Алексей Толстой в «хождениях по мукам» четырех супружеств

И в третий раз пришло счастье

Поэтические посвящения являются высшей формой проявления любви. Даже тот, кому не дан поэтический талант, старается послать предмету своего обожания песни или стихи, пусть не свои, но всколыхнувшие душу и выражающие то, что чувствует он сам. Ну а когда любит поэтическая душа, литература обогащается подлинными шедеврами.

Сколько таких шедевров известно нам! Это и «Я помню чудное мгновенье» Пушкина, и «Нет, не тебя так пылко я люблю…» Лермонтова, и прекрасный «Денисьевский цикл» Тютчева, и «Милый друг, истомил тебя путь» философа Владимира Соловьева, и блоковское посвящение Менделеевой. Это только так, навскидку… Но особое место в любовной поэзии занимают стихи поэтесс – и самых известных, таких как Анна Ахматова и Марина Цветаева, и менее известных, среди которых можно назвать Наталью Крандиевскую…

В те дни, когда развивались их отношения с Алексеем Толстым, она писала…

Мороз оледенил дорогу.
Ты мне сказал: «Не упади».
И шел, заботливый и строгий,
Держа мой локоть у груди.
Собаки лаяли за речкой,
И над деревней стыл дымок,
Растянут в синее колечко.
Со мною в ногу ты не мог
Попасть, и мы смеялись оба.
Остановились, обнялись…
И буду помнить я до гроба,
Как два дыханья поднялись,
Свились, и на морозе ровно
Теплело облачко двух душ.
И я подумала любовно:
– И там мы вместе, милый муж!

Наталья Васильевна вспоминала:

«Толстому я не позволила сопровождать себя, но он после нескольких писем и телеграмм, посланных вдогонку, выехал все же через неделю вслед за мной вместе с сестрой моей, Дюной. Свидание произошло в гостинице “Франция”, на Морской. Оно решило нашу дальнейшую судьбу. Я до сих пор помню огненно-красную дорожку ковра, ведущую по коридору в полутемную комнату, где пылал камин, где ждал меня Толстой, где мы плакали, обняв друг друга. На другой день он тайно от мужа увез меня в Москву.

Гостиница «Франция» на Морской улице

С вокзала на Хлебный мы ехали по Садовой. Был воскресный день, и автомобиль еле пробирался по Трубной площади в толчее традиционного птичьего рынка.

В окно машины просунулась голова:

– Турманов купите, барин!

– Давай.

– Парочку?

– Всех давай, – сказал Толстой, и клетка с дюжиной белых голубей на ходу была вдвинута в машину, загородила сидящих в ней, но никого не удивила – в этот день все удивительное казалось естественным.

У родителей на Хлебном был радостный переполох встречи: возгласы, поцелуи, расспросы, объятия, и надо всем этим метались по комнате обезумевшие голуби, выпущенные из клетки, стукались о потолок, о мебель, бились в стекла, садились на плечи, на стол, оставляли следы на скатерти.

– Ничего, – говорила мама, одновременно и смеясь, и вытирая слезы, – это к счастью.

И все мы в это верили».

И они соединили свои судьбы. После возвращения Алексея Толстого из очередной командировки поселились в Москве на улице Малая Молчановка, 8, в знаменитом доме со львами.

Первый вопрос: как все прошло с мужем? Каким образом убедила его в необходимости развода?

Рассказывала долго, с трудом. Мало приятного вспоминать подобные эпизоды. Толстой слушал с жадностью. Нет, не из любопытства. Такие эпизоды для писателя просто кладезь. Где, каким образом можно узнать такое? А придумать? Придумать не получится. Сложно придумать.

И вот спустя годы тот рассказ Толстой вставил в свой роман «Хождение по мукам». Первая часть трилогии – «Сестры». Именно так – в этом признавался сам.

Объяснения Кати с мужем… ведь именно с Натальи Васильевны он писал Катю.

Подъезд Дома со львами. Современный вид

«Николай Иванович говорил возбужденным и бархатным голосом, глаза его стали круглыми, нож полосовал воздух. Екатерина Дмитриевна стояла около, держась за спинку кресла. Когда он выговорился и опять принялся разрезать журнал, – она подошла и положила ему руку на волосы:

– Коленька, тебе будет очень больно то, что я скажу. Я хотела скрыть, но вышло так, что нужно сказать…

Николай Иванович освободил голову от ее руки и внимательно вгляделся:

– Да, я слушаю, Катя.

– Помнишь, мы как-то с тобой повздорили, и я тебе сказала со зла, чтобы ты не был очень спокоен на мой счет… А потом отрицала это…

– Да, помню. – Он положил книгу и совсем повернулся в кресле. Глаза его, встретясь с простым и спокойным взором Кати, забегали от испуга.

– Так вот… Я тебе тогда солгала… Я была тебе неверна…

Он жалобно сморщился, стараясь улыбнуться. У него пересохло во рту. Когда молчать уже дольше было нельзя, он проговорил глухо:

– Ты хорошо сделала, что сказала… Спасибо, Катя…»

Толстой говорил, что выдумывать ничего надобности не было – сцена описана почти точно.

«В дверях, из-за портьеры, боком, появлялся Николай Иванович. Руки его были спрятаны за спиной.

– Бессонов? – спросил он, с улыбкой покачивая головой.

И продвинулся в столовую.

Екатерина Дмитриевна не ответила. На щеках ее выступили пятна, глаза высохли. Она стиснула рот.

– Ты, кажется, думаешь, Катя, что наш разговор окончен. Напрасно.

<…>

Николай Иванович побагровел, но сейчас же в глазах мелькнуло прежнее выражение – веселенького сумасшествия.

– Вот в чем дело, Катя… Я сейчас сидел там, где ты меня оставила, и, в сущности говоря, за несколько минут пережил то, что трудно вообще переживаемо… Я пришел к выводу, что мне нужно тебя убить… Да, да.

<…>

У Екатерины Дмитриевны презрительно задрожали губы:

– У тебя истерика… Тебе нужно принять валерьянку, Николай Иванович…

– Нет, Катя, на этот раз – не истерика…

– Тогда делай то, за чем пришел, – крикнула она… и подошла к Николаю Ивановичу вплоть. – Ну, делай. В лицо тебе говорю – я тебя не люблю.

Он попятился, положил на скатерть вытащенный из-за спины маленький, “дамский” револьвер, запустил концы пальцев в рот, укусил их, повернулся и пошел к двери. Катя глядела ему вслед. Не оборачиваясь, он проговорил:

– Мне больно… Мне больно…

Тогда она кинулась к нему, схватила его за плечи, повернула к себе его лицо:

– Врешь… Ведь врешь… Ведь ты и сейчас врешь.

– Вот, Дашенька, – сцена из третьего акта, с выстрелом…»

Сцена, описанная в романе, по признанию Натальи Васильевны, описана почти точно, лишь с некоторыми необходимыми литературно-художественными домыслами.

«Разговор с мужем был долгий, говорили оба тихо и горестно, старались быть честными, не щадили друг друга, и все же у обоих осталось такое чувство, что ничего этим разговором не достигнуто, и не понято, и не спаяно.

Николай Иванович, оставшись один, до рассвета сидел у стола и вздыхал. За эти часы, как впоследствии узнала Катя, он продумал и пересмотрел всю свою жизнь. Результатом было огромное письмо жене, которое кончалось так: “Да, Катя, мы все в нравственном тупике. За последние пять лет у меня не было ни одного сильного чувства, ни одного крупного движения. Даже любовь к тебе и женитьба прошли точно впопыхах. Существование – мелкое, полуистерическое; под непрерывным наркозом. Выходов два – или покончить с собой, или разорвать эту лежащую на моих мыслях, на чувствах, на моем сознании душевную пелену. Ни того, ни другого сделать я не в состоянии…”»

Зачастую именно благодаря художественным произведениям мы получаем возможность узнать о жизни писателей.

Итак, с мужем покончено. Они вместе, вместе, и, как казалось, навсегда.

Шла война, но и в суровую годину человек может быть счастлив, если рядом любимая, если связаны они нетленной нитью, если понимают друг друга с полуслова. Такое у Алексея Толстого было впервые. Первые два брака – и законный, и незаконный – этого ему не дали.

Когда сообщили о женитьбе Алексея Николаевича на Наталье Крандиевской, Софья писала:

«Я… узнав через некоторое время о предстоящем браке Алексея Николаевича с Натальей Васильевной Волькенштейн, я обрадовалась, считая, что талант его найдет себе верную и чуткую поддержку. Наталья Васильевна, дочь издателя Крандиевского и беллетристки, сама поэтесса, была в моем сознании достойной спутницей для Толстого. Алексей Николаевич входил в литературную семью, где его творческие и бытовые запросы должны были встретить полное понимание. Несмотря на горечь расставания (а она была, не могла не быть после стольких лет совместной жизни), это обстоятельство меня утешало и успокаивало».

А когда рядом вторая половинка, когда писатель ощущает надежный тыл, и работается споро. Шла война, а они ухитрились в конце лета 1915 года отправиться в Коктебель в гости к Волошину.

Там Толстой завершил пьесу «Нечистая сила».

Эта пьеса не о войне… Она посвящена событиям предвоенным, примерно 1910–1913 годам. Южный губернский город. Мошенники, биржевые спекулянты, забастовки, незаконное овладение акциями завода. Ну и мистика. Как без мистики в смутные времена?

А смутные времена только разгораются. Война прервана Февральским переворотом. Назревают новые события, наступает кровавый закат Российской империи.