Алексей Толстой в «хождениях по мукам» четырех супружеств

– Я вас не понимаю.

– Меня понять нетрудно, – сказал он…

<…>

Домой после концерта возвращались пешком. Толстой провожал нас и, доведя до подъезда, хотел, как обычно, подняться наверх, посидеть за ночным чаем. Но я стала прощаться, сказала: мне завтра очень рано вставать, ехать на вокзал.

– Ну что ж, – вздохнул Толстой, – лягу в сугроб и буду лежать до утра. – И, раскинув руки, он плашмя повалился на спину в высокий сугроб у подъезда.

Мы постояли над ним, посмеялись, потом я сказала:

– Бросьте дурачиться, простудитесь, – вместе с сестрой стала подниматься по лестнице.

Пока я снимала ботики в передней, Дюна не раздеваясь подбежала к окну и высунулась в форточку. – Ну что, лежит? – спросила я.

– Лежит! – крикнула Дюна и, обернувшись, добавила: – Ну, что с ним делать? Позвать?

– Зови.

Дюна свистнула в форточку, крикнула:

– Чайник на столе. Поднимайтесь!

Но Толстой не поднялся. Прильнув к оконному стеклу, надышав и протерев кружок в морозных его узорах, я видела, как фигура Толстого медленно удалялась в лунном свете по узкому белому коридору переулка, пока не скрылась за поворотом.

“Что же теперь будет с нами?” – подумала я и долго не могла отойти от окна, словно там, за ним, оставила самое дорогое».

Алексей Толстой сдаваться не собирался. Когда приехал муж, он совершил поступок сумасбродный. Пришел в гости. Но прийти в гости один он, естественно, не мог. И придумал невероятный вариант.

Наталья Васильевна вспоминала о своих вполне понятных переживаниях, о том, как мучилась она от одной мысли, что рано или поздно нужно будет рассказать мужу о своих отношениях с Толстым. И хотя отношения, если посмотреть на них со стороны, были безобидны, она-то понимала, что любовь озарила не только ее, но и его сердце. Она писала:

«Неужели придется все сказать ему? Я чувствовала себя так, словно занесла нож над усталым человеком, отдыхающим у меня на плече. Жестокость неизбежного удара пугала меня, я сомневалась, хватит ли сил его нанести. Была даже враждебность какая-то к Толстому, в эту минуту участнику предательства, – таким вдруг представилось мне мое новое чувство».

И вот тут произошло то, чего она никак не ожидала:

«В столовую в это время вбежала Дюна в рабочем халате:

– Ты знаешь, кто у меня в мастерской?

– Кто?

– Толстой с Маргаритой. Он хочет, чтобы я лепила ее. Ты не зайдешь?

Я не ответила, вместо этого сказала:

– Надо в таком случае распорядиться о чае, – и, позвонив на кухню, долго стояла растерянная, не соображая сразу, как объединить вокруг самовара странную комбинацию людей, собравшихся сегодня в доме.

Наталья и Надежда Крандиевские

Но за чаем было все на редкость благополучно, даже слишком оживленно, благодаря возбужденному состоянию Толстого. Он говорил много, пожалуй – один за всех: неумеренно острил, сыпал анекдотами и даже изображал какие-то эпизоды в лицах».

Заметил ли он что? Во всяком случае, уезжая, сказал:

– Если б у меня не было доверия к чистоте твоих помыслов, я бы не уезжал спокойно, оставляя тебя. Но ведь ты не просто бабенка, способная на адюльтер. Ты человек высокий, честный…

«Я слушала его, стиснув зубы, думала безнадежно: ни высокий, ни честный, ни человек, просто – бабенка! И мне было жалко себя, своей неудавшейся чистоты, своей неудавшейся греховности: ни богу свечка, ни черту кочерга. Жизнь впустую».

И вот час настал…

«С вокзала я вернулась домой поздно.

– Вас ждут, – сказала прислуга, отпирая мне дверь.

Не раздеваясь, я вошла к себе, повернула выключатель. Из кресла у окна поднялся Толстой.

– Вы? – воскликнула я. – Что вы здесь делаете?

Он не ответил, подошел и молча обнял меня.

Не знаю, как случилось потом, что я оказалась сидящей в кресле, а он – у ног моих. Дрожащими от волнения пальцами я развязала вуаль, сняла шляпу, потом обеими руками взяла его голову, приблизила к себе так давно мне милое, дорогое лицо. В глазах его был испуг почти немыслимого счастья.

– Неужели это возможно, Наташа? – спросил он тихо и не дал мне ответить.

…Через три дня я выехала одна из Москвы в Петербург для последних решительных объяснений с мужем. Я предвидела, что они будут тяжелы, но неизбежность их стала очевидной. Этого требовало новое чувство, таить которое я не могла больше и не хотела».

Итак, в декабре 1914 года Толстой наконец решился и сделал предложение Наталье Васильевне Крандиевской.

Она после этого объяснения поспешила уехать в Петербург.

А следом полетели письма:

«Наташа, душа моя, возлюбленная моя, сердце мое, люблю тебя навеки. Я знаю то, что случилось сегодня – это навек. Мы соединились сегодня браком. До сих пор я не могу опомниться от потрясения, от той силы, какая вышла из меня и какая вошла из тебя ко мне. Я ничего не хочу объяснять, ничему не хочу удивляться. Я только верю… всем моим духом… что нас соединил брак, и навек. Я верю, что для этого часа я жил всю свою жизнь. Так же и ты, Наташа, сохранила себя, всю силу души для этого дня. Теперь во всем мире есть одна женщина – ты… Неужели настанут такие дни, когда я буду сознавать, что каждое мгновение она со мной. Какое счастье! Оно не померкнет и не может никогда померкнуть, потому что наша любовь вся в движении, она на единственном, только одном пути, потому нет конца, все же другие возвращаются к своему началу…»

На какое-то время отступило все – война, работа, командировки, творчество. Он жил надеждой, что все сложится и что Наталья станет его женой. Снова, уже в третий раз, он боролся за свое счастье, надеясь, что эта борьба уже окончательна.