100 лет современного искусства Петербурга. 1910 – 2010-е

Тимуром всегда владело желание создать новый универсальный художественный язык. Его интерес как к классике, так и к поп-культуре объясняется напряженностью этих поисков. В поп-культуре Тимур видел прежде всего механизм массового воздействия, допуская вслед за своим любимым писателем Германом Гессе, что эту мощную систему можно использовать для распространения идей высокого искусства, для «генетического вбрасывания» этих идей в живую неизвестность будущего. В романе «Степной волк» Гессе вложил в уста Моцарта следующие рассуждения: «Вы слышите не только изнасилованного радиоприемником Генделя, который и в этом мерзейшем виде еще божественен, – вы слышите и видите, уважаемый, заодно и превосходный символ жизни вообще. Слушая радио, вы слышите и видите извечную борьбу между идеей и ее проявлением, между вечностью и временем, между божественным и человеческим. Точно так же, мой дорогой, как радио в течение десяти минут бросает наобум великолепнейшую на свете музыку в самые немыслимые места, в мещанские гостиные и в чердачные каморки, меча ее своим болтающим, жрущим, зевающим, спящим абонентам, – точно так же и жизнь разбрасывает без разбора великолепную вереницу картин мира, превращает волшебные звуки оркестра в неаппетитную слизь, неукоснительно впихивает свою суетность между идеей и реальностью, между оркестром и ухом. И если мы не ослы, то мы смеемся по этому поводу»173.

Новиков понимал, что «старые» и «взрослые» художественные языки европейской культуры, академизм и модернизм, в равной степени в современных обстоятельствах уже не работают. Однако он никогда не соглашался признать поражение эстетического начала мироустройства. Философия творчества Новикова всегда оставалась близкой идеям энергетизма А. Бергсона, которые питаются образом идеального генезиса материи. Поэтому в неоакадемический период он с такой силой стремился свидетельствовать, что правда великого искусства не в самовыражении, а в подражании идеальному как универсальному закону мироустройства. Накануне неоакадемического периода, в 1986–1989 годах, он изобрел «Горизонты» – особенный тип картины на ткани, построенной на контрасте огромного пустого пространства и маленького значка-иконки. Знаки Новикова были очень близки иконографии новейшей компьютерной культуры, которая принесла с собой небывало широкое распространение анимации. В следующих по времени неоакадемических панно Новиков заменяет анимационные «иконки» на заимствованные из сферы поп-культуры небольшие предметы, несущие тиражированный прекрасный образ, превращая свои новые панно в масштабные иконические знаки, представляющие, как ясная гармоническая природа мироздания пронизывает собой все и в том числе самые широкотиражные вещи. Пропорциональный принцип построения этих произведений не меняется и сохраняет идеальную гармонию целого и детали, универсального и частного, созданную в «Горизонтах». Иосиф Бродский в 1993 году сказал Тимуру при встрече на его выставке в Стеделейк-музее Амстердама, что петербургский художник в пропорциональности видит добродетель и поэтому не может не стать классицистом. Новиков обладал классическим чувством пропорций. И его минимальная классика была рассчитана на человека как меру всех вещей. Поэтому он легко гуманизировал в «Горизонтах» сверхчеловеческий супрематизм Малевича и столь же непринужденно классицизировал компьютерную анимацию и формы поп-культуры. Если в начале XXI века новый русский классицизм оказался перед выбором – утонуть в гламуре или уйти в культурное и социальное отшельничество, – то «анимационная классика» самого Тимура в «Горизонтах», несомненно, зашлет классический ген в мультикультурное будущее искусства.

В своем предпоследнем интервью Тимур надиктовал мне следующее: «Живопись – одно из тех искусств, которое способствовало совершенствованию человека-европейца. Каллиграфия, фехтование, традиционные танцы, стихосложение делали этого человека европейцем с Большой Буквы. Живопись, как и рисование, – искусство передачи трехмерного мира на двухмерной плоскости – заставляла человека серьезно относиться и к окружающему миру, и к изображению, перенесенному им на плоскость. Развитие идеи самовыражения в искусстве и вытеснение принципов самосовершенствования погубило не только европейскую живопись, но и европейскую цивилизацию. Но редкие художники, продолжающие традиции классической европейской живописи, заставляют меня по-прежнему любить, несмотря на всеобщую инволюцию». Я спросила, не стоит ли поставить какое-то существительное после «любить», например, слово «искусство» или еще что-то? Тимур ответил, что не надо – ему важно само действие, само сохранение творческой силы любить, почти уже лишенной предмета своего приложения. Так, Тимур всем своим искусством убеждает в справедливости утверждения Андрея Платонова: невозможное – невеста творца.

В разговоре о смысле исторического опыта ленинградского неоакадемизма полезно вообще задаться вопросом о том, чего мы лишаемся, отказавшись от когда-то незыблемой идеи об истинности идеального. Современное искусство отказывается от этой идеи в силу того, что истинность идеального перестает быть доказуемой с появлением множественности эстетических образцов и с усилением провокационного замыкания классического канона на тоталитарную идеологию. Идеальный исток художественного творения превращается в девальвированную аксиому: вера в нее утрачена, она легко может оказаться как истинной, так и ложной, и поэтому ее следует игнорировать. Вместе с тем сам ход исторического развития приводит к тому, что изобразительное искусство, отклоняясь от поисков идеального и указывая своим существованием на невыразимость истины, отдает свою область творческой практики дизайну, по сути – теряет себя вместе с утратой дара преображать мир и проявлять его смыслы. В истории же неоакадемизма очевидно сильнейшее желание шайки пигмалионов отдать свое существование, каким бы несовершенным оно ни было, воплощению прекрасного, каким бы запредельным и небывалым ни казалось оно. Можно сказать, что Тимур Новиков предлагает еще раз переосмыслить аксиоматику визуального искусства и сказать, что истинность идеального невыразима, но и непреложна.