люди привезут опий. Соглашайся.

Повисло тяжелое молчание. Дани думала, но все трое знали, что она согласится. Потому что она – Дани Марих, и своим желанием помогать уже нажила себе целую гору бед, попала в немилость к Управлению по контролю оборота опия, приютила в своем доме макового дельца, скрыла убийство следователя и невольно стала одним из винтиков в машине, породившей войну.

– Хорошо, – она посмотрела на часы. – Если это все, то я бы хотела остаться одна. Через три часа у меня операция, а я не спала.

Аили кивнула. Перед ней сидела измученная женщина, впитавшая в себя чужую боль и чужие страдания. Каждый день она шила, чинила поломанные человеческие тела. В одни часы обещала родственникам, что все будет хорошо. В другие – говорила от имени смерти. Возвращала надежду тем, кто ее утратил. Отнимала последнее у тех, кто кроме надежды не имел ничего. Скольких она спасала за день? Сколькие умерли у нее на руках?

В груди кольнуло. Далекая мысль – незначительная, но очень важная, пришла в голову.

– Скажи, – Аили помедлила, не зная, стоит ли спрашивать. – А что та девушка? Дочь Варсула.

Дани виновато поникла:

– В отделении не было мест и мне с трудом удалось выбить ей койку в общих палатах. Сегодня я еще не навещала ее, но мне передавали, что она пришла в себя. Хочешь увидеть ее?

– Да.

Поджав губы, она медленно произнесла:

– Не лучшая идея. Таким нельзя волноваться – состояние может усложниться.

– Варсул отправился на Аренор, – Аили задумчиво водила ладонью по набалдашнику трости. – Думаю, он хотел бы знать, как она.

– Вы нашли того, кто напал на нее?

Вопрос, на который Аили отвечать не хотела. Никому не стоит знать, что Варсул Горим совершил непростительное и собственными руками отправил дочь в это страшное место.

– Не искали, – коротко ответила она. – Не до того сейчас, ты понимаешь.

Дани пожала плечами. Отправив Блуда помогать санитарам, занятым перевязкой, она проводила Аили в зал, похожий на десятки других. Там было тише. Большинство людей лежали на кроватях без движения, укрытые хрустящими разглаженными одеялами, спали или бездумно глазели в потолок. Те, кому повезло больше остальных, листали старые журналы, читали потрепанные книги и газеты. За несколько часов Аили увидела безногих, больных, харкающих кровью, контуженных – но все они боролись, цеплялись зубами в плоть жизни, вгрызались, хватались за тонкую нить, лишь бы дышать.

А эти люди сдались.

На кровати сидела худая девушка с пустым взглядом. Голова опутана бинтами, а глаза… Карие, утопленные в черных синяках, безжизненные глаза. Когда Аили приблизилась, бледное осунувшееся лицо разрезала странная улыбка.

– Что? Вы пришли сказать, что он, наконец, помер? – она сипло хмыкнула. – И поделом. Таким, как он, не светит долгая счастливая жизнь.

Аили откинула край простыни и села рядом:

– Вы бы этого хотели?

– Не знаю. Как видите, добра он мне не желал.

Она покачала головой:

– Это не так.

– Много вы знаете.

– Достаточно, чтобы вас понимать, – Аили говорила ровно и спокойно, и удивлялась мягкости, проснувшейся в голосе.

Девушка небрежно фыркнула:

– Ну да, как же… Могущественная Кочерга. У вас денег – куры не клюют. Молодая, не уродина, столько власти… Вокруг вас – весь мир. А теперь – посмотрите: мне сегодня меняли повязки. Они обрили меня наголо, чтобы доктор Марих успела зашить мою голову, – дочь Варсула издевательски скривилась. – А всё для того, чтобы я выжила и продолжала жить с нескончаемой болью, с воспоминаниями о том, что отец сделал из меня инвалида. Я лежу в палате для конченых. Говорите, знаете и понимаете? Знаете, каково это?! Каково это, когда ты – никто, – устав от долгих речей, вздохнула. – Не человек, как будто.

– Знаю, – Аили сняла перчатки и протянула ей руку.

– Зачем? – девушка непонимающе посмотрела на опутанные черными узорами пальцы. – Что это?

Аили хищно ощерилась:

– Они покрывают все мое тело. Очень давно один человек сделал это со мной против моей воли. Так захотел мой отец. Так было заведено в моей семье. Подумайте хорошенько, госпожа Горим, и вы вспомните, зачем люди наносили эти рисунки, – и с нажимом добавила. – Кому их наносили.

– Хотите, чтобы я поверила в сказки про Шелестов?

– Мне все равно, – Аили легко вскинула брови. – Я глуха на одно ухо, потому что раз хотела сбежать, изменить судьбу. А потом испугалась и сдалась. И после мою жизнь – как и вашу, – ломали не один раз. Ваше время поставило меня на три ноги, а Грю Монн – на колени перед «Амаполой». До недавних пор я – как и вы, – не пыталась что-то менять. Это привело меня к краю.

– Зачем вы говорите это? – раздраженно бросила девушка.

Аили придвинулась и заглянула ей в лицо:

– Я хочу, чтобы вы поняли: я знаю, вижу, что вы боитесь. Варсул не раз хотел бросить торговлю опием, мечтал уехать, но вы тормозили его. Говорили, что другой жизни ему не видать. Ведь я права?

– Маковому дельцу нечего и мечтать о том, чтобы стать человеком.

Упрямая, потерявшаяся девчонка. Аили вспомнила, что сама была такой же. Упорно не желала верить, что из болота возможно выбраться.

– Мой отец был Шелестом, – неуверенно начала она, – я жила в мирах разума и ходила по снам, играла с Серебряной ведьмой и видела вещи, непостижимые для вас. Моей волей руководили поводырь и Черный ветер. И знаете, – она нагнулась и прошептала, – прошли столетия, но мне удалось стать человеком. Почему не удастся Варсулу?

Девушка отмахнулась, с ненавистью сверля ее одичалыми глазами:

– Бред.

– Верьте мне, – лукаво настаивала Аили и жестко добавила. – И считайте, что сошли с ума.

– Да наплевать мне, кто ты! – девчонка вскинула руки, отстранившись, оттолкнув ее. – Меня отец почти убил! Меня… – она осела, всхлипывая, схватившись за голову, и тяжело дышала. – Отец…

Тогда Аили увидела. На жесткой койке среди сбитых в ком простыней сидела она сама. Вся ее злоба, упрятанная в глубины сердца давным-давно, выплеснулась в этой девушке. Испепеляющая, слепая. В ней горела жажда справедливости, которая никак не восторжествует. Мрак, который с каждым днем сгущается вокруг, проникает в душу и поселяется там навсегда. И справедливость превращается в месть. А рядом нет никого, кто способен осветить тьму и вывести к солнцу.

Аили понимающе кивнула, улыбнулась и обвила ее руками, обняла – давно, века назад, когда, казалось, что все пропало, ей так хотелось, чтобы пришла Ирну. Чтобы мать обняла ее и сказала «все будет хорошо». Только Ирну не могла говорить и, конечно же, не пришла. Никто не подал руки, и Аили поддалась тьме, став Шелестом.

– Ты никогда не забудешь Варсулу того, что он сделал, – шептала она, прижимая к груди его дочь. – Но обязательно простишь. Я знаю.

Она качала ее, но укачивала себя прежнюю, укладывала в душе древнюю боль, заживляла шрамы предательства. Тихо пела на ухо старую песню, которой от людей отгоняли зло. В этой песне не много слов. Она нестройная и дикая, похожа на завывание метели за окном, но одной ее достаточно, чтобы усыпить в человеке зверя, подарить покой и надежду на то, что буря в сердце уляжется, разум станет чист и забудутся горести.

Когда девочка уснула, Аили поднялась, тяжело опираясь на трость, и оглядела палату. Люди больше не читали. Кто-то в страхе натягивал на лицо одеяло, другие с отвращением разглядывали ее. Они слышали все – каждое слово, не верили, но боялись ее. Разумеется.

Она – Шелест, загубивший десятки несчастных. Она – маковый делец, отравляющий город. Кочерга. Одна из причин начавшейся войны.

Сколькие еще погибнут по ее вине?

Она ошибалась всю жизнь и успокаивала себя тем, что Шелесты не ошибаются никогда. Ошибаются люди. Значит, она такая же, как все эти больные, изуродованные ее ошибками?

Аили до скрипа сжала зубы и, громко стуча тростью по кафельному полу, направилась прочь, а вслед ей летели упреки, оскорбления и проклятия.

За столько лет роль ее, кажется, так и не изменилась.

* * *

В газетах писали, что войска Семмира вот-вот высадятся на берегах Большой земли, а Свободная республика уже отправила Арх-Даману всю помощь, на которую была способна. И большие тяжелые самолеты летят навстречу друг другу, несут сотни бомб на головы людей. «Амапола» прислала еще больше наблюдателей на Аренор, будто чувствовала, как слабнет ее влияние там. Вечерами в сумеречном небе видны стаи самолетов, оглушительно гудящих, летящих на запад. Тяжелым черным брюхом они ложились на посадочные полосы в единственном аэродроме близ Кан, где заправлялись, а после с трудом поднимались ввысь и стремились дальше, несли смерть на Арх-Даман.