Алексей Толстой в «хождениях по мукам» четырех супружеств

Вряд ли можно сказать, что она была совершенно бездушной и бессердечной, что, покинув мужа, даже и не вспомнила о нем, не подумала о том, в каком положении он остался.

Писатель Михаил Леонидович Слонимский, выступая в Литфонде, отметил: «Он находится в очень плачевном материальном положении: он не может уплатить за квартиру, у него описаны вещи, и в то же время Баршев в литературном смысле человек, которого нельзя назвать бессильным, окончившим литературное существование».

Алексей Толстой к переживаниям Людмилы по поводу положения бывшего мужа относился без особого участия, напротив, заявлял:

«Мики, ты сделала выбор, тебе очень тяжело. Ты все думаешь, ты в чем-нибудь винишь себя. Но сделать по-иному – ты должна была съежиться, войти в орехов. скорлупу. Зачем? Чтобы дать другому (ему) счастье?»

Ну и резонно пояснял:

«Но такая, в скорлупе, – ты все равно счастья бы не дала».

В этом он, конечно, прав. Если любовь прошла, какое счастье? Просто вместе страдать от невзгод и неурядиц. Но напоминал и о себе, о том, что полюбил…

А. Н. Толстой и его четвёртая жена Л. И. Толстая. 1943–1944 г.

«И если ты меня жалеешь – то пойми – я бы не пережил теперь без тебя. Об этом страшно подумать».

Ну а страдания бывшего мужа, в каком-то отношении даже виртуального соперника – ведь ревнуют порой даже к прошлому, – сочувствия у Толстого, видимо, не вызывали:

«Он страдает и, наверное, долго будет вспоминать тебя, потому что тебя нельзя забыть. Но пойми, Мики, что если бы между вами все было благополучно, то сразу бы начались серые будни и скорлупа. Это безнадежно и обречено. В жизни, как на войне – нужно решаться жертвовать, чтобы выигрывать победу. Но нигде и никем не сказано, чтобы человек приносил себя в жертву другому без цели, без надежды, только потому, что ему жаль другого».

И делал выводы, с которыми трудно не согласиться:

«Жить с жертвой нельзя, – ее в конце концов возненавидишь как вечное напоминание. Мики, ты поступила мудро, – инстинкт жизни и счастья – важнейший из инстинктов человека, им жива вселенная. Ложно понятое христианство исковеркало его. Человек по дороге к счастью – всегда в состоянии творчества. Я тебе дам когда-нибудь перечесть твои письма, – в них, как лепесток за лепестком, расцветает твоя душа. Я буду строго следить за собой и тобой, чтобы наша жизнь не споткнулась о благополучие. Но думаю, что ты сама, лучше меня понимаешь, что это больше относится ко мне. Благополучие – есть остановка, а мы – вперед, к безграничному, покуда хватит жизни».

Здесь все – и проявление эгоизма, и мудрость. Письмо – словно страница романа, ведь жизнь порой гораздо сильнее, ярче и многограннее любого романа.

Ну а о чувствах, которые испытывала Людмила Ильинична к Алексею Толстому, говорить было еще рано. Ведь обстоятельства, при которых она стала его женой, свидетельствовали не в ее пользу.

Получалось, что воспользовалась конфликтом Толстого с женой, причем с женщиной, которая отнеслась к ней с полным доверием, разочаровалась в муже, который пал с более или менее приличного пьедестала и окунулся в нужду, и обрела необыкновенное благополучие. Такое благополучие, что было у Толстого, ей прежде и не снилось, да что там ей, страна в предвоенные годы жила трудно. Все силы были брошены на то, чтобы подготовиться к неминуемым агрессиям со стороны все того же, веками ходившего на Русь, как ныне его назвали – коллективного Запада.

В любом случае и Алексей Николаевич, и Людмила Ильинична обрели то, что хотел и к чему стремился каждый из них. Ну а что до оставленных ими недавно близких: им жены, а ею мужа, – то кто о том думает?

Баршев смог подняться, даже женился на 27-летней женщине, ушел в работу, но оказался в лагере по причине неясной. Лагеря не выдержал. Умер через год, не отбыв семи лет, на которые был осужден.

Наталья Васильевна так отозвалась на скоропалительную связь Алексея Николаевича с Баршевой…

«Дальнейшие события развернулись с быстротой фильма. Нанятая в мое отсутствие для секретарства Людмила через две недели окончательно утвердилась в сердце Толстого и в моей спальне. (Позднее она говорила как-то, что вины за собой не чувствует, что место, занятое ею, было свободно и пусто.)».

Это событие окончательно вернуло Наталью Васильевну к поэтическому творчеству…

Люби другую. С ней дели
Труды высокие и чувства,
Ее тщеславье утоли
Великолепием искусства.
Пускай избранница несет
Почетный труд твоих забот:
И суеты столпотворенье,
И праздников водоворот,
И отдых твой, и вдохновенье,
Пусть все своим она зовет.
Но если ночью, иль во сне
Взалкает память обо мне
Предосудительно и больно,
И сиротеющим плечом
Ища мое плечо, невольно
Ты вздрогнешь, – милый, мне довольно!
Я не жалею ни о чем…

Прочитав это стихотворение, Алексей Толстой решил оправдаться или, по крайней мере, пояснить свой поступок.

«Милая Наташа, я не писал тебе не потому, что был равнодушен к твоей жизни. Я много страдал, много думал и продумывал снова и снова то решение, к которому я пришел. Я не писал тебе, потому что обстановка (внутренняя) нашего дома и твое отношение, и отношение нашей семьи ко мне никак не способствовали ни к пониманию меня и моих поступков, ни к честной откровенности с моей стороны.

Я остался в Детском один. Я понимал, что это была “временная мера”, вроде некоторой изоляции, с той мыслью, что я, “насладившись” бы одиночеством, снова вернулся к семье. Но я действительно был одинок как черт в пустыне: старухи, Львы и Федины и собутыльники. С тобой у нас порвалась нить понимания, доверия и того чувства, когда принимают человека всего, со всеми его недостатками, ошибками и достоинствами, и не требуют от человека того, что он дать не может. Порвалось, вернее, разбилось то хрупкое, что нельзя склеить никаким клеем.

В мой дом пришла Людмила. Что было в ней, я не могу тебе сказать или, вернее, – не стоит сейчас говорить. Но с первых же дней у меня было ощущение утоления какой-то давнишней жажды. Наши отношения были чистыми и с моей стороны взволнованными.

Так бы, наверное, долго продолжалось и, может быть, наши отношения перешли в горячую дружбу, так как у Людмилы и мысли тогда не было перешагнуть через дружбу и ее ко мне хорошее участие. Вмешался Федор. Прежде всего была оскорблена Людмила, жестоко, скверно, грязно. И тогда передо мной встало, – потерять Людмилу (во имя спасения благополучия моей семьи и моего унылого одиночества). И тогда я почувствовал, что потерять Людмилу не могу.

Людмила долго со мной боролась, и я честно говорю, что приложил все усилия, чтобы завоевать ее чувство.

Людмила моя жена. Туся, это прочно. И я знаю, что пройдет время, и ты мне простишь и примешь меня таким, какой я есть.

Пойми и прости за боль, которую я тебе причиняю».

Да, разрыв произошел, но удивительно то, что в феврале 1945 года, буквально в канун своего ухода в мир иной, Толстой вдруг написал, что никогда бы не разрушил семью, если бы Туся – Наталья Васильевна – не уехала тогда и не оставила его, причем с ею же рекомендованной в литсекретари молодой и красивой женщиной.

Думаю, Алексей Толстой не кривил душой. Существует этакое вот негласное мнение тех, кто уходил из семей, – уходить надо не в никуда, а уходить к той, которая стала предметом большой любви. Толстой уже к тому времени уходил дважды. Первый раз, покидая Юлию Рожанскую, он уходил в Софье Дымшиц. Во второй раз, расставаясь с Софьей Дымшиц, он уходил поначалу как бы к Маргарите Кандауровой. Я написал «как бы», потому что он тогда уже знал Наталью Крандиевскую, помнил о ней и постоянно искал встреч. В любом случае он уходил не в никуда.

И вот третий разрыв, теперь уже с Натальей Васильевной. Не он ушел. Ушла она. Другое дело, что он недолго был в одиночестве. Но если бы не ушла, возможно, семья бы сохранилась. Кто знает?! На этот вопрос ответа нет, потому что вряд ли и сам Алексей Толстой мог знать его в то время. Лишь по прошествии многих лет он сделал вывод…

Писатель, академик АН СССР А. Н. Толстой

А тогда, после разрыва, Алексей Толстой стремительно шел в гору. Молодая жена придала вдохновения, полились новые строки, складывающиеся в страницы новых произведений. По его сценарию, написанному по его же роману, вышел фильм «Петр Первый», в 1937 году он стал депутатом Верховного Совета СССР 1-го созыва, в 1939-м – академиком АН СССР. После смерти Горького он стал председателем Союза писателей, а вскоре его сделали членом Комитета по Сталинским премиям и многочисленных юбилейных комиссий…

В эти годы он не уставал повторять, что в Людмиле Ильиничне он впервые обрел настоящую любовь и стал счастлив, хотя многие и многие сохранившиеся письма и прежние отзывы ставят такие заявления под сомнения, ведь все, что связывало его прежде с Натальей Васильевной, составило целую эпоху в его жизни, причем в самый сложный период, на который пришлись, говоря его же языком, хождения по мукам войны, революции и эмиграции.