Алексей Толстой в «хождениях по мукам» четырех супружеств

Первая разлука…

Если смотреть по письмам, то пик восторженной, всепобеждающей любви Толстого к Наталье Васильевне пришелся на 1916 год, когда он отправился по приглашению английского правительства в Туманный Альбион. Ехали большой группой: Немирович-Данченко, Набоков, Башмаков, Егоров и Чуковский. Дорога предстояла нелегкой. На пути рыскали германские подводные лодки. Оттого и прощание с Натальей Васильевной запомнилось особенно.

Она как раз заболела гриппом, переносила тяжело, и он очень беспокоился и не уставал повторять, чтобы берегла себя. Расставаться не хотелось, и он взял обещание, что Наталья Васильевна, как поправится, выправит заграничный паспорт и выедет за ним.

Наталья Васильевна вспоминала:

«Я обещала сгоряча. Но какой это был детски наивный и необдуманный план! Оставшись одна, я поняла всю его неосуществимость. В самом деле, присоединиться к официальной делегации, едущей по приглашению, мне, частному лицу, хотя бы и жене, было и бестактно, и недопустимо. Время было военное, разрешения на выезд давались с трудом и только в случаях исключительных. Я же притом еще была женой незаконной, не разведенной с первым мужем. Еще не вошло в берега взбаламученное море сплетен и пересудов вокруг наших имен. Что я могла ответить на вопрос анкеты: причина выезда? Единственным основанием моего путешествия в Англию могло быть лишь то обстоятельство, что мы с Толстым не хотим расставаться надолго. В каком смятении были сердца и в каком тумане головы, чтобы не понять всей нелепости этого плана! Правда, я первая отрезвела, письма же Толстого из Англии были все еще полны призывов, тревог и горьких недоумений, почему я не еду. Надо сказать, что и у самого Толстого было немало затруднений перед отъездом. Он писал мне из Петрограда: “…сейчас узнаю, что белобилетников за границу не пускают совсем, и как мне удастся выехать в понедельник – один бог знает. Хлопочет сэр Бьюкенен, сам писал прошение, чтобы меня пустили; одного хроменького капитана замучили совсем беготней по отделениям в штабе. Я просидел сегодня там пять часов у англичан и со всеми подружился».

Сложным был маршрут. Сначала предстояло добраться до Белоострова, затем до Торнео, откуда до шведской границы всего одна верста, причем на санках. И только затем поездом через Стокгольм в Христианию. А далее морем до Ньюкасла, что наиболее опасно. Ну и затем в Лондон.

О поездке Алексей Толстой рассказал Наталье Васильевне в письме 20 февраля из Ньюкасла: «…пишу тебе в маленькой комнате с наглухо закрытыми ставнями. Горит камин и свистят поезда. Часа четыре назад мы приехали наконец в Ньюкастл, по дороге набрались страху, так как немцы нас разыскивали, но капитан изменил курс. Завтра в 4 будем в Лондоне, и завтра же начнутся банкеты и осмотры, а через неделю поедем на фронт. Нам обещают показать немцев шагах в 50-ти. Затем повезут осматривать флот. Ньюкасл произвел на меня очень сильное впечатление, – это город верфей, кораблей и каменного угля. Везде видны гигантские краны, мосты, мачты; проносятся поезда. Вечером нет ни фонарей, ни света из окон. Множество народу бродит в темноте по улицам».

Следующее письмо было уже из Лондона. Письма словно дневники, словно своеобразный отчет о командировке. Толстой скучал и, оставаясь в свободные минуты наедине с чистым листом бумаги, словно бы прикасался к своей любимой. Командировка была очень насыщенной. Англичане хотели создать видимость того, что по-настоящему ведут войну, в то время как по-настоящему воевала только Россия. Толстой работал не покладая рук, что видно из писем. Наталья Васильевна становилась его помощницей в творчестве, в общении с печатными изданиями – газетами, журналами – и с издателями. Он писал:

«…встаем в 7 с четвертью, в 8 часов утра уезжаем на заводы, на верфи, в армию. Напечатаны ли мои две статейки? В субботу посылаю третью. И по приезде придется писать очень много. По некоторым номерам русских газет, дошедших сюда, видно, что в России не понимают значения нашей поездки. Здесь, в Англии, это – событие огромной важности: никогда, никого, никакой нации представителей в Лондоне так не принимали. Англичане страшно заинтересованы Россией и считают, что дружба с нами должна быть началом новой исторической эры».

Лондон во время Первой мировой войны

Поездки не были безопасными. Фронт есть фронт. Пули и снаряды не выбирают, они поражают в равной степени и тех, кто сражается на передовой, и тех, кто приезжает, так сказать, на экскурсию, чтобы понаблюдать за боевыми действиями. Работа военного корреспондента дома, в России, – это одно. Экскурсии на фронт в Англии – совсем другое.

11 марта Алексей Толстой сообщил: «Вчера были на позициях, в обстреливаемом и совсем разрушенном городке. Сегодня ездили в Кале, завтра отправляемся вдвоем с Набоковым в траншеи, вплоть к самым немцам». А 12 марта прибавил: «…были в 25-ти саженях от немцев, и едва Набокова и меня не убили. Бросали гранаты, и две из них разорвались в нескольких шагах, так что обдало землей и дымом. Пришлось около часу идти по траншеям, под обстрелом».

Немцы постоянно атаковали английские корабли. 16 марта Толстой рассказал, что, когда возвращались в Лондон через Ла-Манш, «пароход наш конвоировали миноносцы и воздушные корабли, потому что теперь чуть ли не каждый день немцы взрывают минами корабли. При выезде из гавани всем обязательно велят надеть пробковые пояса».

Но Алексей рвался домой, в Россию, не потому что в Англии подстерегали опасности – они были не меньшими и во время командировок в действующую армию от российских печатных изданий. Он рвался к любимой. Это было время необыкновенного взлета чувств, необыкновенного единения их любящих сердец.

И вот, наконец, командировка в Англию подошла к концу. Наталья Васильевна вспоминала:

«18 марта Толстой вернулся в Россию. Я ездила встречать его в Петроград. Оттуда вместе возвратились на Молчановку. Впечатления о поездке в Англию печатались в “Русских ведомостях”, а позднее были изданы отдельной книгой».

Все эти события откладываются в сознании с такой силой, что через годы выплескиваются на бумагу в виде романа «Хождение по мукам».