Не выпускайте чудовищ из шкафа

Глава 36. Восьмерка мечей

«Выбирая рыбу, прежде всего обратите внимания на глаза её и жабры. Глаза свежей рыбы будут ясными, с легким блеском. Жабры – бледно-розового оттенка. Чешуя лоснящаяся, хотя для того некоторые недобросовестные торговцы смазывают её маслом…»

«Советы по домоводству»

Толковое предложение, если подумать.

Лес… конечно, ночь скоро, но крупных зверей на Дальнем нет, так что не сожрут. Если на дорогу выйдет, то и до города доберется.

А мне он лишь помеха.

Шумный.

И медлительный. И слабый, да… телом слабый. Вон, чуть прошелся, а уже задыхается, да руку держит так, что ясно – болит. То ли рука, то ли ребра. О землю его хорошенько приложило. Грешным делом, я подумала, что Бекшеев вовсе не встанет.

А он ничего вот.

Встал.

И сумел отойти… повезло. Молчун или сразу убрался или… или сразу после выстрела? А подорвались мы на мине. Хотя, конечно, рисково мину на дороге ставить, мало ли, кто по ней пройти мог.

Или ему уже плевать?

Хреново, если так.

- Нам надо добраться до хутора Яжинских. Там Девочка попробует след взять… и по нему дойдем до тайника Янки. Ну и дальше поймем, куда её утащили.

Кивок.

И дышать Бекшеев стал ровнее. А если…

- Слушай, - мысль была бредовой, под стать ситуации. – А ты когда-нибудь кровь пил?

- Что… нет.

- Довольно противно, но прими это как лекарство.

- Ты… не серьезно!

Еще как серьезно.

- Это своего рода… стимулятор. Хороший. Очень хороший. Ты ж сам говорил, что ему сила нужна. Вот и попробуешь, каково это.

Не понимает.

- Ты дойдешь. А там, у Яжинских, я тебя оставлю. Или не оставлю.

Яжинскому я теперь не слишком верю. Хотя Мишка… Мишка – это Мишка, зато понятно, почему он так таился. И бежать хотел.

Может, даже без Софьи Сомовой побежал бы, правда, чуть позже.

- И… много надо?

- Вообще-то чем больше, тем лучше, но пока пары глотков хватит.

- И как это… происходит?

В обморок не падает. И в отказ не идет, что уже хорошо.

- Обыкновенно. Я вскрою запястье, ты сделаешь пару глотков. Можно, конечно, от Девочки, но человеческая лучше воспринимается. Только… если почувствуешь, что выворачивает, скажи.

Не вывернуло.

Странно это. Старая сосна, ствол которой потрескался, и в трещинах выступили янтарные слезы живицы. И казалось, что сама она оделась в кольчугу с этой вот, остро пахнущей, корой. Бекшеев, что стоял, к столу прислонившись.

Я.

Кровь.

Это не больно. Почти. У измененных и ощущения меняются. Он старался пить осторожно, не проливая ни капли. И… и это уже много.

Одинцова, помнится, в первый раз все-таки вырвало.

А Бекшеев справился.

- Хватит, - он сам перехватил мне руку платком, пусть грязным и мокрым, как сам Бекшеев, но сам этот его жест умилил до крайности.

Раны на нас затягиваются быстро.

И платок не особо нужен. Но почему бы и нет.

Вернуться…

И вправду поднять тревогу. Найти тех, кто спускался… ладно, хоть когда-то спускался, лет двадцать или тридцать назад. Блокировать берег. Подать сигнал на землю, чтобы перехватывали лодки.

Устроить охоту по всем правилам.

Но…

Время.

Они не доживут.

А я себе не прощу этой потери. Я уже не знаю, как… столько лет ведь рядом. Бок о бок. И я должна была бы заметить. Почуять. Хоть что-то.

А я?

Молчун высокий и молчаливый, под стать кличке, он вечно горбился, словно стараясь стать меньше. Ступал тихо, но этим и не отличался от прочих. Он носил вязаный свитер, Лютиком вязаный, из остатков пряжи, а потому весь какой-то рябой. Молчун стригся коротко.

И ненавидел писать.

- Погоди, - я замерла. – Это не может быть он.

- Ч-что? – Бекшеев отряхнулся. – Такое чувство… не знаю… как будто я… запрещенки хлебнул.

- Её самой, - успокоила я. – Молчун ненавидел писанину. У него артрит. Руки. Пальцы плохо слушались. А ты говорил… письма.

Или не то что-то с письмами? Почерк ведь должны были сверить сразу. Хотя его подделать недолго. Или изменить при желании.

- Напечатанные. На машинке, - Бекшеев потряс головой. – Бежать хочется… или еще что. Оно всегда так?

- Первая волна.

- И надолго?

- От трех часов и выше. Во многом зависит от дозы. И силы. И…

На машинке.

Письма.

Перчатки. Молчун их не снимал. Разные. Иногда – с обрезанными пальцами, но так, что выглядывали лишь кончики. Синюшные ногти, темные подушечки. Но со спицами он управлялся ловко.

И с винтовкой.

С машинкой печатной? Тоже управился бы. Да и с письмом. Ненависть ненавистью, но если нужно, сделал бы.

- Идем? – я посмотрела наверх.

Бесполезно.

Я… не чую. Да и Молчун достаточно опытен, чтобы зайти против ветра. У него своя охота. Тихая. Скрытная. С лежками, которые он наверняка присмотрел заранее.

- К хутору? – Бекшеев стянул пальто и пояснил. – Мокрое. Тяжелое. Мешает.

А замерзнуть в ближайшее время ему не грозит. Правда, потом отходняк словит, но тут уж дожить бы до светлого этого момента.

И мы пошли.

Что сказать.

Лес.

Мокрый. Зимний. Пропитанный сыростью. Накопивший её под подушками мхов. Укрывший этими коврами, что ямины, что камни, что корни.

Но идем.

Я чувствую направление. И запахи. Бекшеева. У него хороший. Не раздражает. Девочки. Мокрая шерсть и кровь. Осколком поранило, но рана почти затянулась.

Псина.

Кора. Камень. Дым. Дым вплетается в ковер ароматов, вытесняя прочие, сугубо лесные запахи. И я замедляю ход. Бекшеев сам подстраивается.

Дышит он ровно. И хромать почти перестал. Оно, конечно, временно, как бы потом вовсе не помер… потом – будет потом.

- Что? – он тоже щурится и всматривается в темноту, которая с каждой минутой все кромешней. Ночь ныне самая что ни на есть подходящая для охоты.

Для моей охоты.

А вот Молчуну придется тяжко. Небо затянуто тучами, ни луны, ни даже звезд. Да и лес тут хороший, густой. Но вот дальше начинается открытое пространство. И там бы я устроила лежку.

Хутор вот он, как на ладони.

Дома.

Сарай, с которого стащили упавшее дерево. Двор. Пара машин. Надо же, незнакомые… те самые рыбаки, которым была обещана Янка?

Дымок.

Мужик вышел на крыльцо. Следом еще один. Этого я узнала. Яжинский. Что-то говорит, но не расслышать, что именно.

Не важно. Молчун к людям не сунется. А вот где-то рядом… взгляд мой скользил по опушке леса. Высоких деревьев хватает, а разглядеть…

Нет, мы иначе.

Я мысленно окликнула Девочку.

Полукругом, сарай в центре. С той стороны – берег, туда бы Янка не сунулась.

- Что она делает? – поинтересовался Бекшеев шепотом, будто услышать его могли. Дождь усилился, и теперь вода размывала не только картинку, но и звуки.

- Тут, - я продавила носком землю. – Сарай. Она пойдет полукругом, держа в центре. Куда бы Янка ни двинулась, полукруг пересечет линию следа.

Если там остался след.

Это наша единственная надежда.

- И нам нет нужды выходить на открытое пространство, - заключил Бекшеев.

Зубы его мелко стучали, да и сам он трясся, хотя холода явно не замечал. Уцелеем, его матушка с меня шкуру спустит.

Или нет.

- Именно, - я все же принюхивалась, пытаясь уловить среди дыма ту самую навязчивую нотку апельсина. Не получалось, да и не могло получится, но хоть какая-то иллюзия действия.

Я услышала зов Девочки – вот же умница – когда почти уже решилась выйти к сараю.

След.

Был след.

- За мной, - сказала я Бекшееву.

И возражать он не стал.

Правильно.

Не знаю я этих рыбаков. И машины у них уж больно хорошие, да и сразу две. И сами они… не внушают доверия.

Совершенно.

Мы опять шли. И в какой-то момент начало казаться, что… что это снова охота. Та, которая с тающим следом. С чужим магом, что петляет, норовя стряхнуть на с хвоста.

С кровью.

С…

С Одинцовым, чтоб его, готовым всегда поделиться силой. Да и прикрыть при нужде. Но Одинцов там, на большой земле. А я тут.

Иду вот.

Девочка стояла, чуть покачивая толстым волчьим хвостом. Она тоненько взвизгнула и ткнулась носом в землю. Опустившись на корточки и я понюхала.

Ничего.

Влажная земля. Мох… даже нельзя сказать, шел тут кто-то. Но я ей верю.

- Веди, - я обняла её. – И осторожно…

На месте Молчуна я бы уже сменила позицию. Ясно же, что дальше у хутора ждать бессмысленно. А стало быть, нужно искать другое место.

Такое, мимо которого мы точно не сунемся.

Где?

Да там, где он встретил Янку.

- З-знаете… то есть, знаешь, я… я вот начинаю думать, что все-таки действительно оторван от реальной жизни, - Бекшеев еще не задыхался. Да и кровь моя его подстегивала. Скорее трясло его от переизбытка энергии. – Это… всегда вот так? Охота?

- Часто, - ответила я, пытаясь не упустить Девочку.

Идти недалеко.

Это ж Дальний. Тут все недалеко.

- Иногда дождя нет.

- Х-хорошо тогда.

- Помолчи, - попросила я. И Бекшеев послушно заткнулся.

Толковый. И не трус. Не подлец вроде бы. Это уже много. Еще упертый. Настолько, что не побоялся, что ненормальным объявят.

А вот теперь запах и я ощутила.

Апельсинов.

- Стоять, - я подняла руку, и Бекшеев замер.

Разумный ко всему. Не пытается лезть с мудрыми советами и доказывать, что ему лучше знать, как оно надо. А это редкость.

Большая.

Я огляделась и, обнаружив тяжелую ель, велела:

- Лезь. Жди.

- Чего?

- Тут пахнет апельсинами. Не чувствуешь?

Он покачал головой.

- Попытаюсь добраться. А ты… ты тут. Ладно?

- Это… некрасиво… женщину одну…

- Некрасиво будет, когда тебе башку прострелят. А я хочу пойти по следу.

Настолько хочу, что дрожь пробирает. Мое время. Мой след. И охота тоже моя. Надо было сразу его в город отправить. А теперь только мешает.

Бекшеев посмотрел на меня, вздохнул и полез под эту чертову елку, которая насквозь пропиталась водой.

- Сиди тихо… мы с Девочкой вернемся. Обещаю. Как только… вниз без тебя не полезем.

Не знаю, услышал ли.

Я сделала шаг. И растворилась в темноте. Правда, не отпускало чувство, что я совершаю ошибку. Очень серьезную. Непоправимую. И…

Запах апельсинов таял в нитях дождя. И я слизала одну. Тот самый… и след явный, как для меня проложенный. Я мысленно потянулась к Девочке.

Охота…

Охота – это тоже искусство. Высокое. Куда там каллиграфии или рисованию. Ни то, ни другое у меня не получалось, а вот охота…

Одинцов говорил, что виной всему – моя кровь. Что я просто растворяюсь в лесу.

И да, был прав.

Растворяюсь.

Это не сложно. Стать частью чего-то большего. Коснуться влажной коры, зачерпнуть горсть прелых листьев, проведя ею по щеке, стирая собственный запах, чтобы впустить этот. И звуки. В лесу множество звуков. Хрустнула ветвь.

Мелькнула тень в вышине.

И мягкие крылья совы раскрываются, задевая иглы.

Вдох.

Выдох. Сердце стучит ровно.

След… я его вижу. Яркая апельсиновая нить протянулась куда-то вперед. И надо всего-то, что пойти по ней. Туда, где меня ждут.

Но я отступаю в сторону.

Шаг.

И еще один.

Нить почти обрывается, но теперь я не позволю ей исчезнуть. И Девочка идет по другую сторону её. Я чувствую своего зверя так же ясно, как и лес вокруг себя.